Просыпаюсь в шесть, заливаю кипятком растворимый кофе, думаю, что это, конечно, жесть, натурального снова нет, но на самом-то деле пофигу, глотаю овсянку, не чувствуя вкуса, натягиваю чулки, и мне не грустно, нет, правда, совсем не грустно, совершенно не грустно. Просто хочется выть от тоски.
Смотрю в окно, за окном показывают гаражи и лужи, придумываю заранее, что приготовлю себе на ужин, продумываю маршрут до работы, чтоб не вляпаться в эти самые лужи на этих вот гребаных каблуках, и думаю, что все же нормально, все у меня в порядке, что я еще долго буду играть с собою вот в эти прятки, что мне никогда не захочется разнести эту лавочку в пух и прах.
Иду по улице, застегнутая на пуговицы и змейки, осенние ручейки извиваются черной змейкой на черном асфальте, осенняя морось летит в глаза. А я иду и думаю: как ты, дружище, где ты? Пиши иногда, звони, передавай приветы и знаешь, возвращайся все-таки по-скорей назад.
На работе сажуcь за комп, проверяю почту. Ну что ж ты молчишь, дружище, черкни хоть строчку, и я успокоюсь, поставлю в своей черепушке точку и буду работать дальше, будто и не было ничего. Потом зависаю на минуту-другую, становится очень кисло, оттуда, где ты сейчас, не доходят письма, оттуда, где ты сейчас, не долетают ни голоса, ни мысли, и только я, все такая же бестолковая скво, все жду, что ты постучишься в аську и скажешь: ну привет, дорогая, а знаешь, по новым правилам в рай без косухи и берцев не пропускают, а знаешь, под воротами рая хипаны аскают на пиво и курево, а подают только манну и благодать. И знаешь, небеса на землю ни капельки не похожи, вокруг ни одной смурной или кислой рожи, и помнишь вот Макса, его я здесь видел тоже, заделался парень ангелом – а там и до серафима рукой подать.
Вот если бы ты написал, то я бы была спокойна, знала бы, все в порядке, тебе не больно, просто ты вот умер, а я живу. А так, дружище, знаешь, какая уж к черту теперь работа, третий день реву и жду, что скажет хоть кто-то, что вот это все происходит не наяву…