В прошлой своей книге в одном из эссе («Когда человек умирает…») я рассказала о недавно умерших жильцах нашего подъезда, поделясь размышлениями по поводу их смерти. В течение последнего полугода умерли еще два наших соседа: с 5-го и 6-го этажа, оставив вдовами двух одиноких женщин. Сосед с 5 этажа – дядя Володя, как звали его дети, – был совсем не старым, по-моему, ему не было и 60-ти. К нам он заходил лишь однажды – когда их стиральная машина вышла из строя и невольно залила несколько квартир, в том числе и нашу. Обычно такие инциденты заканчивались неприятными разборками, в которых виновная сторона всеми правдами-неправдами стремилась свалить вину на пострадавшего или на какие-нибудь внешние причины. Сосед повел себя нестандартно. Окинув взглядом залитые потолок и стены, он коротко сказал: «Ну что ж, будем делать ремонт», тут же по-деловому прикинув, что и как будет делать. Мы с Давидом остолбенели от такой нежданной порядочности. До ремонта, конечно, дело не дошло – нам было не до него в то лето, но сосед был сразу прощен и отмечен нашей симпатией. И жена его мне нравилась.
Мы познакомились, когда нас вдвоем с ней пригласили в понятые к другому соседу. Изредка встречаясь потом с ней на улице и перебрасываясь случайными словами, я отмечала про себя, как она ухожена, модно, со вкусом одета, мила собой. Она производила впечатление любимой и счастливой женщины, окруженной заботой и незнакомой с прозой жизни, а оба они – стабильной благополучной пары. И вдруг – как это обычно бывает – звуки траурного марша, доносящиеся в форточку, гвоздики, разбросанные по ступенькам…
– Кого хоронят? – спросила я пробегавшую мимо Олеську.
– Дядю Володю.
– Что с ним случилось?
– Сердце…
Я вспомнила, что в последнее время часто видела его у подъезда, где он сосредоточенно курил с напряженным и отрешенным выражением лица. Как непрочно оказалось счастье этих двоих, такое на первый взгляд устойчивое, крепкое, надежное, даже через стены, казалось, излучавшее эманации тепла и уюта.
А буквально через два-три месяца – новая смерть. Эту пару я часто встречала вместе. Ему было где-то за 70, она – лет на десять моложе. Их нельзя было не заметить: они ходили только вдвоем, неразлучно, часто держась за руки, как дети. Возможно, потому, что он плохо видел, и она была его «глазами», но об этом совершенно не думалось, глядя, как они оживленно разговаривают друг с другом – именно разговаривают, а не обмениваются репликами, как обычно супруги со стажем, как весело смеются чему-то. От них за версту веяло счастьем. Было такое впечатление, что они только что поженились, хотя жили в этой квартире уже давно. Женщина и сейчас была хороша – высокая, статная, с горделивой осанкой, с блестевшими молодо глазами, которыми она светло поглядывала на прохожих, словно приглашая полюбоваться их чудесным союзом. С нами она здоровалась всегда так приветливо и задушевно, словно мы давно знакомы, меня это слегка смущало. (Может, с кем-то путает?) Потом я увидела, что она здоровается так почти со всеми. Встречать эту пару всегда было приятно и радостно, но в то же время что-то во мне тревожно екало при виде их открытого, почти вызывающего счастья. Я тогда сама не понимала толком, почему, не находила этой тревоге внятного объяснения. Потом, когда увидела ее в черном платке, идущую за гробом, поняла. Недавно по ТВ шел фильм Меньшова «Зависть богов», главная мысль которого была в том, что нельзя быть слишком свободными и счастливыми, нельзя так безоглядно и ярко любить, это вызывает зависть и месть богов, желание отнять это счастье, вернуть с небес на землю. Конечно, все это мистика и вздор, но… почему провидению понадобилось выхватить из жизни именно этих людей, разлучив две счастливые неразлучные пары, которые были редкостью не только в нашем подъезде и дворе, но и вообще – большой редкостью в этом мире?
Однажды на рассвете – спустя несколько дней после похорон – я услышала рыдание, такое горькое, безутешное, отчаянное, слышное через все стенки дома, что душу захлестнуло волной жалости. Сомнений быть не могло – это рыдала она. Так же открыто и неудержимо, как когда-то смеялась.
Я вспомнила, как Давид не принял поначалу мой рассказ «Образ счастья», в котором я вспоминала, как мы были счастливы в первые годы нашей жизни, вызывая в памяти призраки прежних дней, то лучшее в них, что будет потом вспоминаться на том свете, станет образом земного счастья. Я не могла тогда понять, что его задело и огорчило в моем рассказе. «А у меня такие минуты – каждый день», – сказал он мне с легким укором. Захлестнуло счастьем и стыдом. Я любила наше прошлое, самое первое, лелеяла юность нашей любви, а для него все это было в настоящем. Я не умею жить настоящим. Рвусь в завтра, потом вспоминаю вчера… А счастье – вот оно, бери, ешь его, пей, наслаждайся, вдыхай полной грудью. Но что-то изнутри остерегает, сдерживает, словно боится спугнуть, сглазить. Навлечь зависть богов. «С Новым годом, сердце! Я люблю вас тайно, вечера глухие, улицы немые…»
Я так глубоко и надежно счастлива с тобой, что это, как аксиома, не требует доказательств, не нуждается в демонстрации, чурается слов. Будем любить втихомолку, за плотными шторами, за крепкими ставнями, за сомкнутыми веками. Зачем дразнить гусей, быков и богов?