Из сборника Вакханалия
«Пылит ли грузовик, или метёт
лучей метлою Феб?.. День пыльный… жаркий, –
вздыхал я и стирал ладонью пот
со щёк, а в зыбком мареве, как шкварки
на накалённой докрасна сковороде,
”горели” избы. – Жажда мучит, но нигде
колодца нет!.. Пёс чёрный в клубы пыли
ушёл, как головастик в ил… Бобыль я,
бобыль!.. Как этот пёс, бреду, куда
глаза глядят; как и ему, вода
холодная сейчас всего дороже
на свете мне… До той деревни должен
дойти!.. Дойду!.. Небось, деревня как
деревня; и бедна, наверняка!
Бедна, грязна; т. е. одна из многих,
что прижимаются к шоссе или к дороге
железной. Так к побегу липнет тля…
Край этот вряд ли что-то значит для
туриста. Тут ни видов живописных,
ни гор, ни моря синего, ни вод
целебных… Есть, пожалуй, коновод;
есть и компания, которой он – на бис! – сны,
приснившиеся год тому назад,
рассказывает вновь и вновь. Есть сад
(пруд, дюжина деревьев, две-три птички),
где иногда подростки лишь сидят
и в карты режутся, украдкою яички
почёсывая… И старушка есть,
которой исполняется 106.
И дурачок есть свой; есть и пивная,
где трое пьяных одного – пиная! –
забили до смерти… А вот театров нет!
Сюда не приезжал ни разу Ойстрах.
Любителям же ощущений острых,
что ищут связей половых… на стороне,
едва ли скажут тут: ”На! – коли в ласке
нуждаешься! – бери меня! я вся –
твоя!..” Тут не дадут коню овса…
. . . . . . . . . . . . . . . .
Как инвалид безногий на коляске,
бежит, колёсами стуча, дрезина…
Я
уже в деревне?.. Вон подсвинок тощий!
А вон его родная мать, свинья!
Вон курица…»
«Эй, Клава, я готов! щи –
на стол!» – мужской донёсся голос из
избы. Визгливый женский – из сарая:
«Сходи пробздись! картошка-то сырая!»
«Живут! – сказал я… – Это что за визг?..
Пёс подбежал к собачке… надевает
её на член… та лапками, как бы
по воздуху плывя, перебирает.
У пса уже течёт слюна с губы.
А сука счастлива! хотя он суку силой
берёт, хоть та визжит, хоть укусила
его два раза… Неужели тут
и мужики баб силою берут?!..»
«Они и сами вам отдаться рады!» –
вдруг голосок раздался, и с веранды
два голубых девичьих глаза на меня
уставились, волнуя и маня…
Я побежал, а вслед за мною – звонкий,
как колокольчик, смех и голос: «Эй!
в бильярд сыграем-ка!.. шары на месте! вон кий!
Бей по шарам! а в лузу не глазей!..»
«Ширинка – лодкою, – вздохнул я. – Нежеланье
жить, как живут все люди, привело к
тому, что как бы вовсе нежил… Ланью
душа моя трепещет, а стрелок –
плоть похотливая! – в неё позывы мечет,
как стрелы острые!.. Боялся стать я мельче,
глупей, а стал черствей, угрюмей, злей.
Быть может, я с годами в ремесле
прибавил?.. Нет! пишу всё так же скверно,
как в юности, когда ходил я в сквер на
свиданье с музой бронзовой. Успел
приревновать я музу к Аполлону!..
День слеп. Глядела ночь совою. Спел
на небе жёлтый месяц. В капе клоуна
знакомого я узнавал… ”Она, –
сердился я, – на бога лишь взирает
и на кифаре одному ему играет!..
И лишь к нему она любви полна!..
Конечно, я ведь маленького роста;
я смертен… Хоть взлети сейчас я в воздух
и сделай круг над парком… хоть над всей
системой солнечной, подобно той комете,
что вспыхнула недавно, – не заметит
Она меня!.. Да если б на овсе
и на воде я жил, меня б кобыла
давно заметила! А для неё я – быдло
без имени и даже без лица”…
. . . . . . . . . . . . . .
Да где же, чёрт возьми! колодец, а?»
1999