Услышав за окном порывы ветра
и бросив взгляд на синее с зелёным,
я сжал себя дыханием: в оконном
проёме ровно в пол кватратных метра
играли шум, и свет, и тень — из детства,
когда, балуя солнцем из-за крыши,
то чуть сильнее, то немного тише —
Бог листья теребил... Деля наследство
в который раз, смотрела баба Оля
за тем, чтоб мы оладушки сметали...
Испачкавшись в варенье и сметане,
мы не рвались от ужина на волю,
давясь сознаньем будущей потери
намного больше, чем горячим тестом.
Она же вслух обдумывала место
могилы, отпирая шкаф. И двери,
скрипя безбожно, открывали полку
со смертным — самым новым, самым лучшим,
припрятанным на этот самый случай,
в котором мы с сестрой не знали толку...
Потом садилось солнце, и от хаты
стелилась тень, и надо было к ночи
готовить двор, и как-то между прочим
всё усмиряли сумерки заката,
и детская скамейка на пороге,
и бабушка на ней, живого лета
покой, и речь, которая согрета
была грядущим днём и тем, что в Боге —
мы все и всё, и в этом — Божья милость...
Она жила, терпела и любила.
Прислали фото: памятник, могила...
Она со мною так и не простилась —
ждала, но говорила, чтоб не ехал
смотреть на смерть с другого края света...
Садится солнце, усмиряя лето...
Упрёк — в окне увиденное эхо...
12 сентября 2010 г.
22:05(Мск)