- ты слышал новость? Лидку из 35й изнасиловали вчера
- и?
- что «и»? Чурбан ты бесчувственный! Из-на-сило-ва-ли… представляешь?!
- да.
- что «да»? Ах, ну да… тебе же не понять..
Восторженность в голосе Куклы сменилась обиженным разочарованием.
- угу.
Знаю, проходили. Нас, геев, не изнасилуешь, мы ж всегда готовы, со всеми. Мои глаза-стекляшки повернулись внутрь меня, в мои самые тайные комнаты.
Мой трепетный поклонник два часа без перерыва разрывал меня сзади, царапая спину, кусая в кровь плечи… приговаривал, что ему хорошо… чтобы я привыкал к нему. Я не мог. Не смог.
Через несколько долгих часов упругие, хлесткие струи воды били обнаженный комок мяса, забившийся в угол ванной. Я нечленораздельно мычал, а вода смывала внешнюю грязь, запах чужого, чужеродного тела, размывали мутное нечто, истекавшее из меня… сама вода казалась невыносимо грязной. Ничем нельзя было вымыть, выскрести испачканное нутро. Били и били струи воды по ссадинам и синякам. Я сам виноват. Извечной виной зазевавшейся мухи. Жертва собственной глупой доверчивости…
- бли-и-ин! А, прикинь, она залетит? Чё тогда? Чё ей мама скажет?
Когда я рассказывал о случившемся пожилому менту, он улыбался в пышные усы. Говорил, что, мол, все равно ничего не докажут. Что хорошо даже, что у таких как я детей быть не может…
Я поймал ярко-красочный воздушный шарик его «хорошо» и, смяв листочек недописанной заявы, молча ушел домой… хорошо.
А Кукла все щебетала, подбирая ко мне слова-ключики, чтобы расцарапать ими кокон моего безразличия. Чего она хотела?
Чтобы я посочувствовал Лидке? Я сочувствую.
Чтобы сказал, что она сама виновата? Виновата.
Шли бы мы с этой несчастной Лидкой, добела отмытые сточными водами человеческого понимания… шли бы куда подальше, дорогой, вымощенной желтыми кирпичами, умасленной соплями сердобольных кукол. Шли бы мы!