Еду с ярмарки… Холодом светят огни.
Никому я не брат, не товарищ, не ровня.
Вдоль знакомой дороги – знакомые пни.
На обочине узкой – засохшие комья.
Я с дороги сверну. Подойду к старым пням.
Преисполненный таинств земного кочевья,
Расскажу, как безмерно тоскую по дням,
Когда пни ещё были не пни, а деревья.
Как под этим вот деревом-пнём на траве –
Чуть, бывало, дотянутся тени заката –
Мы грешили, нисколько не внемля молве,
Что любовь неизбежным обманом объята.
А под этим вот деревом-пнём до зари
Тасовали как карты в колоде мечтанья.
Ты, родная, меня не кори не жури,
Коль поил тебя горьким напитком страданья.
Постою. Повздыхаю. Поплачусь в кулак.
Тучи беглые выстлали тенями поле.
И какой-то в них смысл, и какой-то в них знак –
И нелестные думы текут поневоле.
И опять укачу. И не знаю, когда
Снова буду – и буду ль – на этой дороге:
Как прислушаюсь, кажется мне иногда,
Что уже дребезжат пресловутые дроги.
И богатство, и рык, и величье родов –
Меркнет всё перед вещим безмолвием вьюги,
Что без всяких песков, что без всяких снегов
Наметает намёт по надбровные дуги.
Там – опасно, тут – страшно… И всё-таки зря
Колдуны Апокалипсис миру пророчат.
Не бушуй, человечья нелепая пря! –
Пусть кресты на церквах дух нетлеющий прочат.