Быт, – говорю, – быт. Каждую мелочь его проговариваю.
В кухне ужин томится, пленные овощи побледнели.
Соль, засей эту почву. Окунись, черпак, в варево.
Надкусили, казалось бы, но нет – пропели,
протянули сквозь ушко игольное звон тарелок,
салфетки расправили, выдохнули-вдохнули.
Хор мой, хор – из травы и осени перезрелой,
не хватай горячее, дуй, не раскачивайся на стуле,
а не то упадёшь, покатишься золотым горошком,
в щель завалишься – поминай, как звали.
Лучше пой каждый овощ, целуй свою ложку –
аллилуйя дарам природы – вырастили, сорвали.
Свет, – говорю, – свет. Украдкой смотрю в окно.
Птицы слетелись, ощипывают рябину.
У меня всё одно, и счастье всего одно,
и любовь – одна. Вот они, именины
сердца, земные радости, божий сад –
бедный двор, домами зажатый, сопливая ребятня.
Это я, долговязая, лет двадцать назад.
Женщина в фартуке, эй, взгляни на меня,
это ты – долговязая. Запоминай: листва,
но пасаран, сарайки, так горячо в груди,
детское сердце, звонкая голова.
Выбегая на улицу, крикни, опереди
время, сыграй в пятнашки, спаси того,
у кого загар, усмешка, царапина, хамский дар.
Обернёшься потом посмотреть, где он, а вот –
память-мальчик отвечает за свой базар.
Стой, – говорю, – стой. А саму осенним листом
над пространством речи подхватывает, несёт,
и – назад – забирается бабочка в кокон пустой,
дождь растёт из чёрных вспаханных вод.
Тыква-солнце возвращается, день встаёт
зеркалом в полный рост. Часы на миг
замирают и начинают обратный ход.
Исчезают строчки, абзацы из книг.
Всё становится выше меня – не достать рукой.
Ветви шумят на разные голоса.
Смерть познаётся с девственным молоком
и забывается, а потом глаза
открываются – и смотри назад.
Вот и начало – не вычеркнуть, не отнять.
Было больно – ещё никаких утрат.
Плачу – и слёзы текут вспять.