Из прошлого решительный прорыв,
минуя настоящее, к грядущим
эпохам, влёк его, но повторив,
как выдумку, что меркнет пред всем сущим,
свой подвиг, обращенный к небесам,
разверзнутым, глухим, но чаще мнимым,
он к солнцу звал других, при этом сам
презренным был, как прежде, и гонимым;
он сам не свой, и он, увы, ничей,
его всегда винят в непостоянстве, –
последний пункт сходящихся лучей,
пронзавших черноту в пустом пространстве,
где от беспутной праздности сомлев,
став лишь своим нелепым отраженьем,
он – колос, пригибаемый к земле
её неодолимым притяженьем.