Когда ты, горячая, полунагая,
мерцаешь в тени окаянных ресниц,
я, верить не смея, но изнемогая,
себя распрягаю и падаю ниц.
А плоть неуёмная жаждет истока,
и тлеет рассудок в порыве огня, -
и ты ли меня обуздаешь жестоко,
хотя на скаку остановишь коня?
И мне ли, взъярённому ветром и зовом,
сдержать у порога кураж и дебош,
когда ты сияньем своим бирюзовым
в горящую душу без страха войдешь?
Пускай за порогом ни зги, ни просвета,
зато за душой первобытный костёр
на выгоне жизни, на выгари лета -
и прелесть запрета, и пекла простор.
Пускай по муарам полуночной бездны
заносчивый месяц клинком полоснёт,
пускай вдоль окошка вещун поднебесный
копчёным знаменьем под утро мазнёт,
но буйны сады, непокорные вету,
но знойны плоды, непокойна ладонь, -
и дрогнули волны, и канул я в Лету,
и лёд истекает, и зреет огонь!
И жалким подобьем шотландского пледа
покров лебединый свое отслужил:
мне стоном ответила пылкая Леда -
и чёрта ль, что ворон над нами кружил!
Мы всё искупили в горючей купели:
постылую нежить отринули вспять.
Какие пружины под нами запели!
Какие вьюжины мешали нам спать!!
Ладони мои разымать не устали
дремучую немочь и пламя вздымать,
чтоб в гнёздах своих до утра трепетали
птенцы трясогузки и кузькина мать.
Мне хватит надолго - до сумерек синих -
горячего бреда объятий твоих,
рыданий любви и радений о сыне,
который не лёгок, увы, на помине
и вряд ли случится - одним на двоих…