(Некоторые мысли и впечатления
накануне юбилея ГЕНРИЭТТЫ ЛЕБЕДЕВОЙ)
Генриэтта Владимировна Лебедева родилась 29 октября 1925 в Рязани.
В 1948 году окончила Рязанский государственный педагогический института, исторический факультет, после окончания которого пришла на работу в Государственный архив Рязанской области.
1952 – 1981г.г. директор Рязанского областного государственного архива.
Награждена Почетной грамотой Президиума Верховного совета РСФСР.
Принимала активное участие в подготовке сборников архивных документов:
«Ленин и Рязанский край»
«История коллективизации Рязанской губернии»
«История коллективизации Центрального промышленного района»
«Установление советской власти в Рязанской губернии»
Её мир уходит духовными корнями в дореволюционную Россию, последние отголоски которой еще теплятся в душах ныне живущих людей, о которых с болью от понимания невозвратности потерянного некогда мира, можно говорить как об исчезающем впечатлении прошлой культуры. Я слушаю неторопливую речь Генриэтты Владимировны Лебедевой и неоднократно ловлю себя на этой мысли. На нее приятно смотреть, ее интересно слушать, общение с ней вызывает чувство, близкое к восторгу. Пронзительной нотой врывается в наш диалог понимание того, что «Россия, которую мы потеряли», - не есть метафора. Она здесь, в стенах этой старой просторной квартиры. И она жива, к счастью. Еще жива. А потому с сожалением понимаешь, что неизбежный уход таких людей, не побоюсь своей гиперболы, может оказаться для России губительнее всех чернобылей мира, ибо оставляет страну в таком вакууме, на бездуховной почве которого трудно будет ожидать каких-либо позитивных всходов в обозримом будущем.
«…И там, в пернатой памяти моей, Все сказки начинаются с "однажды"…
Мы подошли к той точке отсчета, от которой и ведет свое начало уничтожение русской культуры с ее корнями, традициями и самобытностью.
Семнадцатый год прошлого столетия чудовищным образом перевернул не только жизнь страны, но легко и совершенно бездумно прошелся своей железной поступью по жизням многих и многих россиян, серьезно вмешавшись и в судьбу Владимира Клавдиевича Лебедева. Его образование в одночасье стало не просто не нужным, но и вредным, а наличие духовенства в отеческих корнях автоматически сделало без вины виноватого человека персоной Non Grata. Мечтая о медицине, поступил в медицинское училище. Проучился два года и …был изгнан как сын священнослужителя, не имеющий права учиться в советском учебном заведении. Приходилось искать выход, потому что надо было выживать и жить в предлагаемых временем обстоятельствах. И он искал и находил. И был в своих исканиях честным. Таким запомнился дочери.
***
Что она помнит…
Сорок второй год. Отца забирают на фронт.
Перед этим проводили родного брата Марка.
Потекла вечность, которая для всех в то время определялась одним простым словом – о ж и д а н и е, утомительнее которого не было ничего в мире.
Мама читает письмо. От отца с фронта.
То ли ужас, то ли удивление, то ли радость?
Вслух: «Мы сидим с Марком и пьем чай.»
Поверить в это трудно. А потому радость обретает совершенно вселенский масштаб.
А было это так.
«Папа, - вспоминает Генриэтта Владимировна, - оказался под Сталинградом. Ехал на машине, в кузове.
Вдруг слышит – кто-то кричит :
- Папаша! Папаша!
Его никто так никогда не звал. Но сейчас кричали очень настойчиво, ему пришлось остановить машину.
Подбегает товарищ – Юра Лукашов.
А за ним – Марк. Сын.
Дальше они воевали вместе. »
***
Ни брат, ни отец не любили говорить о войне. Может быть потому, что впечатление о ней осталось такой силы, что и слов для него отыскать было трудно?
Малые печали словоохотливы, глубокая скорбь – безмолвна.
Да и какие слова можно было найти, чтобы передать весь ужас от полученного сообщения о том, что только что было прямое попадание снаряда в землянку, в которой находился сын, по счастливой случайности воевавший вместе с ним?
Сколько нужно было иметь мужества, силы, воли, еще каких-то качеств, которым, возможно, и названья нет, чтобы пойти туда и начать раскапывать заваленное землей место?..
Была ли при этом боль?
Он не мог потом вспомнить.
Но она не просто была.
Она разрывала в клочья, как тот снаряд, который только что упал туда, где был его сын.
И со всем остервенением, которое только возможно в подобном случае, человек впивался в лопату, не чувствуя, как кровоточит сердце, и глаза закрывает пелена из слез, и ноги отказываются держать пробитое, как осколком, страшным известием тело.
И есть ли он сейчас, Владимир Клавдиевич Лебедев?
Он не понимал этого.
Не мог понимать.
Отказывался понимать.
Потому что были боль и отчаяние.
И еще – страх, рожденный неизвестностью, которая – хуже любого страха.
Что еще?
Злость.
Она была обязательно.
Без нее тогда было никак.
Она держала тогда – эта страшная, испепеляющая, но такая необходимая в ту пору злость.
И еще…
Одному Богу известно, что мог испытывать отец, разгребающий заваленное после взрыва место, где (Господи, дай ему силы!) его родной сын, возможно, был еще жив.
Какие-то силы услышали его безмолвную молитву, которая по капельке вытекала из сердца, пока он освобождал сына.
Марк оказался живым.
И когда Владимир Клавдиевич понял это, вдруг не осталось ни сил, ни слов. Ни злости, ни отчаяния. Даже боль – и та уступила место чему-то другому…
Чему? Мог ли он вспомнить это потом? Конечно, мог…Но, Господи, как отыскать слова?..
Просто была война. И они – отец и сын – оказались вместе под ее страшным небом. А сейчас на руках одного – сын, только что освобожденный из-под завалов после бомбежки.
Контуженный, но живой.
И все остальное уже не имеет н и к а к о г о значения.«Шумит, не умолкая, память-дождь, И память-снег летит, и пасть не может.»
2.
«…И ветер-память по ночам гудит…»
Память…Даты…Время… Лица…
Историк по образованию, приученная анализировать и сопоставлять, а в последствии еще и сохранять научившаяся, Генриэтта Владимировна помнит…
Так было с двоюродной сестрой, имеющей прекрасное колоратурное сопрано, которую не принимали учиться музыке только потому, что ее отец был священником.
Абсурдно и страшно.
И еще – глупо.
Наверное, смешно.
И нельзя допускать, чтобы она, эта безмозглая глупость, побеждала.
Из глупости нужно искать выход.
Обязательно нужно.
Если клин – клином, то абсурд – абсурдом.
Итак, чтобы талантливый человек (а талант как-то живет сам по себе, вне сословий, конфессий, национальных признаков и прочих человеческих наворотов и придумок) смог получить достойное образование в (еще один акцент!) с о в е т с к о й стране, которая до печеночной колики хотела быть впереди планеты всей, талантливой девушке…(опять многоточие, заменяющее паузу) купили справку, сообщающую миру о том, что она дочь… крестьянина. И справке этой – поверили.
Таланту – не поверили.
Голосу – не поверили.
Ушам своим не поверили.
Поверили справке.
Так было.
Дописала и…выдохнула.
Абсурд?
Безусловно!
Выход?
Естественно!
Разумный выход?
А что делать?
И хоть на вопрос вопросом – не везде принято, но абсурдность ситуации рождает и абсурдность изречения. И слава Богу, что случались абсурдные решения при неизбежных абсурдных ситуациях.
Правда, на этом цепь приключений не заканчивается.
3.
«…И память-снег летит, и пасть не может»
Память…Даты…Время… Лица…
Брат Марк.
Воевал. Служил в штабе Мерецкова, где познакомился со своей будущей женой – Анной Ивановной Лебедевой, которая, среди прочих, имеет очень редкую награду – «За оборону Заполярья».
Марк ушел на войну семнадцатилетним добровольцем, не успев получить аттестата об окончании школы. За что потом и поплатился.
И в его жизни не обошлось без абсурда.
Тем ребятам, которых призвали служить, аттестат после войны выдали. Просто выдали, потому что воевали, потому что были призваны, потому что…
Да выдали, и все тут!
А Марку – нет.
Почему?
Потому что на войну пошел д о б р о в о л ь ц е м. И тем, как оказалось, существенно отличался от ребят, которые оказались на фронте по возрасту и призыву.
Абсурд?
А что делать?
И правду говорят, что инициатива наказуема.
Конечно, окончил потом Марк Владимирович и вечернюю школу, и юридический институт. И до полковника дослужился.
Не в этом же дело…
Зарубки остались. На память.
Так было в ее семье.
Она это помнит.
Так было в ее стране.
Она это знает.
И ее память бережно хранит то громадное количество впечатлений и ощущений, знаний и фактов, историй и дат…
Когда-то это было ее работой. Потом перешло в привычку, дало корни. Теперь – это ее естество.
«Я зарастаю памятью, Как лесом зарастает пустошь…»
Давид Самойлов.
О ней?
И о ней – тоже.
4.
«Но в памяти моей такая скрыта мощь, Что возвращает образы и множит...»
Память… Даты…Время… Лица…
Родные лица.
Основа основ.
Истоки.
Корни.
Без них – нет памяти.
Без памяти нет ее.
А потому – даты, время, лица…
И еще одна светлая печаль минувшего столетья – мама. Екатерина Ивановна Лебедева. Большей вины, кроме той, что не родилась в крестьянской семье, за ней не было. Но эта – одна – единственная – не прощалась долго. А когда и простилась, то все равно помнилась. Или – не забывалась.
Абсурд?
А что делать?..
Одухотворенный образ мамы, смотрящий в сегодня со старинных портретов вчерашнего дня.
Гимназистка. Внучка купца Солодова
Трепетность…
Хрупкость…
Полутон – полусвет.
Полуулыбка – полуплач.
Красивое лицо, освещенное мыслью, а потому еще более красивое.
Ушедшее – невозвратное.
Без с о ж а л е н и я потерянное веком минувшим.
Хранимое и сохраняемое веком нынешним в архиве памяти дочери.
В тайниках души.
«И в этом – однократность бытия И однократность утоленья жажды…»
5.
«…Шумит, не умолкая, память-дождь…»
Честность и порядочность – это те постулаты и ориентиры, которые Генриэтта Владимировна вынесла из детства, получив в качестве духовного завещания от родителей и которые потом старалась пронести достойно через свою жизнь.
Отец – охотник, спортсмен, на коньках хорошо ходил, в теннис играл. И его ракетка до сих пор хранится в семье внука – племянника Генриэтты Владимировны. Любил оперетту. Был очень красивым человеком. Как и мама. А потому и дочь красоты необыкновенной вышла.
Еще в их доме жили собаки. И это – тоже одно из ярких впечатлений детства. И основа воспитания. И критерий чего-то важного.
И была тишина. Она помнит ее. Не пустая и давящая, а та, в которую уходишь, как в уютное и теплое спокойствие. И уже там, в т о й тишине – звучит добрым многоголосием родной и духовно близкий мир, название которому с е м ь я.
Она не может вспомнить, чтобы отец повысил голос на маму. А потому до сих пор не в состоянии понять, как в иных семьях бывает по-другому.
В этом мире она росла. Его и унаследовала.
6.
«И птицы-память по утрам поют…»
Память…Даты…Время… Лица…
Что она помнит?
В 43 г. должна была окончить школу, но заболела и не сдавала экзамены из-за болезни. Летом поступила работать в горфинотдел. А в сентябре ее не отпустили на учебу. Была война. Нужны были люди.
Пришлось окончить вечернюю школу.
Пединститут был в эвакуации, и Генриэтта Владимировна поступила на заочный истфак, а после возвращения института перевелась на дневное отделение.
Потом были и аспирантура, и сданный кандидатский минимум. Но отъезд научного руководителя и предложение сменить тему, последовавшее от нового шефа, сделали свое дело. Защита не состоялась.
***
7.
«Деревья-память целый день лепечут…»
А в архив Генриэтта Владимировна попала еще во время студенчества, потому что писала курсовую работу по документам. А когда заканчивала институт, то ей предложили в архиве работать. Так случилось.
Об архиве она может говорить и долго, и интересно.
Для нее это – целый мир, причем, мир живой, трепещущий и трепетный, и многогранный, и многоликий…Разный мир.
И что в нем, в ТОМ мире?
«Архив – это меч, который в случае необходимости можно вынуть из ножен. Там есть вещи интересные. Есть – нудные. Есть и скверные. Всего много. Как в жизни», - вспоминает Генриэтта Владимировна.
Я смотрю на эту удивительную женщину и понимаю, что по ее отдельно взятой жизни можно с точностью до миллиметра проследить не только путь семьи, но просмотреть и биографию (как это не высоко звучит!) страны, а если еще более высоко взглянуть, то и биографию века, который навсегда останется в исторической памяти поколений советским периодом. И думаешь вдруг, как ничтожно само по себе это слово – период – применительно к России. И как много было им опрокинуто ценностей, И как много было потеряно в погоне за какими-то призрачными завоеваниями.
«Силой воспоминаний можно с точностью измерить силу пережитого», - писала в своих дневниках Вера Инбер.
Воспоминания Генриэтты Владимировны Лебедевой и сильны, и ярки, и многообразны. Это – ее богатство. И в этом – ее сила.
Из архива, из того мира, не потустороннего, нет, скорее, параллельного, куда можно было уйти от суеты сегодняшнего дня, закрыть поплотнее дверь, чтобы не мешали шорохи и звуки повседневности, и, оказавшись наедине с Памятью, почувствовать вдруг, как мал человек в том огромном мире, называемом жизнью. И как он же бесконечно велик. И приходило понимание того, как важно его величие сохранить, не потеряв ни одного шага, вздоха, слова, потому что без памяти ведь не только души скудеют. Без родовой памяти и государство утрачивает свое величие. И Генриэтта Владимировна Лебедева знает это, как никто другой.
Она вообще знает многое.
И многое помнит.
А что-то – просто не имеет права забывать.
8.
Давид Самойлов
Я зарастаю памятью,
Как лесом зарастает пустошь.
И птицы-память по утрам поют,
И ветер-память по ночам гудит,
Деревья-память целый день лепечут.
И там, в пернатой памяти моей,
Все сказки начинаются с «однажды»,
И в этом – однократность бытия
И однократность утоленья жажды.
Но в памяти такая скрыта мощь,
Что возвращает образы и множит...
Шумит, не умолкая, память-дождь,
И память-снег летит… И пасть не может.
23 – 14. 09.2010
-------------------------
Её не стало 28 сентября 2012 года