Когда-то было выгодно использовать в народном хозяйстве солдат срочной службы.
Зарплату платить не надо, парни молодые, сильные. Им какая разница, что делать. Как говорится: солдат спит, служба идёт. Перефразируя: солдат канаву копает, служба приближается к дембелю. Даже специальный род войск был – строительные.
По какому принципу распределяли призывников, кого в какой род войск – честно признаюсь, не знаю. Вот то, что сознательно отправляли служить подальше от дома – знаю точно. То ли из соображений, что «широка страна моя родная», то ли, чтобы родители не могли увидеть мрачности солдатской службы, то ли просто, «чтобы служба мёдом не казалась». Так уроженцы восточных и южных республик мёрзли в Прибалтике, а северные парни попадали на юг, или ещё куда.
В какой именно год произошла эта история не так уж важно. Может быть в шестидесятые года прошлого столетия или в семидесятые. Разницы нет. Дело было в годы, когда социализм всё развивался и развивался, так и не приближаясь к давно обещанному коммунизму. Cолдат отдавал долг, который не брал. Когда мальчишка восемнадцати лет оказывался оторванным от привычного уклада жизни, от семьи и ему почему-то приходилось строить, рушить, копать вместо того, чтобы быть солдатом.
С криками восторга дети мчались по Улице, обгоняя друг друга. Каждый хотел первым принести во двор, домой новость. На Улице появились солдаты. Не просто солдаты. Город наш приморский и пограничный. Потому к морякам и обычным солдатам привычны все.
Появились, говорящие между собой, на непонятном языке, смуглокожие и черноглазые ребята. Одетые в военную форму, они отдалённо были похожи на привычных солдат.
Самые смелые из ребятни подходили поближе, чтобы рассмотреть незнакомцев.
Те гортанно смеялись, улыбались детям и махали руками. По сути, они недалеко ушли от детского возраста, солдаты весеннего призыва того давнего года.
Солдаты копали канавы под какие-то коммуникации. Возможно, выкапывали старые трубы, чтобы на их место положить новые и закопать всё снова.
Работали от дерева и до обеда. Потом возвращались и копали до вечера.
Постепенно к новым, хотя и временным, обитателям улицы привыкли. Они не вызывали удивления. Проходя мимо, народ кивал им, здоровался. Спрашивали об их домах. Угощали по мелочи. На лето в жизнь Улицы вошли военные строители. Из какой закавказской республики были молодые солдаты, на каком языке они говорили – история умалчивает.
Важным в той истории является один из солдат, назовём его Тенгиз, чей срок службы подходил к концу. Он был высок, красив, неплохо сложён. Улыбался, показывая белые ровные зубы. Сверкал глазами, как...просится горный орёл. Поскольку я видела как сверкают очами орлы лишь сидящие в клетках, то сравнивать парня с орлом как-то неловко. Короче, он сверкал глазами и поверьте, эти глаза были хороши.
Не только ребятня каждый день бегала мимо солдат. Мимо них проходил два раза в день и ежедневный маршрут Тийны. Утром она направлялась на трамвайную остановку. Ехать на работу на трикотажную фабрику, где трудилась швеёй. В конце рабочего дня она возвращалась домой, к родителям.
Отец Тийны, старый Рейн, был удивительным образом похож на дочь. Или молодая голубоглазая блондинка была похожа на своего старика, водителя грузовика.
Кожа обоих была так прозрачна, так молочна, что первые же весенние лучи солнца сжигали её. На розоватой поверхности щёк, носа и лба сразу же появлялись веснушки.
Тоненькая Тийна была так же уравновешена и спокойна, как и её отец. Длинные волосы девушки тогда собирали в узел или в косу. Удивительно, что от своей матери Тийне достался лишь голос.
Мать Тийны – украинка Таня, оставила себе девичью фамилию Казак, которая очень подходила к ней. Её так и называли на Улице – казак. Казак командовала своим терпеливым мужем и детьми. Голос матери, который достался и Тийне, был необычайно силён и красив. Когда Таня пела украинские песни, заслушивались все соседи. Тийна пела вместе с матерью. И украинские весёлые и эстонские грустные песни.
Вот на Тийну –то и засмотрелся Тенгиз.
Что стоит познакомиться молодым людям, парню и девушке в солнечный летний день.
Они танцевали в клубе на танцах, гуляли в его увольнительные. Решили пожениться, когда закончится срок службы. Рейн покачал головой, обнял дочь и, как обычно, ничего не сказал.
Казак заголосила о «кровинушке, которую рОстили, рОстили», прослезилась и разрешила, поставив условие – чтоб дочь неизвестно куда, «за крутые горы» не увозил.
Парень остался в нашем городе, на нашей улице. Пошёл работать на завод. Написал родителям. Будущие родственники приехали, сыграли свадьбу и уехали.
Молодые остались жить с родителями жены. Как говорят в народе, в примаки солдат пошёл.
Первый годок – медок. О нём рассказывать – зря воду в ступе толочь.
Второй – мединка, а вот третий – льдинка.
Основные проблемы в молодых семьях начинаются с рождением ребёнка. Так получилось и на этот раз. Всё бы ничего, но боевая тёща пыталась командовать зятем, как всю жизнь командовала своим мужем. Но, темпераменты северного жителя и южного совершенно разные. Тенгиз старался вести себя терпеливо с казаком в юбке, беря пример с Рейна. Тем не менее, всё чаще и чаще, во избежание конфликта, Тенгиз стал уходить из дома. То ли, как он говорил с друзьями, то ли как подозревала тёща «молодых кобылок объезжать». За руку не ловили, но, уходить из дому стал - факт.
Тийна стала меньше петь весёлых песен. Всё больше пела колыбельные маленькому, которого бабушка звала Ванюшкой, дедушка Юссиком, а папа – совсем по-другому, на своём языке. Тийне было проще, потому что ей не нужно было имя. Она называла маленького ласкательными словами на языке, который знают только матери.
Малыш получился удивительный: смуглокожий с яркими голубыми глазами.
Так и жили какое-то время. Потихоньку отдалялись друг от друга. Хоть страна и была одна, но больно разнился уклад жизни в европейской её части от южного.
Что бы не твердили отцы партии об «единой общности советских людей», но принимать в расчёт национальные традиции и обычаи, надо.
Могло бы сложиться всё банально. Развелись бы и жили каждый своей прежней жизнью.
Если бы тёща Казак не перегнула однажды палку.
С чего началась очередная перебранка, да хоть с того, что маленького кормят неправильно.
Казак возражений не слушала. Подпёрла крутые бока руками и ну наступать.
Тенгиз, по привычке, собрался уйти из дому, чтобы переждать бурю, но не тут-то было.
Тёща решила довести до победного конца: дверь заперла и ключ спрятала.
Горячий кавказец взял, да и сиганул со второго этажа. Ногу сломал. А мать Тийну к мужу не пускает. «Пусть мол. Cам виноват. Будет знать, как маму не слухать»
Вся Улица передавала из уст в уста, как Рейн первый раз в жизни и единственный, поднял руку на любимую жену. Оплеуха не была сильной, но изумление казака было так велико, что она не сразу и закричала. Рейн отобрал у неё ключ, молча отдал дочери.
Как голосила Таня Казак:"ратуйте, люди, добрые". Как молчал Рейн. Как целовались Тийна с Тенгизом. Это видели и слышали все.
Рейн позже помог детям и вещи перевезти в общежитие на своём грузовике.
Как-то всё и успокоилось, как-то и умиротворилось.
Как жили Тийна с Тенгизом? Долго и счастливо, но на других улицах.
Рейн и Таня Казак доживали свой век на Улице.
Время от времени их навещали красивые смуглокожие внуки с голубыми глазами.