(Трагедия)
Прозаическое вступление
А вы знаете, что самые гениальные мысли всегда приходят в одиночестве. Вот, например, сейчас я лежу и думаю, что неплохо было бы жить по религии индусов. Как там поётся у Высоцкого:
Пускай живёшь ты дворником,
родишься вновь прорабом,
а после из прорабов
до министра дорастёшь...
Вот, если бы и правда: умер человек, к примеру, а потом вдруг опять взял да и родился заново, каким-нибудь новым Львом Толстым или ещё кем. Здорово было б, не правда ли? Живёшь и знаешь: всё трын-трава, ты не умирающий! А то, что это за жизнь? Вокруг только пустые люди, – как спичечные коробки без спичек. Пользы от них никакой, а выбросить жалко – коллекция. Я – единственный пока ещё горю! Но чувствую, что спичек во мне остаётся всё меньше и меньше. Я скоро, быть может, тоже опустею как все, и наступит вечная тьма. И наступит вечный холод. И наступит гибель!..
Поэтическое вступление
Я ведь поэт, да, да большой поэт!
Я это знаю, я предвижу судьбы.
В моей душе бушует сотня Этн
И дюжина проснувшихся
Везувиев!
Греми ж поемы этой ералаш,
Ломайтесь все привычки и каноны!
Земля пусть будет просто – дикий пляж.
И я по ней пройду
с душою голой.
Я, как Мичурин, стану прививать
Поэзию
к зелёной ветке прозы.
Я поведу стихов несметных рать
К победам
сквозь площадный шум и грозы!
Действие 1.
Пляж
Песок растворяется в тихой волне,
пляж запустением тронут.
Тучи
со стороны Дарданелл
тянутся медленно в город.
На море пусто.
Только пловец
заблудший
маячит в лазури...
Я отдыхал
перед тем как
раздеться
и сигарету докуривал.
Небо давило своей толщиной,
вминало меня в побережье.
И вдруг я заметил…
(право ж, смешно!)
заметил пловца
одежду...
Окурок бултыхнулся,
зашипев,
в волну,
подкатившую гребень свой.
Купальничек, как
чета голубей,
лежал на песке
серебряном.
«Так значит, пловец неизвестный –
она?!»
Я вздрогнул от сладкой
догадки.
Но как поступить?
Может быть,
стремглав
сбежать,
как утёнок гадкий?
Ещё подумает что
не так.
Скажет:
«Подглядывал малый!»
...Я за кусты забежал
и...
бряк!
Землю собой
ударил.
Впился в неё,
родную,
как клещ.
Словно уж нет
притяжения...
Словно это простая
плешь
на голове
без шеи.
Я был готов
теперь
ко всему.
Даже
К земле-
трясению...
А женщина
медленно,
как Му-му,
плыла ко мне
без стеснения.
Передними лапками
перебирая,
сзади взбивая фонтаны...
Она была вся
такая
большая...
Красивая
Белая
тайна!
Она ослепила меня
собой,
как пламя
электро-
сварки.
Я лишь издал
утробное:
«Ой!»
И, словно ворона,
каркнул.
Шли на меня
две красивых
ноги,
Болтались груди,
как гири.
И я
не выдержал,
я погиб...
Меня,
как козявку,
давили...
Я не дышал,
я прилип
к песку.
Только мой взгляд
партизанил...
Женского зада
увесистый
куб
больше полнеба
занял.
Небо краснело,
как вареный
рак,
и в море тушей
сползало.
И говорили
часы мне:
тик-так...
Кровь во мне
бушевала.
Всё было пошло
и гадко
до слёз,
как будто
после
похмелья.
Мне бы
подняться
во весь свой
рост
и свистнуть,
и гикнуть
змеем
Горынычем.
Мне ли стесняться
баб?!
На Западе вон
давно уж...
Пришёл на курорты, –
Любую –
цап!
Как будто кружку
иль ковшик.
Напился
и
отдаёшь другим.
Там пляж называют
диким.
Там столько
лежит
гологрудых
нимф,
что берег блестит,
как мастика.
Идёшь по чьим-то задам,
ногам,
переваливаешься
медведем.
Куча не куча:
человеческий бархан.
...По спинам ползают
дети.
Вот это жизнь!
А у нас
в кино
покажут даму грудастую
в бюстгальтере,
но сообщат всё равно:
«Детям, мол,
до шестнадцати!..»
Когда появились
«мини» в стране, –
взвыли пуристы
от моды.
А на Западе
«мини»
давно уже
нет, –
нагими по городу
ходят!
у дяди висит
почти до
колен...
Но дядя и в ус
не дует.
Он говорит,
что одежда –
плен!
А значит к дьяволу
ну eё!..
Вот женщина –
тоненький
стебелек.
Белеют арбузики-
груди.
Она идёт на работу
(вёк)...
Цена ей по нашему –
рубль!
Запад, Запад,
ты уж иссяк
в своей революции
быта!
...И курят
грязные хиппи
косяк
под небоскребом
сытым.
И негритянка –
она молода, –
идёт с господином
в номер.
Емy шепнули:
«На этой мадам
вчера один с радости
помер!»
Мы эту жизнь
лишь в кино
замечаем,
завидуя словно
дети.
О ней старухи судачат
за чаем,
и всякие ходят
сплетни...
«Кума, видала,
ну что б мне не встать, –
журнал ихний,
морда ты с тряпок?
Лежит одна...
под такую мать,
голяком от шеи
до пяток!
А рядом мужик –
жеребец жеребцом...
Тьфу, срамота-то какая!
Он ей, бабонька,
прямо в лицо
штуку свою
пихает!»...
Часы всё стрекочут,
клонит ко сну, –
тело окутала
нега.
И я, раздевшись,
в крутую волну
рухнул, как лось
с разбега.
Вокруг
на сотни вёрст
ни души.
Солнце в воде
потонуло.
Вокруг
лишь тихая водная
ширь,
да светлячки
аулов.
Пора возвращаться
в дом отдыха
мне.
Я выбрался на
сухое
и, зная:
кругом никогошеньки
нет,
трусы с бёдер сдёрнул
спокойно.
Выжал их
лучше всех
центрифуг.
Волос со лба
откинул.
И, присмотревшись,
заметил вдруг
за кустом
всё ту же
дивчину.
С ловкостью фокусника
в трусы
сейчас же запрыгнул –
секунда, –
и, пригладив ладонью
усы –
шагнул к ней
одетый, обутый.
Она засмущалась:
– Извините,
я вас
нечаянно вот
потревожила,
но я потеряла заколку
с час
примерно назад
иль позже.
Длинные ноги ступали,
шурша
ракушками под
босоножкой.
Ничего конечно она
не нашла,
эта большая
кошка.
– Я провожу вас,
можно,
да? –
Начал свою я
атаку.
– Жизнь пролетает.
Года, года!..
Вы на курорте
иль так?
Вопросы сыпал я,
как
фасоль.
Была это арт-
подготовка!
Уже говорил ей:
«Оль, да Оль!»
и обнимал
неловко.
Кожа её сквозь платьице
жглась,
упруго в ней вязли
пальцы.
Мы шли,
как будто танцуя
вальс
на беспризорном
асфальте.
Вот закрылась тучей
луна.
И возле горниста
статуи
она всем видом сказала мне:
«На
безумный мой
поцелуй!»
И я его взял,
я выпил его,
как воду пьют
в Каракумах!
...Море в какой-нибудь сотне
шагов
плескалось у скал
бесшумно...
Высокое тело её
легло
на ложе из платья
и джинсов.
Я овладел этим телом
легко,
без свадьбы
на ней я
женился.
Мягков мясо её
тряслось
и, как резина,
пружинило.
А я был похож
на новенький
гвоздь...
Я был упругий и
жилистый.
Сам себя я в неё
вгонял,
и плакала женщина
глухо.
Отдельно не было больше
меня,
мы стали в тот миг
друг другом...
...Я мыл её волосы
в тёплой воде
и груди с сосками-
точками.
Она меня мыла,
так сказать,
везде,
сидя в воде
на корточках.
Под утро
пришёл я в палату
и лёг,
никем не замеченный,
кстати.
Месяц на небе
собакой издох,
морду поклав
на лапы.
Всё утро мне снились
кошмарные
сны, –
какие-то синие
звери.
И зуб под коронкой
с чего-то
заныл.
И хрипло скрипели
двери...
Действие 2.
Человек с гитарой
В город, новостью взвинченный,
Где на каждом углу – красотки,
Приехал
не какой-нибудь там
да-Винчи,
а обыкновенный
Высоцкий!
Во Дворец культуры
с вечера
в дождь –
очередь как
к Мавзолею!
Толпа –
черна от болоний и
кож –
стояла,
от скуки
зверея.
Билеты кончались,
а на
руках–
басно-
словные
цены.
И людей
Постепенно
охватывал страх.
Средь дам то и дело –
сцены...
А дождь накрапывал,
как сквозь
друшлак,
колотя по зонтам
и кепкам.
Толпа за час продвигалась
на шаг
и вновь замирала
крепко.
Стояла здесь
и Ольга моя
в коротком плаще
«бикини»,
плащом...
мужчин окружающих
зля
и их дородные
поло-
вины.
Как ножницы, ножки свои
сложив,
словно ****ь
на бульваре,
ловила Ольга
взгляды-ножи,
что женщины ей
бросали.
Мужья их думали:
«Вот бы с такой
Кралей
да под одно
одеяло!
И чтобы радом стоял
«Кагор»,
и чтобы она сама
наливала».
Всякий вздыхал:
«А ведь кто-то же
с ней
спит, наверно,
ночами
синими!
Ну до чего же
есть на земле
люди такие
счастливые!»
А дождь продолжал
свои нудные пляски
по крышам домов, –
тротуару.
И вдруг
какой-то
мотоцикл
с коляской
подъехал,
бренча,
к коктейль-
бару,
который вспыхивал
в двух шагах
всеми цветами
радуги.
Мотор пофыркал
и вскоре зачах,
и этим толпу
обрадовал.
Люди,
разом взревев
по-скотски,
рванулись всей массой
к Нему...
И вскоре
вместе с мотоциклом
Высоцкий
оказался в орущем
плену.
– Товарищи, товарищи,
не все же сразу!..
Прошу
автографы
потом!
Выбирался из свалки
лихим скалолазом
Высоцкий с каким-то
шутом,
который гитару нёс,
как секиру,
потрясая ей
в воздухе
мокром.
И вот
наконец-то
ДК открыли
взмахом дверей.
широким.
Толпа вломилась внутрь,
как орда,
топча друг друга
ногами.
Так раньше
врывались враги
в города,
оставленные
русской
армией!
Так брали
в двадцатом году
Перекоп,
прорываясь в логово
Врангеля.
...Шли на пушки рычащие
в лоб,
ров устилая
телами.
...Брали,
лишь бы видна была
цель,
сдружившись
с разбойничьим
свистом...
На приступ топали
как
на концерт,
а на концерт,
как на приступ!
Ольга
мгновенно забыла
меня,
да что ей,
собственно,
помнить?
Как её
нечаянно «снял»
не первый, увы,
любовник?
В ВУЗе уйма подобных
ему,
почти что весь
философский...
А тут –
известный на всю
страну
певец
Владимир Высоцкий!
...Неразлучный с гитарой
прошёл он
в зал,
поднялся на сцену
быстро.
Ольга смотрела во все
Глаза
на
знаменитого
кино-
артиста.
Живот
под кофточкой тёплой
потел,
чесалась кожа
под мышкой.
И ей казалось,
что Высоцкий глядел
на неё,
словно кот
на мышку.
Она
послала ему
поцелуй
воздушный
одними губами.
И Высоцкий
принял эту
игру,
поймав её взгляд,
как камень.
Он хищно
губы в ухмылку
сложил,
струны пальцами
тронул.
И сразу
зал притихший
ожил,
потонув
в одобрительном
гомоне.
...Он пел,
отключившись на миг
от всего,
Он сжигал себя в песенном
пекле!
И
Притопывал
в рваном ботинке
ногой,
хоть кругом было
южное лето.
Видно, жил этот парень
легко,
на авось!
Видно, гнёзд он себе,
не вил.
И висела
на спинке стула
авоська,
а в авоське –
в бутылках –
кефир.
И.на брюках,
отвыкших от
утюга,
красовалась латка
из кожи.
А парень с гитарой
играл и играл,
прическу свою
ероша.
Он брал толпу
иногда
за нутро,
вгоняя слова,
как гвозди!
Он пел, не ведая
как потом
в сердцах
его песнь
отзовётся.
Высоцкий работал.
Катился пот
по лицу его
и по шее.
И корчился зал
от метких острот
и
карикатур-
предложений.
...Срывая
словесные маски
с лиц,
пьянел Он,
как хищник
от крови.
И выли девицы
с глазками
лис,
падкие до
любовей.
Зал
терял над собою
контроль,
зал задыхался
повержен.
И мужья,
нахмурив свирепо
брови,
косились на стонущих
женщин.
Успеха такого
не знал
Шаляпин,
Чайковский
и,
может быть,
Бах!
Куда этим
старорежимным
шляпам
до Такого!..
с окурком
в зубах.
Он пел,
будто напрочь рвал
постромки,
швыряя куплетов
куски:
Как призывной набат прозвучали в ночи тяжело шаги,
значит скоро и нам уходить и прощаться без слов.
По нехоженым тропам протопали лошади, лошади,
неизвестно к какому концу унося седоков...
Он в атаке...
Я знаю позу
бойца.
Не гитара в руках –
ружье!
Он будет за правду стоять
до конца,
Он всё же добудет
её!
И ещё будем долго огни принимать за пожары мы,
будет долго зловещим казаться нам скрип сапогов.
О войне будут детские игры с названьями старыми
и людей сбудем долго делить на своих и врагов.
А когда отгрохочет, когда отгорит и отплачется,
и когда наши кони устанут под нами скакать,
и когда наши девушки сменят шинели на платьица,
не забыть бы тогда, не простить бы и не потерять.
И когда наши девушки сменят шинели на платьица,
не забыть бы тогда, не простить бы и не потерять.
Потом Он встал
и обратился к залу.
Вот что примерно
сказал он:
– Военная песня, которая называется «Все срока уже закончены». Если очень захочется вам меня благодарить, то я, значит, буду после циклов отходить в сторону. Ладно?.. Ха-ха-ха... Вот... Песня называется «Все срока уже закончены».
В это время попал во Дворец и я.
(Мне взяли билет друзья).
Все срока уже закончены, –
пел Высоцкий своим классическим хрипом, –
а у лагерных ворот,
что крест-накрест заколочены,
надпись: «Все ушли на фронт!»
что крест-накрест заколочены,
надпись: «Все ушли на фронт!»
Это нужно было услышать!..
Пробежал по спинам мороз.
И какие-то девушки
вышли,
не сдержав истерических
слёз.
И какой-то матрос
в бушлате
вдруг рванул его
всей пятернёй.
Как будто мешал дышать он,
хоть висел тот мешком
на нём.
...За грехи за наши нас простят,
ведь у нас такой народ:
если родина в опасности,
значит всем идти на фронт!
Если родина в опасности,
значит всем идти на фронт!
...Песня тронула б даже
глухих!
«Как Он сделал такие
стихи?»
Думал я,
а поэт всё пел,
будто всех доконать хотел:
Здесь год за три, если Бог хранит,
как и в лагере зачёт.
Нынче мы на равных с «вохрами»,
нынче всем идти на фронт!
Нынче мы на равных с «вохрами»,
нынче всем идти на фронт!
...Выступление затянулось
за полночь.
Ольгу я
не нашел!..
Действие 3.
Песня
Вступление
«Любовь растаяла,
Как в сказке льдинка...»
(Шуточная песня)
Шелестение летних трав
навевает мягкие думы.
...Как будто из дома удрав,
бежишь дорожкою лунной.
И вдруг кудрявым вопросом
ива встает впереди...
...Так целуют девичьи косы,
прижимая к горячей груди.
Камень похож на точку.
Значит конец терпению:
с дешёвенькими цветочками
ты к Ней спешишь с предложением.
Течёт под луною вода,
как тихий ответ: «Да!»
Но поле семейной жизни
не всем перейти дано.
Вот скалы угрюмо нависли,
похожи на диких слонов.
Разве таких обуздаешь?
И двигатель сердца сдал...
Разлетелись птенцы из гнезда уж,
иль сам ты их распугал?
Ковыляет по горной тропинке
с поклажей, тяжелой ишак.
И любовь, словно в сказке льдинка,
от тебя, растаяв, ушла!
* * *
Поезд спешит на север,
юг остается вдали.
Море какое-то серое
виднеется из-за горы.
Рвётся гора на части,
не гора, а бурый медведь.
Моему сумасшедшему счастью
суждено было здесь умереть!
Вы,
когда-нибудь хоронили
собственное счастье?
...Гроб, а в гробу – оно!
Совсем как живое, как настоящее,
только уже не твоё.
...Поезд
с космической скоростью
мчится,
я
у окна
стою.
Я еду от скуки мертвой
лечиться,
что подарил мне
юг.
Поезд летит на север,
на север.
...Как будто взбесился
Кавказ.
Здесь как-то ехал
Сергей Есенин
с озерами синих
глаз.
И та же
Печаль
в его сердце
валялась.
Шептал он,
прижавшись к стене,
о том, что похожа
на одеяло
перса
нефть на воде.
А вагон объедался
копчёной и вяленой
рыбой,
кажется мне.
А Он...
как в бреду
всю дорогу
шептал Он:
«Шаганэ ты моя,
Шаганэ!..»
И пусть
всё со мною сложилось
иначе,
от этого
я
только злей!
...Ведь вошел я к Ней,
как вор,
наудачу,
и сломал замок
у дверей!..
...Поезд мчится
к Новороссийску,
пробивая туманов
лбы.
И стоят
огромные горы,
как сиськи,
у, мужчину забывшей,
вдовы.
Прилепились в горах
аулы
на гнездовья похожие
птиц.
Их загнали сюда
«гяуры» –
солдатня царей и цариц.
И глядят на поезд
со злостью
на утесах застывшие
горцы.
Они б с радостью
этого «гостя»
утопили
ведром в колодце!
...Вот всё разом
нырнуло
во мглу,
эхо
вскрикнуло
сзади.
И снова – свет,
хоть нитку
в иглу
вдевай
без очков,
не глядя.
...Скалы
скелетом белым
легли.
И вдруг
во весь берег –
пляж.
– Туапсе! –
объявил
молодой проводник.
Пассажиры взялись
за багаж.
Дальше
местность пошла
ровнее.
Предгорье...
Река Кубань...
Осталась
справа от нас
Адыгея,
слева
по ходу –
Тамань.
Плавни
сплошной полосой
зеленели.
В степи –
частоколы рощ...
Краснодарские
жирные
земли
орошал
сентябрьский
дождь.
Все поля
колхозные
вспаханы,
целины и вершка
не найдёшь.
И не носит
черкесок с папахами
современная
молодежь.
Только песня летит
вдогонку,
так щемяще трогает
слух,
что влюбился б в любую
девчонку,
или, может быть, сразу
в двух!
Каким ты был, таким остался,
Орёл степной, казак лихой.
Зачем ты снова повстречался,
Зачем нарушил мой покой?
...Идут
за станицу
девчата
и всё тянется песни
нить.
Но она уже сильно
порвата,
что-то
«бя...»
и конечное -
«быть»...
«Бя», наверно,
«любя»,
а «быть»,
может быть,
«любить»?
Я не знал
текста этой
песни
из кинофильма
когда-то
известного
наравне с «Республикой Шкид» –
«Кубанские
казаки».
...Как за крюк.
зацепился за слово
я.
«Казак»!..
Я и сам ведь
из них!
В станице
вблизи Ростова –
навалом моей
родни.
Хоть давно там забыли
лампасы,
только кровь нас всех
выдает.
Кто «КАМАЗа» ведёт
по трассе,
кто по воздуху –
самолет.
Кто алкаш, кто таёжный
романтик,
кто поэт, как, к примеру,
я!
Кто в милиции ловит
банды,
а кто сам сидит
в лагерях.
Всё казаки!..
Не зря ведь,
не зря ведь
в старину на Дон
подались
чистокровные братья –
славяне
и нашли здесь свободную
жизнь.
Доставали их царские
рати,
выбивал из седла
азиат.
И мои прапрадедушки,
кстати,
тоже в этой землице
лежат!
Нам бунтарство дано
по наследству
и бродяжий извечный
инстинкт.
Дон протёк сквозь всё моё
детство, –
величав и по мудрому
тих...
Здесь прерву свой разнузданный стих
и оговорюсь, что еду я в Новороссийск
не ради какого-нибудь своего каприза,
а исключительно из-за Них!..
Случай весьма идиотский...
Перед отъездом смотрел кино
по телевизору,
в главной роли –
Высоцкий!
Везде поспевает ловкий
мужик,
рвач эстрадного
типа!
Торопится петь,
торопится жить,
бьётся об лёд,
как рыба.
Чужих невест соблазняет
шутя,
да чёрт с ней, с моей
невестой!
...Лежу на верхнем ярусе я,
лежу
сочиняю песню.
Как будто на рыбалке
при хорошем клёве
таскаю слово за словом:
«Ты верила и в Бога и в удачу,
А для меня все веры - синий, дым!..
Как будто мы без жалоб и без плача
В загробную республику летим.
Благословенье там возьмём у Бога,
Цветов тебе нарву в садах Адама!
И Млечный Путь раскинется дорогой
К неведомым пределам перед нами.
Фатой тебя покрою поднебесной,
У Марса вырву меч в защиту чести!
Венерой будешь ты моей прелестной,
Все ангелы падут к тебе от лести.
Поспоришь даже с Евой красотою,
Затмишь сиянье солнца чудным взглядом.
В Эдеме я дворец тебе построю
И древо жизни мы посадим рядом!..»
Действие 4.
Монолог Высоцкого
– Почему черемуха, почему бела,
Почему вчера ещё ты со мной была? –
Задумчиво тянет Высоцкий.
– Разбежались мысли тараканами.
Что со мной?
Неужто холода?..
Измеряю жизнь свою стаканами.
Да!..
Но что же мне делать
под этой луной?
... Липы хлопочут о чём-то.
И едет новая песня со мной,
И едет со мной девчонка
весёлая,
как ромашковое поле,
с росой, васильковых, глаз.
Ольга,
Оленька,
Оля,
Я обожаю вас!
Как кремовое пирожное,
горячий кофе
и морс.
Моя Чебурашка,
можно
я тебя чмокну в нос?
Жизнь –
что розвальни-сани,
трясет иногда,
но пусть.
Мы выбираем сами,
свой единственный путь.
Рок,
как собака скалится,
хищно блестят клыки.
И мы превращаем пальцы
в увесистые
кулаки.
Хлюпнет под ними
мокро.
Шутка с нами плоха.
Судьбе мы
расквасим морду
и вытряхнем потроха!
Поэт валяется на кровати в гостиничном номере. Перебирает струны гитары. На столе – раскрытый чемодан с гардеробом.
– Почему не ведаю,
Грусть в душе тая,
Под зелёной вербою
Ты не ждёшь меня?
Почему черёмуха,
Почему бела?
Почему вчера ещё
Ты со мной была? –
тихо поет Высоцкий.
– Хорошая песня! Аж черемухой
пахнет.
Хорошая песня,
хорошая.
Как будто вышел из грязной
шахты
и моешь под душем кожу.
Так ясно кругом – хоть реви!
Ноты душу щипят цыплятами.
В этот миг
Ты меня позови –
и полезу вулкану
в кратер я!
Разобьюсь на куски, как кувшин,
Разолью свои песни по свету!
И придёт меня вспомнить
Шукшин,
да ещё кто-нибудь из поэтов.
Эх, жизнь!..
Почему вдоль берега
Вдаль плывёт венок,
Что связала девушка
В прошлый вечерок?
Почему черёмуха,
Почему бела?
Почему вчера ещё
Ты со мной была?
– Хорошая песня!
Аж кишки в животе
выплясывают «чарльстон»,
истекая
желудочным соком.
А в башке,
как в церкви,
колокольный трезвон
и вообще
полнейшим Содом!
Что ж я живу
Таким
огольцом?
Кочую,
как цыган
без табора?
Может, лучше –
на палец
кольцо,
на шею –
детей
и бабу?
Скучную,
словно двадцать
газет,
словно стихи
графомана.
Нет, ребята,
вы слышите,
нет!
Держите
шире
карманы!
Высоцкого
вам
ни за что
не спетлить
всякими
брачными
узами.
Уж лучше
к лешему
всё пропить,
чем жить
за семью
рейтузами!
Я трюм
корабля
и не каждый
груз
в сердце моё
поместится!
Я хочу быть
таким же одиноким,
как Крузо,
под лампой жёлтого
месяца.
Довольно меня изводить
дерьмом
протухшей
словесной
кухни.
Каждая песня
должна быть,
как лом,
верней,
как «дубинушка, ухнем»!
Почему мне лебеди
Чудятся в снегу?
Свадебные белые
Кони на бегу?..
Почему черёмуха,
Почему бела?
Почему вчера ещё
Ты со мной была?
– Почему?
Высоцкий отбрасывает гитару и, резко встав с кровати, подходит к столу.
– Где-то завалялся
коньячишко!
Где-то здесь,
я отлично помню,
хоть и хватил вчера
лишку...
Высоцкий отыскивает коньяк, довольно проворно наливает гранённый стакан.
– Эх!.. –
осушает его одним духом.
– Теперь не будет дрожать рука
и всё в порядке
со слухом!
Итак, господа, Вовочка снова в форме!
Готовьте уши, «Мяки»...
Прошу покорно, –
Высоцкий!
Певец снова хватает гитару.
А сегодня скучное
Платье в сундуке.
И кольцо разлучное
Не на той руке.
Почему черёмуха,
Почему бела?
Почему вчера ещё
Ты со мной была?
...Помню как-то в колхозе,
после девятого класса,
под ивой,
распустив чудо-косы,
девчонка в реке купалась.
А солнце всё это видело
и от стыда краснело.
...Стоял я
прибрежным идолом
и к ней подойти
не смел я.
А она там, в реке,
сверкала
как фотография
глянцевая,
воду перебирая
руками,
возле лилий
фаянсовых.
Было чудесное
утро,
но только не в этом
суть.
Я помню святую
минуту,
когда она вышла
по грудь.
Цвела на весь берег
черёмуха.
...Русалкой –
в фате цветов –
она промелькнула
мокрая
с румянца весенним
костром...
Прекрасная
аборигенка
мне сердце напрочь
сожгла!
...Недавно узнал:
с Евтушенко
она три года
жила.
Скандальный хохол,
напористый.
Ему б мой песенный
дар!..
Однако, в пол пятого –
поезд.
До лучших времён –
Краснодар!..
Действие 5.
Летаргическая смерть
Закончилась курортная история
очень прозаично для меня.
Опоздал на работу с моря я
на тридцать четыре дня!
Долго начальство
с видом задир
изучало мои объяснительные опусы,
потом изрекло:
– Иди,
вычтем прогулы
из отпуска!
По-моему, о себе хватит, книга ведь не про меня. Поговорим о Высоцком. Конечно, сведения не ахти!.. Но что поделаешь, как говорится, за неимением боярышни довольствуются кухаркой!
После возвращения из своего знаменитого турне по Кавказу в 1971 году Высоцкий... что насторожились? Скажете: «Не может быть?» Однако, как о том писал Андрей Вознесенский:
«Владимир умер в 2 часа.
И бездыханно
стояли полные глаза,
как два стакана...»
Но не убивайтесь вы так безутешно,
это
была всего-навсего
летаргическая смерть.
Словно Христос, воскресший,
продолжал Высоцкий
греметь!..
Эпилог
В ресторане гул,
как в горячем цехе,
скребут по тарелкам ножи.
Здесь днями гробят свои
успехи
Высоцкий и Вася
Шукшин.
Загул...
Мешки висят под
глазами,
взгляд первобытен
и кос.
Как машины
с отказавшими
тормозами
летят они
под откос...
11 апреля – 21 июня 1984 г.