ПОРТРЕТ ИЗ ВОЗДУХА
Мне поведали эту странную жизнь,
когда я признался,
что разлука с родиной
кажется нестерпимой.
- Вот и Алёша, –
задумчиво сказала Франческа, –
именно так говорил.
То было давно,
когда я, молодая девчонка,
работала в университете Витербо.
Он был талантливый лектор
и милый сам по себе.
Но студентам не давали покою
Алёшины гомосексуальные увлеченья.
По временам с ним случалось
что-то ужасное, и он исчезал
то на неделю, то нА две.
Первый раз
я подумала, будто он умер,
и искала повсюду.
А коллеги, смеясь,
мне говорили: «Спокойно!»
Это было
то, что у вас называют «запой».
Он говорил мне: «Франческа,
есть страшная вещь – ностальгия.
Змея, что кусает так неожиданно,
так больно,
что на свете, кажется,
ничего не бывает больнее».
Впрочем, судьба у Алёши
была изначально трагична.
Началом беды
в его детском сознанье
стал час, когда немец
у него на глазах изнасиловал мать
в оккупированной новгородской деревне.
И после она не могла
сыну в лицо посмотреть
и умерла еще до прихода красных.
От чего? Я не знаю причины.
Как и того, почему ещё раньше
он лишился отца. Но его
Алёша не помнил, а военное горе
так и осталось перед глазами.
А потом в детском доме
его изнасиловали самого.
Он был очень красивым подростком.
Его сняли однажды в кино,
и этого оказалось довольно,
чтобы директор детдома
мстил ему как врагу,
и непременно довел бы его до петли…
Алёшу спасло, что одинокая дама,
переводчик с английского, усыновила его,
желая иметь при себе
красивого юношу.
Как бы там ни было, с нею
он получил образованье,
приобрёл замечательный вкус
и большую начитанность.
Я точно не помню теперь,
где Алёша работал: в каком-то театре.
Были жена и дочка. Но он
фиктивно женился на итальянке,
потому что в России, как говорил,
ему не дышалось свободно.
А самым сильным его искушеньем
был не алкоголь,
а молодые мужчины.
И здесь, в университете,
это стало даже слишком известно.
Ещё он возил за собой
огромную библиотеку.
И многие годы спустя
из Витербо мне написали,
что не знают, как избавиться
от внезапно свалившейся книжной горы,
что никому не нужна оказалась
по смерти одинокого русского.
И тогда я узнала: он умер
по дороге из Генуи,
куда ездил единожды в год
к той фиктивной жене.
И после какого-то разговора
в поезде с ним приключился инфаркт.
Но, к сожаленью, коллеги
мне так и не смогли сообщить,
где он похоронен.
Алёша, получая зарплату,
если не пил, в тот же день
тратил её на подарки,
на улице незнакомым
женщинам покупая цветы,
а детям – конфеты. Однажды
я упрекнула его, зная, что он
не оставляет даже на пищу.
Он ответил: «Франческа, поверь,
мне больше было бы толку
себя до конца раздарить
на розы и шоколадки,
и очень жаль, что я не розовый сад
и не конфетная фабрика…»
Этот словесный портрет
мне слепила Франческа
из воздуха жаркого римского дня
на Тибуртинском вокзале.
И мимо текли
разноплемённые, разноцветные толпы
в разверстое жерло метро.
И тысячи глаз –
чёрных, синих, оливковых –
смотрели сквозь трубы
тоннелей и коридоров
в туманную даль иммигрантского счастья.
А через шесть с половиной часов
я оставил Алёшу
в белоснежно-пустынных полях
подмосковного неба,
чтобы, ступая на землю
нашей Родины милой,
более не томиться
воспоминаньем печальным.