Дождь вновь, в который уже раз за эту проклятую и благословенную осень, зашуршал по крышам и полился по улицам, обретшим зрение сквозь заполнившиеся ухабы и ямы и трещины... Но никто не хочет выйти и поговорить с улицей по душам, никто не хочет вглядеться в ее глаза. Никто не хочет гулять промокая, никто не хочет познать, каково это, быть неподвижным грибом, или дубом, или стогом сена. Никто не хочет выйти и почувствовать, каково это - проявить на миг храбрость, сделать хоть что-то свободное от простейших потребностей. Хоть раз в жизни - взять и поступить по-настоящему дальновидно!
Неудивительно, ведь храбрости у людей не хватает не только на это. Если бы люди были храбры, они бы вышли на улицы и в один миг покончили бы с режимом. Но они об этом даже не задумываются. Они ненавидят других, они хотят закрыться в своем собственном мирке, столь стабильном в своей отвратительности... Они не понимают, что душа-то хочет другого, что она их скоро бросит, и тогда они, подкошенные, как брошенная пустая коробка, упадут на мостовую и впервые осознают красоту этих непритязательных песчинок, чертящих линии между булыжниками, прижимающихся друг к другу и радующихся недоступности радуг, дождю и снегу, мраку и холоду, тесноте и безвестности... Мы ведь и сами можем стать улицами нашего города, объять наши дома и парки со всех сторон и заставить их холодное нутро жутко ревновать! Можем сами прочертить архитектуру мироздания.
Посмотри на растение! Нет, оно не пассивно! О нет, оно не стабильно! Оно настолько сосредоточено и возвышено, что забывает даже стирать с себя пыль и никогда ничего не требует, но напряженно впитывает все то, что получает оттуда, свыше - из домена дождей! Лишь тихо шепчет про себя, тихо бормочет под дождем, само не замечая этих звуков.
Никто из нас не сделал ничего дальновидного. Дальновидное дается через силу. Дальновидное - это когда ты берешь Энеиду и начинаешь ее читать сейчас, сквозь века, когда уже понятно, что миссию свою она исполнила, что больше нет условий, атмосферы, которая может заставить тебя сопереживать ее героям. Но только теперь ты видишь, что такое Энеида для вечности... А может, ее просто больше не существует? Может, она мертва и мы держим в руках древнюю окаменелость, скелет? Может, с царством Энея кончилась и жизнь Энеиды, иссякла энергия энеизма?
Пусть 100 000 придет на площадь освобождения... 100 000 тех, кто почувствовал и возненавидел запах рабства. 100 000 статуй при дворце кесаря, оживающих и каменной рукой срывающих свинцовый венец с России. 100 000 вспыхнувших головешек гламура, 100 000 поваров революции, 100 000 вонючих и пьяных мужиков придадут кораблю более правильный курс, чем десяток официозно одетых, гламурно отглаженных, глумливо улыбчивых заговорщиков, захвативших власть.