Из сборника Соглядатай
Нынче ветрено и волны с перехлёстом.
Иосиф Бродский
I. В лесопарковой зоне
На скале уже висят сосульки;
алая и жёлтая листва
инеем покрыта. Ветру-злюке
весело, наверно, в рукава
куртки дуть, хоть рукава – не трубы
водосточные!.. Что взять с Борея?.. – грубый,
резкий и холодный… Ух, едва
не свалило с ног порывом ветра!..
Что за чудо – изумрудная трава!
Холм покатый – как на фреске Пьетро
Перуджино! – в дымке голубой...
Возле «Страшного суда»* тупой-тупой
я стоял (тупею я в музеях).
«Путешествие в Египет Моисея»**
удивило и обрадовало!..
Сеял
мелкий снег позавчера; растаял – днём…
А давно ли я вот этим самым пнём
любовался? Был он сплошь в опятах…
Погибая, и поганки не вопят: «Ах,
умираем!» Я ж ношусь с больным плечом,
что разбито неким палачом,
будто курица с яйцом. Забыть о нём бы
нужно (жил Рембрандт; живут амёбы).
Ничего ведь изменить уже нельзя!..
Заяц скачет по полю!.. Скользя
по замёрзшей луже (как салазки),
едет, ноги задние задрав;
вот – вскочил (как жаль, что он лишь в сказке
говорит!) и скрылся среди трав.
Уцелел ли хоть один орех
на лещине или белка съела –
всё?.. Вчера на ветке той висела
пара… На обглоданной коре
отпечатки заячьих зубов… вот
скорлупа ореховая…вот
три бутылки: это ли не повод
для веселья!..
Назначая воевод
на места, Пётр пил и веселился
с ними. «Будто бес в царя вселился!» –
обойдённый воеводством говорил
шёпотом. А был то – Гавриил
(князь, а не архангел).
Я ж, являясь
смердом, по помойкам, свалкам шляюсь;
три бутылки душу веселят!
тридцать центов мне они сулят!..
Мелочь?.. Нет, за тридцать центов зайца
догоню! Хоть свойственно кусаться
ценам, нынче я куплю лимон!
Больше тридцати не стоит он.
Будучи назад тому год в Риме
(в Рим попал пропойца – чудеса!),
утром я кричал в окно: «Протри мне,
Гелиос! той тучкою глаза;
Ты протрёшь, а Зевс, который правит
небесами, мне мозги исправит;
но не Цезарь, правивший землёй
всей: две тыщи лет назад золой
стал он»***.
Будучи в столице государства
несравненного и видя тут и там
арки*, говорил с улыбкой: «Здравствуй,
Древний Рим!»; а отправляясь по утрам
на прогулку, из гостиницы «Перуджа»
выходил я (Римский Форум тут же,
у гостиницы; и рядом – Колизей)
и шептал: «Хотя бы Елисей,
ученик Ильи-пророка, грозовою
тучею обрадовал и Рим,
и меня – в Нём; иначе – сгорим:
днём жара такая, что завою
скоро… и к Петру не попаду**:
по дороге к храму – упаду!»
Как-то подошёл я к речке Тибру,
увидал на дереве гранат
и подумал: «Музы побранят,
да простят: дай я гранат подтибрю!»
Ветку наклонив, я плод сорвал,
надломил, в рот сунул горстку зёрен
бледных и, поморщившись, сказал:
«Быть желудку с этой дрянью в ссоре,
коль не выплюну!..»
Как тут бы овощей
мне подтибрить? – я давно не кушал щей!
II. На огородах
В ноздри лезет вонь – противно!
В детстве я ловил плотву;
помню: так воняла тина.
Нужно обойти ботву:
гниль и плесень, как мокрота,
выступает из неё;
тут кругом одно гнильё!
зря тащился к огородам…
Гм, и кабачок, и лук;
тыква!.. ух, какая тыква!..
И лягушка!.. Скажешь ты: ква-
ква?.. Она молчит… Килу
не нажить бы!.. тяжела… не
подниму!.. да и желанья
нет такого. Кабачка
хватит! – вон какой пузатый!
Шёл бы год сейчас двадцатый,
будь я в Питере, в ЧК
попади, в расход пустили б
сразу; а в Suomi… – нет:
вора мелкого простили б;
станцевал бы менуэт!..
Я б запрыгал как козлёнок,
а с меня бы – градом пот;
стал бы скользким, как маслёнок;
зажил бы я без забот
и катался бы как в масле
сыр… Когда-то в яме я
(над которою КАМАЗ, слив
масло и нигрол, стоял),
обхватив кардан руками
и пыхтя, катался. В яме
проработал целый год.
Нам давали молоко…
Не привыкну к Гельсингфорсу!..
В Петербурге жил – беды
ждал я!.. В лицах пропитых,
в воздухе самом угрозу
чуял всем нутром я для
самого существованья;
страху ж не было названья:
страх в самом мозгу, как тля –
в завязи цветка, плодился,
мозг сосал; я ныл: «Поди, вся
жизнь пройдёт так… в страхе?.. чушь!
чушь какая!.. для волненья
нет причин!.. Мои владенья –
небеса!.. я не топчусь
у дверей контор: мне чувств
свежих жаль!.. я бескорыстен.
Липу жалко: без коры… стен –
нет!.. Больной?.. я подлечусь:
есть врачи!.. раз психиатры
есть, то есть и психи: рады
будут мне врачи…»
К врачу
не попал: приехал в Suomi!
Здесь живу; а был – как зомби…
Здесь всему и всем я чужд,
но зато о той угрозе
позабыл!.. стихи плету;
стал подумывать о прозе…
В детстве плавал на плоту;
нынче – в облаках витаю:
постарев, не повзрослел…
Расскажу… гм, покраснел?..
Двум соседям, ком катая
в горле от волненья (жил
я в те дни ещё в общаге:***
крики, стуки, шёпот – всякий
шум меня пугал), решил
подарить стихи, две тонких
(наспех сделанных) книжонки.
Зная хорошо, что им
до стихов нет никакого
дела, обращаюсь к ним
(хоть и был мой ум закован
в отчуждения броню,
говорю, а сам браню
мысленно себя): «В пустыне
жил святой Иероним;
корки грыз, шептал: ”Пусть стынет
плоть! жива Душа: храним
Богом!..” Августин Аврелий
жил в пещере и писал
”Исповедь”; на небеса
глядя, Римом Марк Аврелий
правил… я – стихи пишу.
Это – Вам!.. принять прошу!»
Помнится, через неделю
я – совсем случайно – их
разговор подслушал. «Псих!» –
вымолвил один. «Бездельник
и дурак! – сказал другой. –
С водосточною трубой
сравнивает он штанину;
а какую-то там Нину –
с Моной Лизой!» – «Ну и что ж?»
«Клён – венецианский дож?!..
Называет шею выей…»
«… а колоннами – кривые
ноги!» – «Бродит по камням,
говоря им: вы – живые!..»
Да!.. в тридцатые живи я,
расстреляли бы меня!..
за язык!.. А если б к стенке
не поставили, в расход
не пустили, делу ход
всё же дали б!.. Доле Стеньки
Разина, быть может, я б
позавидовал: житья б
не было мне ни от вшей, ни
от клопов, ни от людей.
Не надели бы ошейник,
не отрезал бы злодей
кат язык: на зоне б пайку
дали, сапоги, фуфайку
и… – иди!.. на дядю горб
гни!.. А если б умер, прямо
в грязную попал бы яму –
не понадобился б гроб.
III. Дома
А кушать хо-о-очется!.. Сварю-ка
суп! Есть капуста, кабачок
и лук. Поем – и на бочок…
Я овощи украл, ворррюга! –
в чужой забрался огород.
Но разве этим я сирот
и вдов обидел?!.. Финн – богач, о!
почти у каждого свой дом,
красивый, прочный! В доме том
финн и Петрарку и Боккаччо
читает!.. Нет, пожалуй, лгу:
зачем Петрарка кулаку?*
Он Маннергейму предпочтенье
отдаст; о подвигах его
прочтёт, затем устроит чтенье
в кругу семейном. «И-го-го! –
заржав, он так закончит: – Маршал
был знатоком и лошадей,
и женщин: не одну уважил…
Жена, спать уложи детей!
Нельзя…»
Да, финн отнюдь не беден…
Не птички ль тенькают: «Не пей! тень-
тень! будешь ты, как финнн, богат!»?
... И стану дураков пугать
стихами умными, а дети
заплачут… Где же птички эти?
Окно открыто; голоса
звенят, но птиц мои глаза
не видят…
Финн – как корень! – крепок,
но молчалив: скорее репа
расскажет хрену, чем она
обижена, огорчена,
чем финн поведает знакомым,
друзьям-приятелям, чем он
обеспокоен, огорчён,
взволнован, ибо слово комом
застрянет в горле.
Испокон
веков – не в городе, а в чаще
лесной, среди гранитных скал
он жил: охотился, таскал
из леса хворост, собирал
грибы, бруснику, корчевал
пни, с поля камни убирал
и складывал их в кучу, чаще
встречаясь с диким зверем, чем
с себе подобным – с человеком;
смеясь, бросал орехи белкам,
рыбачил и…
(Нет соли!.. чем
солить похлёбку? «Пос-сол-л-лите!» –
бурчит.)
Финн – и на вид! – солиден:
у многих – пузо как арбуз,
жена, машина, карапуз;
а у иных – два карапуза
и нету никакого пуза!..
. . . . . . . . . . . . . .
Солонку я в корзинку с хлебом
поставил – да и позабыл!
Забывчивым всегда я был,
а человеком стал нелепым
недавно…
Бросил горсть муки
в кастрюлю, рису да картошки
сушёной (запах – хоть беги!);
кетчупа положил две ложки
в бурду, но это – пустяки:
туда бы – две куриных ножки!
бараньей – и одной ноги
хватило б… Кабачок поджарю,
потом капусты накрошу.
Да! мяса бы... А дай пошарю
в карманах; может, награжу
себя монетами…
Есть евро!
Бегу, бегу за колбасой!
Пусть я пропойца, пусть я стерва!
зато не голый, не босой!
20 – 26 октября 2007
*Возле "Страшного суда"... - возле фрески
Микеланлжело "Страшный суд".
**"Путешествие Моисея в Египет" - фреска Пьетро Перуджино.
***... золой // стал он... - труп Цезаря сожгли на костре
по обычаю того времени.
*Арки - Триумфальнык арки.
**И к Петру не попаду... - т. е. в собор святого Петра.
***Общага - общежитие для переселенцев.
*... зачем Петрарка кулаку? - Здесь кулак как крепкий
хозяин; таковым, впрочем, т. е. крепким хозяином он был
и в России в период, так называемого, раскулачивания.