когда пером и мясом обрасту,
заматереют крылья у пиита –
лет через надцать – стану знаменитым,
а через дцать, нахохлившись, умру.
мой правнук – предприимчивый жидок,
от сей кончины радостно скорбея,
не станет тупо париться с музеем.
он соберет пожитки в узелок,
затащит меблю в старый грузовик,
захлопнет дверь, вильнув холёной жопой,
и напевая: «шина, шина опа»,
свезет всё в антикварный магазин,
где пыль – по тыщу евро за кило,
и люди в остром приступе вещизма,
с дотошностью эстецкого цинизма
скупают раритетное фуфло...
но не порвать связующую нить
с земным: реинкарнируюсь зловеще
и стану сутью вещи.
вещью в вещи.
и каждой вещью буду говорить:
вот зеркало. купите. ну и что
что в нём я отражался глуповато,
припухше, близоруко, мешковато
в немодном, молью траченном, пальто.
комод. прожжёенный коврик. кресло. шкаф.
часы. картина. в кривоногой стати
кровать… оё…
ни слова о кровати.
бывалая, берите просто так.
тарелка. вилка. рюмка. портсигар –
пил, жрал, курил бессовестно и много.
лысеют полки. в скрипах, вздохах, торге
всё продано. садится антиквар
за стол.
он достает из кучи книг
тетрадку в дер(ь)ма-тинове зеленом –
не купленный, трехкратно уценённый
мой самый тёплый сердцу черновик.
там, в панике, сквозь запятых редут
бегут, теряя фонику, силлабы,
их давят прилагательные лагом,
наречия плечом к плечу идут,
белёсый стих разносит пух и прах.
по линии сюжетно-серпантинной
причастия несут на мощных спинах
метафор тушки в бархатных гробах.
хрипят хореи, ямбы шелестят,
глаголят рифмы. в пустоту межстрочий
помётом голубиным – многоточья,
синкопы полудохлые висят…
…………………………………
прочтет. всплакнёт. швырнет сие в камин.
закорчится, обуглится бумага …
всё правильно.
спасибо.
так и надо.
и слава тебе, Господи.
аминь.