Чай настоян на горьком на хвойном дыму,
На сухих на пахучих корнях.
Как напьёмся, гитару твою обниму,
Стану петь о кипчакских конях.
Кобылицы стройны, словно девушки, ты
Сам полюбишь их женскую стать.
А в их гривах репьи, словно в косах цветы –
Чтобы алые ленты вплетать.
Ах, как скачут они
На заре, на заре –
Пока розовый дымен ковыль,
Пока гнутый Иртыш, будто нож в серебре,
И прибита туманами пыль.
Мы с тобою недаром казачьих кровей,
Не с того ль захмелели мы, слышь,
Что туманит глаза нам туман ковылей,
И качает планету
Иртыш.
И такая в ночи закипает трава,
И такие планеты горят,
Что, очнувшись, всю ночь меж собой дерева –
Мы не знаем, о чём – говорят.
Это, может, о нас. А скорее всего,
О каких-то иных временах.
Верно, видят, как всадник –
коня своего
осадил –
И привстал в стременах.
Вот он спешился. Вот расседлал он коня.
Бросил коротко, хрипло: - Привал!
И, не видя тебя, не заметив меня,
К роднику, задыхаясь, припал.
Любопытный корсак наблюдал из норы,
Как во мгле развели часовых.
Казаки уже спали.
Плескались костры,
Как знамена тяжёлые их.
А едва лишь затеплился дымный рассвет,
Сотня вновь растворилась в пыли…
Этим старым деревьям несчитано лет:
Они многое видеть могли.
А в рассветных степях розовеет ковыль,
К кобылице бежит стригунок.
И ещё оседает столетняя пыль
На асфальт азиатских дорог.