моей Алабаме
До первого детства
И смерти первой,
Ты сможешь одеться,
Сшивая перлы
Моих, недостойных Тебя, касаний,
Поскольку, знакомые с чудесами,
Слова вынуждают - сойти и сбыться,
Минуя тела, проходя сквозь лица.
Мой мраморный Гений молчит о личном,
Скрывая под гримом озноб величий
От Бога и Дьвола, от толпы ли?
Слова оседают под слоем пыли.
До первой любви
И до боли новой
Я вью Тебе этот венок терновый
Из вечных разлук и любимых женщин.
Из слёз и вопросов, - Ты в праве сжечь их,
Но Ты узнаешь их по крыльям, спинам,
Строкой шевеля тишину камина.
Как красные вина,
Как вены гордых
Вскрываются залпом,
Взрывая город,
Как чувства, что мы в суете хороним,
Как имя, звучащее, как синоним
Убитой Москвы. Пустоты вокзалов.
Как всё, что Ты, путаясь, мне сказала,
Держа мои руки в своих ладонях, -
И нет ничего, - ни взамен, ни до них,
Ни после молчания наших писем.
Мы слишком от нашей любви зависим:
От плеч, и запястий, от глаз друг друга,
От нитей, которые вяжут туго
Прозрачные шеи. И губ рубины.
Мы так прозаически нелюбимы...
До полного вздоха
И эпилога
От первого кадра
Второго слога
Назреет незрячесть чужих сплетений
В прекрасное "мы", если даже тени
Не смеют возникнуть, тревожа пламя,
Единства, возникшего между нами.
Я верю - в Тебя, в имя Ева, в Небо.
Я верю в Любовь. Я молюсь, и мне бы
Суметь сотворить для Тебя стихами
Вселенную с синими васильками.