мы жили в ленинградской коммуналке
.......................................................
куда после войны сбивались в пары
евреи, русские, армяне и татары,
где время меряли не месяцы, а сроки,
где получали первые уроки,
к примеру, в коммунальном туалете,
через дыру-как делаются дети...
на кухне, например, мы узнавали
-нескромный передок у тети Вали,
там было принято с начала века
неделю мыть полы за человека,
по графику, без хитростей и сбоев
стирали пятна ластиком с обоев,
случалось вдруг, перетасовывались пары,
когда один менял кровать на нары
и получалась "новая семья"
а в прежней с мамой оставался я...
с чего бы мамочке ночами выть?
-неделей меньше доски в кухне мыть...
я лично благодарен тете Даше
за ее дочку, худенькую Сашу,
мы с ней однажды, позабыв приличия,
вдруг обнаружили приятные различия
и было совершенно очевидно,
что это ей нисколько не обидно...
но вопреки мечтам прыщавой Саши
мне все открыла лично мама-Даша...
убогих комнат дверь не запирали,
а собственно, зачем бы запирать,
что было охранять полоской стали?
-в квартире грызлись, дрались, умирали,
но не было понятия -воровать.
Да что там было брать!?
-два табурета, столик да кровать,
За эту рухлядь душу продавать?
а золото супружеских колец,
не сговорясь, держали "на конец"
чтоб на Сенном на жрачку обменять...
и, уходя из дома, от дверей
соседка мужа умоляла: не пропей...
я невысоким был - от пола два вершка,
но несмотря на тощее питание,
начистил морду мужу тети Тани,
еще фашистом обозвал вдогонку,
когда он лук из нашего горшка
сожрал, смакуя воровскую самогонку...
шептались-почему у тети Веры
такие утонченные манеры?
все знали, эта бывшая дворянка
то, что теперь зовется -"лесбиянка"
к ней многие, и даже моя мать
за "вымыть пол" прокрадывались спать...
но кто осудит?
- пусть же этот "кто"
голодной одинокой бабой будет!
А те, кого положено любить
в болотах тихо продолжали гнить,
к земле остановившимся лицом,
пришитые расплющенным свинцом...
....................................................
так и взрослели мы без бога и без пап,
нам прямиком, казалрсь, на этап...
но что-то было в коммунальной грязи,
что поломало правильные связи-
мы, несмотря на скверные примеры,
приличные врачи и инженеры...
Полина Афанасьевна, тетя Поля, как ее звали все жильцы рядовой питерской коммуналки, серой бесформенной глыбой расхаживает по огромной общественной кухне. Отхлебнула из половника, поморщилась, постояла, прислушиваясь к вкусовым ощущениям, кивнула сама себе и выглянула через окно на улицу.
- Я ведь, что тебе говорю, Дуся, я в бога верю, хотя сейчас это и строго запрещено. Ну и пусть запрещено, а я все одно верю, т.е верую, поправила она сама себя.
- И одного я только у него прошу, прости меня грешную – это чтобы вот эти вот жиды повыздыхали! Ну честное слово, куда не глянь!. И Колька мой через них сидит…
-Ну все люди, как люди, а эти…-тетя Поля сплюнула, вот, посмотри, Дуся, 11-ть комнат у нас по колидору, 11! И ни у кого лампочка над дверями не горит, а над ихней – горит! Что это, я у тебя спрашиваю? – Общественный вызов, вот это что. Да, общественный вызов, повторила Полина Афанасьевна, явно смакуя услышанную где-то фразу. Денег у них куры не клюют. Жиды! Под половицами поди прячут!
Ну это тетя Поля ошибается – во-первых, нет у нас никаких кур, а во-вторых я, когда мамы дома не было все доски на полу проверил, не нашел я там денег, так что ошибается она, или вообще неправду говорит, врет!
-Ейный заморыш прется, кивнула она на меня, счас только в парадную зашел.
Это она про моего папу – заморыш, а я у нее жиденок. Что такое «жиденок» я не знаю, -
котенок знаю, мышонок знаю, а вот жиденка и не видел ни разу. Я еще маленький и еще очень многое не видел. Все у меня впереди, так папа говорит. Однажды пьяный дядя Коля пришел на кухню, я там играл с веником, он накричал на меня и сказал, что жидам нечего у стола делать, когда люди салом ужинают! Сало- это вкусно! Меня тетя Поля угощала, тайком от мамы, а потом смеялась, и я смеялся – надули маму!
На крик вышел из комнаты мой папа и сказал дяде Коле, совсем неслышно сказал, - невероятно сожалею, сосед, что я свой фронтовой ТТ по демобилизации сдал, я бы под расстрел пошел, на весь остаток жизни бы сел, но тебя, сорняк, уничтожил бы. Папа говорил очень негромко, но тишина сразу наступила такая на кухне, что я каждое слово разобрал. Мало, что понял, но услышал все…
Смешно было смотреть – папа, чуть выше меня ростом, он у нас с мамой совсем маленький, потому и заморыш, и дядя Коля, огромный, как дворник.
Потом папа долго лежал в больнице.
Интересно, вот говорят – человек при деньгах, или ещё – пришел при галстуке. А папа лежал в больнице «при смерти!» Дядя Коля ему сломал ключи. Почему ключи? Ключи носят в кармане, ну как их сломаешь? Я все прекрасно видел, я всем это говорил – дядя Коля папу ногами бил, когда папа упал, и не по карману, а по голове и в грудь! Но тетя Поля говорит, что никакой я не свидетель, во первых шибздик, а во вторых – сын, т.е. близкий родственник!
Папа все еще в больнице лежал, а тетя Поля и дядя Коля(и как раз при галстуке) приходили «мириться». За мизинцы они с мамой не держались а только разговаривали.
Тетя Поля говорила непривычным сладким голоском, погладила меня по голове и дала пряник, но мама сказала, чтобы я пряник не трогал. Почему –не знаю, наверное потому что до обеда нельзя сладкое –«аппетит перебьешь!» Глупости какие, аппетит такой, что сто двадцать пряников съешь! Но раз мама сказала – надо слушаться, и папа просил, чтобы я не огорчал маму, я пока один у нее защитник, так папа сказал. Мама не плакала, но была очень бледной и все время говорила –«нет!» Один только раз сказала – Да!
-Да как у Вас рука- то поднялась? Ведь он как ребенок, и контузия, ведь он слепой совсем!
Дядя Коля молчал и хмуро смотрел на папин портрет в офицерской форме. Когда папа был «при смерти», мама заказала этот портрет с маленькой фотографии. Мне он очень нравится, папа такой нарядный и значков много. Мама говорит всю войну на передовой – инженер-сапер!
- Так давайте по-соседски, по-доброму,- говорила тетя Поля, забери заявление, ато,вишь?, твой отлежится и выйдет, а Кольке сидеть! Вся жизнь итак поламатая, ведь в третий раз дурака посодют! Свои же ведь люди! Пойди, возьми заявление, я с участковым толковала, если заберут, говорит, мы «ДЕЛО» закроем, пусть тогда напишут, что споткнулся, дескать, выпимши мол…
Мама покачала головой, нет, может быть и не за побои, мужу уже лучше,но за оскорбления отвечать надо, ведь задета гордость оф…
-Гордость, перешла на визг Полина Афанасьевна, Это вы-то, жиды недорезанные заговорили о гордости! В одной ведь квартире живем, один хлеб жрем! Не могут они простить! Гордость у них задета! Пошли, Коленька, идем сынок, не хватало еще здесь унижаться! Посмотрим ещё! Никто ничего не видел, я с соседями переговорила, а ее шибздик никакой и не свидетель!
И все-таки дядю Колю посадили, дали пять лет. После суда тетя Поля важно говорила соседкам, умно говорила: -По совокупности пошел и как р е ц и д и в! Прокурор еще больше просил, дескать за разжигание розни, но не взяла ихняя, наша взяла, всего, говорю, пять лет дали. Посидит, посидит и выйдет за примерное. Он смирный.
Вот тогда этот ….. попляшет!
Теперь тетя Поля каждый день объявляла сколько осталось сидеть ее Коле.
А папа ещё в больнице… Интересно, как это он попляшет?, ведь это на сцене пляшут, артисты…
…………………………………………………………………………………………………
Мама возится у плиты. Вечером она собирается на концерт, в филармонию. Телефон у нас к коридоре, общий, поэтому я подслушал, как мама с подругой говорила.
-Понимаешь, Олик, ему уже гораздо лучше, ну совсем хорошо, скоро выпишут. Вот я себе и позволила сегодня немного отвлечься. Наварю Юрику, картошечки, заверну в одеяло, он без меня и покушает, селедочки еще немного осталось. Ему полевой паек положен, я сходила, взяла.
Ох уж этот, между нами говоря, Олик! Ольга Николаевна, мамина подруга по работе. Всегда она, как вихрь врывается в дом, где кричит мой любимчик? И Давай меня тискать, дышать трудно. Маша, кричит она, Машенька, советую тебе внимательно присмотреться к этому ребенку – в нем что-то есть.! Говорю тебе, в нем сидит писатель! Посмотри, как он занятно кубики разложил, что это у тебя, Юрочка?
- Кубики уронил, вот собираю в коробочку…
Я страшно перепугался, как писатель сидит? Мне говорила одна тетя в Закарпатье – меня папа прошлым летом в экспедицию с собой брал, в Карпаты, на западную Украину, что не надо траву-мяту нюхать, на нее лягушки икру откладывают, так вот, если понюхаешь, то внутри может лягушонок вырасти. Ну это понятно, лягушонок маленький, запросто поместится, но чтобы писатель!
Я писателя уже один раз видел, как раз в тот день, когда я в детский садик ходил, как все нормальные дети – так вспоминает мама. А я всего один день и ходил. Потом, вечером папа с мамой долго шептались и я уже больше не ходил. Но писателя я видел. Нам сказали – дети, к вам пришел известный детский писатель Носов. Правда смешно – носов? Это был большой скучный дядя. И вот такой дядя во мне сидит! Но я уже успокоился, -Ольга Николаевна сказала маме, что писатель из меня выйдет…
Мама возится у плиты – варит для меня картошечку, я сам поужинаю. Селедочку я тоже люблю. Скорее бы мама уже уходила, я бы сразу и начал ужинать Потом посуду вымою – будет сюрприз маме!
За своим столиком сидит наш сосед, Никита Трофимович. Он живет один. Жена у него ушла, «бросила» так тетя Поля говорит. А мужик-то он, ей-ей, видный, гора! Пощупать и то приятно!
-Но он же постоянно пьян, робко возражает моя мама, ну как же с таким жить?
-Жить? Хохочет тетя Поля, жить! Да ты что в этом-то понимаешь со своим заморышем. Он над тобой, верно, как мотылек порхает! А этот! Этот, как танк, как паровоз, наедет, вот-вот раздавит, а сладк-о-о.
Мама хватает меня за руку и уводит в комнату…
Но в этот раз на кухне кроме нас и Никиты Афанасьевича никого из соседей нет. На столе, перед соседом стоит недопитая бутылка дешевого красного вина, он неторопливо посасывает из стакана, смотрит в нашу сторону и говорит, - вот люблю выпить, в меру, я имею ввиду. Не то, чтобы там нажраться и валяться на лестнице в мокром виде, как вот Колька Захаров, а так по людски, и один тоже не могу, как алкоголики пьют, - с зеркалом. Помолчал.
-Может выпьешь и ты грамульку, а то не по людски как-то получается – я сижу, выпиваю, получаю удовольствие, а ты вся в хлопотах?
Ну, не говорите, Никита Афанасьевич, как бы там ни было, - но любить выпить это все же порок. Вот Вы норму знаете, спохватилась мама, желая сгладить, как ей показалось, бестактность, а другие совсем нет, … мама запуталась и смутилась.
Должен признаться вам, что я тоже этому пороку подвержен, очень люблю выпить, особенно лимонад и в жаркий день, Все время хочу его выпить. В прошлом году летом с Духовскими ездили в Петродворец, на фонтаны, так я один весь лимонад и выпил!
Сосед оценивающе смотрел на маму,
-Может все-таки плеснуть малость, ну с устатку чтобы, совсем чуть-чуть, а?
Мама заторопилась у плиты, сказала – Большое спасибо, конечно, но понимаете, я совсем не пью, алкоголь, я имею ввиду, из-за печени…
Глаза у Никиты Афанасьевича сделались маслеными, голос обогатился игривыми нотками.
Вот смотрю я на тебя, Машенька, сзади, ну такая ты ладненькая вся, как пионерка прямо, с тобой любой пойдет, не раздумывая пойдет. И пальтишко ты когда наденешь, тоже вся тоненькая такая. Страсть! Тебя, если на лицо не смотреть, так совсем за нормальную можно принять, за нашу, то есть! Ты вот шляпку себе подбери, чтобы глыбже сидела, ну чтобы не очень сразу в глаза бросалось. Так с тобой даже я бы стал…
- Какая есть, такая и есть, ответила, покраснев, мама, хватает меня за руку и уводит в комнату…
…………………………………………………………………………………………………….
Дядя Коля Захаров – милиционер. Он тоже, как и я любит выпить. Он мне нравится.
Правда иногда он трезвый – на службе нельзя, скорбно говорит он, когда ему предлагают. С этим строго. Шутите? Я при оружии! Оружие! Есть у меня тайная мечта – вырасти поскорее и купить себе оружие. Это первое, что я сделаю, когда выросту!
Дядя Коля добрый, он добрее всех, мама говорит он один из немногих, кто на человека похож! Жаль только пьет сильно…
Мизинец у него на правой руке не разгибается, но это не мешает ему иметь оружие.
Я иногда прошу на кухне, чтобы он показал мне оружие – представьте себе, он даже дает пистолет подержать, но сначала вынимает «магазин». Ерунда, и без магазина тяжело! Я, наверное, еще маленький для такого оружия. Почти всегда у дяди Коли в кармане для детей конфеты, а нас в квартире хватает – 4 мальчика и 7 девчонок .Где тут столько конфет запасешь?
Иногда Дядя Коля спит на лестнице, его жена домой не пускает, как свинья, говорит. Пускай проспится.
Мама ей говорит –Клава, может полечиться ему, ну как можно, до утра на холоде. Пустите его, я помогу довести, и потом стыдно ведь, весь дом видит, а человек-то он хороший, только слабый…
-Вы жена, Вы друг и опора, кто же тогда поможет, если не Вы? Вы отвернетесь – совсем пропадет!
Они с мамой идут на площадку, долго будят, потом, обе маленькие, волокут чертыхающегося дядю Колю в их комнату…
Рано утром, перед службой, посеревший и больной, Захаров чистит свое оружие, разложив на столе тряпочку, жена, поджав губы, швыряет ему сковороду с яичницей, он не ест, морщится и говорит тихо:
Клава, ну честное слово, в последний раз, обещаю. Честное слово, – никогда это больше не повторится. Самому стыдно. Перед людьми стыдно и перед тобой, конечно, спохватывается он. А это убери пока, не могу, тошнит, после работы, ладно? Приду и все съем. Или сама, я не обижусь…
Уходит. В квартире тихо.
…………………………………………………………………………………………………….
-Дусенка, говорит мама, Дусенка, Вы ведь знаете – я в бога не верю! Но один предмет у меня в доме есть – подсвечник, на семь свечей, или на восемь, кажется, уже забыла –это от отца осталось, только по этому и держу, как память, а то давно бы выбросила! Бронзовый, огромный, тяжелый! Стоит за шкафом. Так вот ,Дуся, я Вам честно говорю, я бы эту сволочь по голове бы этим подсвечником, да так, чтобы сразу насмерть!
Тетя Дуся в нашей квартире, как исповедальня в церкви –ей все открывают душу. Да она и впрямь, как неземная – маленькая, слабая, седенькая – остатки волос стянуты в тощий узелок на затылке и вся чистотой светится. Квартира зовет ее просто – Дуся, только мой папа, здороваясь с ней говорит – Евдокия Антоновна! Отец у нее был генералом. – Белым! Добавляют жильцы шепотом.
А тетя Дуся работает почтальоном, разносит письма, бандероли и еще пенсии – тому, кто сам ходить не может. Вот за эти пенсии ее и убьют в подъезде, позже, через несколько лет…
-Понимаете, Дусенка, я готова уважать в человеке убеждения. Готова. Ну воспитан так, с молоком матери, с самого детства ему долбили, что во всем виноваты евреи, и это тоже, ведь убеждения, ну поумнеть можно, пересмотреть их, я знаю? Я это понять могу и просто стараюсь не связываться. Но чтобы так, с тупой беспричинной ненавистью… Не пойму! А потом ребенок ведь! Ну зачем она это ему! Разве такое вообще говорить можно? Что он ей плохого сделал! Ребенок ведь! Матери хотел помочь, посуду помыть. Тут, Дуся, побуждение главное! Не паразит и бездельник растет, - маме хотел помочь. А она – любимую чашку разбил! Да я ей сервиз бы купила! Рубаху бы с себя сняла, но купила! Чашку!
-Да успокойтесь, Вы, Машенька! Малыш, к счастью, мало что понял, а подрастет, так и вовсе забудет. А про бога Вы напрасно так. Вы не верите, а он все равно будет с Вами. Вот видите, Вы ее ханукией убить хотели, а он руку Вашу отвел. Ну не чудо ли? И таких чудес, если по всей вселенной посмотреть он ежесекундно тысячами творит, следит за нами, грешными, чтобы мы окончательно в зверей не превратились.
А Полина – это диагноз, я знаю, я, ведь в первую Мировую сестричкой, то есть медиком была, - тогда это честью для нас считалось, я имею в виду для девчонок из дворянских фамилий…
Нет не забыл, хоть и тысяча лет прошло. Не забыл.
Огромные свирепые валы Северной Атлантики с ревом рвут из стороны в сторону настырное судно, пробирающееся на юг, к Гибралтару – отдохнуть, отогреться и опорожнить свое нутро в уюте гавани.
Прижавшись холодным лбом к мокрому стеклу за которым бесится ливень, я как наяву вижу облупленную зеленую стенку в том углу кухни, куда я забился, спасаясь от оплеух рассвирепевшей фурии, огромной и потной. Она выплевывала из себя скверные слова, слова грязно-черные и липкие, как гадость! Я с ужасом узнал, тогда что мы другие, не такие, как остальные в нашей квартире, что я мерзкий и поганый и что я должен говорить спасибо за то, что нам позволено жить здесь…
…………………………………………………………………………………………………..
-Меня спрятали в своей комнате Захаровы, там меня перепуганного и заплаканного отыскала мама. Соседи ей рассказали, что произошло и мама просидела всю ночь за столом в нашей комнате. Свет она не зажигала. Она в ту ночь совсем не спала.
Утром мама пошла в милицию и все там повторила, все, что говорили соседи.
Следователь выслушал маму, подумал и сказал хмуро– За чашку придется уплатить…
Мама заплатила за чашку. Дело закрыли...
………………………………………………………………………………………………
Ура! Ура! Я уже не еврей!
1953 год, декабрь.Я в школе, в первом классе. Сегодня всем сказали придти в белых рубашках и черных брюках, «по парадному», день рождения Сталина. Накануне вечером, когда я сказал об этом родителям, папа мрачно заметил – Я бы самую черную надел, с удовольствием! Ты в своем уме, всплеснула мама руками, а вдруг ребенок подобное в школе ляпнет? Что тогда со всеми нами будет, где нас тогда искать! Ничего, смеется папа, ты, ведь у нас не пятая колонна! Я ничего не понимаю, но смеюсь вместе с папой… Тем не менее, белую рубашку мне нашли, папину, конечно. Мама чуть-чуть подвернула рукава, ты у нас рослый, говорит, а деда.
После уроков в этот день в класс вошел директор и еще один дядя, в военном, но без погон. Зоя Леонидовна, обратился директор к учительнице, сейчас все дети строем пройдут в актовый зал, по очереди подойдут к бюсту Вождя и каждый положит гвоздику, белую или красную. Цветы сейчас принесут. Пускай разберут, по одной на ребенка.
Дядя в военном наклонился к директору и что-то сказал. Директор испуганно вздрогнул и шепотом дал учительнице распоряжение. Зоя Леонидовна, сильно покраснев и глядя в стол, сдавленным голосом сказала Лева Ченобыльский, Володя Нахшин. Рита Браславская, Сема Вайсман и Юра Беркевич, – вы все возьмите книжки и можете идти домой, вы до завтра свободны.
Военный опять склонился к директору и опять что-то сказал, было слышно – должно быть не четным, вон тот, светлый, не очень похож. Пусть будет.
-Юра, сказала учительница, Юра, возьми цветок и стань в строй, пойдешь замыкающим.
-Всех жидов выгнали! - сказал мне на ухо Костя Филиппов…И мы пошли в актовый зал.
………………………………………………………………………………………………..
…Весной Сталин умер…
………………………………………………………………………………………………
А сегодня случилась еще одна большая беда, -несчастье, - умерла тетя Поля, у нее «удар»
Не могу никак понять, удар? Ее никто не бил и, вдруг – удар. Меня она побила, но я ведь не умер!
В обед неожиданно пришел дядя Коля Захаров и еще один милиционер, но одетый в костюм. Тетя Поля была на кухне (я уже туда совсем не хожу – мама запретила), а тетя Полина там как будто и живет постоянно, так вот, они пришли и сказали, что в колонии, где был ее сын случилась драка и сына убили, совсем, насмерть!
Полина Афанасьевна села сразу на пол, потом ее увезли в больницу, наверное туда, где папа лежал. Из больницы она уже не вернулась. Удар!
Вся квартира, ну, кто не на работе, пошла ее «проводить», больше некому. Выяснилось, что никого у нее из родственников нет. Мы с мамой тоже пошли, мама говорит –Я на Полину Афанасьевну зла не держу, несчастная жизнь, страшная судьба, подумать только, муж от белой горячки умер , сын в тюрьме, а теперь еще и это …А, собственно, что это? Имама замолчала. Никто не плакал.
Днем пришли за одеждой, в чем хоронить…
Тетя Поля лежала в простом черном гробу, совершенно белая, как штукатурка. Вокруг лица - жалкий венчик из бумажных цветов – его положила добрая Евдокия Антоновна, и все одергивала серую простыню, чтобы не виден был старый застиранный халат, в котором хоронили тетю Полю. Я, заплакал, от жалости… Первая в моей жизни смерть .