Откроется и отзовется тебе прощенной
созвездий моих распорядок,
когда от ритма учащенного
я вдруг осяду.
Прижмусь к стене я тенью последней
бледнеющих губ и вечеров,
когда от подъездов до окон верхних
застынет эхо заглавных слов.
Другие платья, другие тональности
монетки будут бросать мне в рот,
когда я умный и театральный,
открою приют для бульварных сирот.
Придут неробкие и пространные,
потребуют солнечный луч души,
когда я буду неловко и странно
дарить вместо хлеба карандаши.
И одуванчики рук твоих легких
взлетят, не прощаясь, в струе сквозняков,
когда я вдохну, отрывая от легких,
остывшее имя в тревогу стихов.