Глава XIX
1
Резкий звук дверного звонка сверлил перепонки. Я открыл глаза и вскочил с дивана. Вчера я заснул прямо в одежде. Вот здесь, на этом лежбище анахорета, приткнутом к письменному столу. С остросюжетным боевичком под щекою. Ещё не очнувшись от ночных кошмаров, я подошёл к двери и отворил её.
На пороге стояла Фатима Бениярова в своём прекрасном закрытом купальнике; в нём я видел её на кровле отеля. Правда, бретельки одеяния ныряльщиц и пловчих были спущены, и коричневые соски грудей предстали перед моими ясными очами лишь слегка прикрытыми белым мехом, в котором она кутала свой великолепный бюст. Она шагнула навстречу, и купальник, словно слущившаяся змеиная кожа, упал к её ногам. Напоминающий о шумерской клинописи чёрный треугольник под пупком плоского живота выглядел вполне ничего. И я потянулся рукою, чтобы прикоснуться к нему и немножко завести её, как это бывало. Она прильнула.
Звонок продолжал сверлить ухо. И я снова вскочил с дивана, поняв, что в первый раз так и не проснулся. Отворив двери, я убедился в том, что на пороге, в самом деле, стоит, как две капли воды похожая на колдунью Фатиму Бениярову, моя соседка Фаина Шлегель. Китайский халат с драконами бугрился рельефными выпуклостями соседкиного тела. В открытые двери её квартиры был виден оскалившийся белыми клавишами уголок чёрного рояля. С крышки вместилища сомнамбулических сонат, правда, не свисало ничего такого сюрреального вроде растёкшихся часов. Но зато ковёр песочно-жёлтого цвета явственно напомнил о том, что рояль в песках — это вовсе не фантазия самодеятельного художника, испытавшего влияние Сальвадора Дали, а существенная деталь интерьера соседкиной квартиры.
— Ваш кот пришёл ко мне ночью через балкон. Такая духота. Приходится открывать.
Она обворожительно улыбалась. Ах, кокетливая вертихвостка, спровадившая своего муженька физика-ядерщика в Землю обетованную зарабатывать квартиру в Хайфе!
Мой непорочно-белый котяра возлежал на её великолепном бюсте, придерживаемый на манер младенца. Егорушка-Кьеркегорушка!
— Кис-кис! — поманил я.
— Вы, Александр Данилыч, что-то чураться соседей стали. Прежде хоть интересовались моей библиотечкой по чёрной магии. А тут неделю как вернулись из отпуска. На юга мотались бобылём и даже не расскажете, как отдохнули.
За её спиною, над роялем, видна была репродукция картины Поля Гогена — полуголая таитянка с плодом в руках среди пальмовых стволов.
Кот оттолкнулся от соседкиных таитей под халатом и сиганул ко мне на плечо.
— Как-нибудь расскажу. Повода нет.
— А какой может быть повод — заходите хоть сейчас, попьём чайку с клубничным вареньем.
— Да я ещё не умылся! — ухватил я котяру за холку, чтобы почесать его за ухом, и отступил в свои пенаты.
Бросая через плечо зазывные взгляды, Фаина ушла к роялю выбивать своими сексуально неудовлетворенными пальцами его негроидно-белые зубы.
В свою очередь, я ретировался за двери с новым врезным замком, чтобы ещё раз врезать по сон-тренажу.
Отойдя от дверей, я подпрыгнул козлом и, крикнув «йя!», нанёс сокрушительный удар ногой по кирзовой груше, болтающейся сбоку от письменного стола. Эта компенсационная разрядка была необходима: то, что не случилось в реальности, я по законам жития шамана обязан был отработать в воображении. И я отработал: когда моя квон врезала по набитой конским волосом кирзе, из неё высунулся бульбоподобный нос Демьяна Бурака, и, сморщившись, несокрушимый громила ушёл внутрь кожаного мешка вместе со своими боксёрскими перчатками, майкой и трусами чемпиона. Кот мявкнул и, сиганув с плеча, спрыгнул на стол. Я придумал этого бедного Демьяна специально для своих домашних тренировок-спаррингов, а то просто молотить по набитому волосом кулю — сдуреть можно.
День начинался. Сквозь хвойную ветку в окне лучилось солнце. В скворечник всунулся отливающий металлом папаша-скворец. Он только что впорхнул в леток с малиновым червём в клюве. Белый котяра, таращась на птицу и топорща усищи-антенны, восседал на разбросанных фотокопиях древнего манускрипта. Тут же валялись конверты с китайскими и американскими штемпелями и марками. Тропические пернатые и бабочки. Коралловые рыбки. Индейцы, пританцовывающие вокруг тотема. С фотоснимка скалился череп мумии в самых разнообразных ракурсах. Со стены, ехидно ухмыляясь, взирал на всё это Зигмунд Фрейд. Белоснежная манишка. Смокинг денди. Трость в холёной руке. Пальцы, обтянутые тонкой перчаткой. Если бы не бородка — он походил бы на Эркюля Пуаро или ещё кого-нибудь из знаменитых литературных частных детективов. Галич — на стене времён сидения в кафе «Под интегралом» — пел. Прямо под ним на столе стоял невыключенный компьютер. Последнее время я пристрастился к электронным играм. Стрелок бежит по лабиринту. Или ушуист колотится. Или самолёты с вертолётами ведут воздушный бой. Или подводники ширяют по акулёшкам из гарпунных ружей.
Я потрогал глянцевитую поверхность горкой возвышающихся снимков. Они — оконца в другие миры. Остановленные мгновения. Они существуют для того, чтобы не засорять времени избыточным шлаком воспоминаний. Вот старшина Василий Иванович Каботажный. Эх, Василий Иваныч! Кормящая наша мать. В левой руке — прижатый к груди красночубый петух Петька. В правой — поросёночек. Скиптр и держава. Чтоб не уморить нас на острове с голоду, он разводил свиней и кур, которых мы потчевали морской капустой. Да они сами кормились, разбредаясь по берегу во время отливов, склёвывая и пожирая всё, что Нептун послал.
А вот — мы с Яной. Молодые. Загорелые. Пляж. Пальмы. Хижина. Вот ещё мы же — на фоне подвешенного к потолку чучела распластавшего «крылья» морского кота в музее полинезийской фауны и флоры. Кот-самолёт. Тот самый, что, разгоняясь по взлётно-посадочной полосе, способен оторвать тебя от рутины реального и переместить в миры грёз.
А вот ещё фотка. Я со студентами. На университетском золотом крыльце. Встреча факультетских выпускников за последние двадцать пять лет. Не все приехали, кто-то прислал телеграммы. Выпускников-то не так много. А вот выпускниц! Слава улёгся поперёк женских ног, постелив на прогретый сентябрьским солнышком асфальт свежий номер газеты «За науку». Рита попирает науку ногой в туфельке-лодочке на манер Юдифи, отсёкшей голову Олоферну. Самуил присел на корточки, будто пошёл вприсяд под балалайку. Яша Остапенко и Демьян Бурак — наши краснодипломники, сделавшие головокружительную карьеру управленцев, — вытянулись во фрунт гренадёрами. Остальное всё — девчата. Яна, Галина, Марина, Светлана, Ирина, Клара… Сколько их! Ностальгические слёзы щиплют глаза. Стареем! Сквозь солоноватую набежавшую волну женские лица сливаются в одно. Фоторобот! Он разделяется, как делятся клетки на предметном стекле микроскопа, множатся, подобно маркам в кляссере. Просто я держу в руках фотки двух мумий — алтайской и бердянской. Подношу одну к другой, чтобы сравнить. Лучше этого не делать: вцепятся друг другу в волосы, начнут рвать одна другую…
Странно, почему грабанувшие квартиру домушники не позарились на компьютер, а попросту расколошматили его? Ледоруб застрял в прцессоре, как томагавк в голове бледнолицего. Вообще последнее время со мною происходит много непонятного и загадочного.
Я перевёл взгляд на книжную полку. К моему удивлению, стеллаж был в полном порядке. Я пробежался взглядом по корешкам — альбом Сальвадора Дали, братья Стругацкие, Набоков, Брэдбери, Герберт Уэлс, Агата-ума-палата, Чейз — как чай-чифирок на ночь, ещё кое-что из фантастики и детективов. Дублинец, как всегда, на своём месте — очередным дублем напоминания: надо бы дотянуть хотя бы до середины! Тут же, понятно, Борхес с неразлучным Маркесом. Подняв взгляд на следующий ярус стеллажа, я обнаружил на своём месте старинные книги из кержацких скитов и ценнейший экземпляр «Космотеороса» неполного тёзки Ганса Христиана Андерсена — Христиана Гюйгенса. Бронзовый Конфуций, прищуренный и бесстрастный, был на своём прежнем месте. Мраморный бюстик Сократа — тоже. Нос картошкой. Лысина-биллиардина. Вылитый Юджин. Да и на Бурака смахивает! Икона, потрескавшаяся, почерневшая, старинная — никуда не девалась. Антихрист на ней, как и прежде, походил не то на чёрта с рогами, не то на инопланетянина с торчочками антенн. Не то насекомое, не то рептилия. Таких рисовал Босх. Но чтобы богомаз из заброшенного в васюганской тайге скита! Ну-ка, ну-ка! Я снял древнюю доску с полки. Над головой Антихриста мерцали веретёнообразные предметы, нарисованные золотисто-огненной темперой. Ах, вот оно что! Они прилетали и тогда! А я-то не допёр сразу. Счёл за условность иконописного канона! За нимбы принял! Да вот и Антихрист не один! И никакой это не Антихрист, а эвелейн Агафирс. А вот рядом — Апи, Аракс, Тапайя и остальные. В руках у каждого из них — по лучевидному золотистому копью, которыми они уязвляют гадкого чешуйчатого дракона; не иначе — оружие будущего.
Затренькал телефон.
— Пап, я сдал историю на пять! — от темечка до кончиков пальцев на руках-ногах прокатился тёплой согревающей волной голос сына из телефонной трубки.
— Но ты ведь писал сочинение!
— Ты всё перепутал, пап, поверь, всё нормально! Мы просто с одним парнем махнулись одеждами, и я ему дал покататься на своём мотике. Я скоро… — в трубке образовалось бульканье, а сама она искривилась и вместе с проводом вытекла из кулака. То, что упало на ковёр, слепилось в мышь. Плотоядно мявкнув, за ней кинулся Кьеркегор.
Пахло жареной камбалой. С лучком! Минуя зал и комнату сына, я поспешил на кухню. Стоя у плиты, жена ворочала лопаточкой на сковородке что-то вкусненькое.
— Яна, ты вернулась! — обнял я обретённую вновь.
— Я и не уходила, — чмокнула она меня в небритую щёку. — Вот только до стола заказов сбегала да собачонку выгуляла.
Живая-здоровая болонка виляла хвостом.
Я вдыхал неизъяснимый аромат жареной рыбы, смешавшийся с запахом Яниных волос, но уловил уткнувшимся в родной затылок носом совсем другой запах. Я разжал объятия. Отпрянул. Из рук выпала подушка… Ухмыляясь, меня пожирала бесстыжими буркалами Пазырыкская образина. Камбала на сковороде почернела и дымилась. Воняло горелым бензином, палёной резиной и ещё чем-то невероятно приторным и тошнотворным. Из сковородки ударил фонтан огня. Мумия вспыхнула и, протягивая ко мне коробящиеся руки, истаивала. Бахнуло. Клочки полетели. Я стряхивал с фартука остатки неудачного кулинарного эксперимента.
— До чура ты дошёл с этой дочурой! — прокомментировал мужской голос.
На табуретке возле стола восседал Иоанн Патмосский (в девичестве — Ваня Патин). Я хотел возразить, но серебряный крест на цепи обратился в консервный нож. Цепь — в нарезанную селёдку в селёдочнице. Борода принадлежала стрельцу с секирой на бутылочной этикетке.
В свете тусклой кухонной лампочки бутылка отбрасывала тень на развёрнутую книжку. Это были комментарии Александра Меня к Апокалипсису. С гравюрами Дюрера. Всадники скакали, сжимая в руках кто вилы, кто весы с чашами, кто лук со стрелой на напряжённой тетиве…
Звонок опять насиловал перепонки. Я вскочил в третий раз, поняв, что только сейчас окончательно освободился от сновидений. Иначе чего бы позвонивший из университета сын бренькал на отключенной электрогитаре — его я засёк, проходя на кухню мимо его комнаты. Это бренчание я и принимал за дребезжание звонка. Да и там, на кухне — кто это был? С чего бы у Яны взялись медно-рыжие волосы! Отворив двери, я увидел перед собою милиционера. Это был таганрогский Степан Богданович Загоруйко, потоптавший своими сапожищами кости принесённых в жертву детишек и коней в могиле Диотимы. Он был в штатском и всё же страшно походил на товарища Сухова.
— Разрешите?
— Да. Войдите!
— Я до вас у командировку.
Из-за плеча представителя войска чернопиджачников выглядывал наш академгородковский участковый верхней зоны Прохор Пронюшкин, который до моей командировки составлял опись украденного из моей квартиры.
— Ну, как успехи с розыском? — спросил я его.
— Ищем.
— Я до вас у командировку, — повторился незабвенный начальник таганрогского уголовного розыска Загоруйко. — Позволите зайти?
— Да чего уж там! Будьте как дома.
Вшарашившись, он воткнулся в кресло возле книжной полки, напомнив мне диспозицию с подполковником в комнате с бассейном-аквариумом. Участковый, обогнув кирзовую грушу, оседлал стул возле письменного стола.
— Александр Данилыч, мне не всё понятно с вашими последними показаниями. Прокуратура в недоумении. Генеральный прокурор шлёт запросы. Ваши показания бросают тень на ФСК и РУОП, — начал сыщик.
— Вот как!
— Я не говорю о том, что было. Что было, то было. Сто девяностая статья прим уже канула в лету.
— И всё-таки! Что же вам с под мене трэба? — съехидничал, не удержавшийся третий.
— Не могли бы вы ещё раз припомнить всё по порядку! — не обращал внимания непрошибаемый Загоруйко. — Как оно было после того, как вертолёты разбомбили отель? Я только могу вам сказать, что это не были вертолёты российских или украинских ВВС. Это не были силы спецназа или ФСК. Сейчас отрабатывается чеченская версия, но и она, похоже, отпадёт. Этим делом заинтересовались Интерпол и ЦРУ. И ещё. Меня интересует ссуда, взятая вами перед отъездом в экспедицию в «Страх-компани». И потом — куда девалась девушка, которую видели в вашей машине по всему пути следования? В вашем гараже при обыске, затеянном РУВД, обнаружена лишь мумия. Да и вот в этих клочках, — он вынул из кармана комок покромсанной кем-то на мелкую «нарезку» лент рукописи, — разобраться невозможно…
Тоска была с этим товарищем Суховым-Загоруйко. Он уже допрашивал меня в пятый или седьмой раз. Он морочил мне голову и на раскопе под Таганрогом, и в УВД города-родины Чехова после того, как у меня изъяли сокровище. Он настигал меня в Саранске и Челябинске, пока, мучимый поперечными мыслями, я гнал свою «Тойоту» встреч солнцу. Он прикапывался ко мне и получал на лапу в Каинске, Убинске, Коченёве, на въезде в Академгородок. Он перевоплощался. Он менял погоны капитана на майорские, их — на сержантские. Он облачался в форму таможенника, сотрудника ГАИ, спецназовца, омоновца. И вот заявился по гражданке.
— Ладно! Пишите! Только если опять будете вставлять все эти «по факту», «в отношении», «в части», я откажусь под этой белибердой ставить «с моих слов записано верно».
— Нема проблем! — достал Загоруйко бумагу из любезно подсунутого ему старшиною планшета и даванул на кнопку ручки, так напомнившую карбункул на рукояти шипа-ножа.
Я сгрёб со стола котяру и, уложив его на колени, запустил пальцы в мягкую шерсть. Я был в своей квартире. На своём диване. В своём ушуистском кимоно. В нём я бухнулся с вечера дрыхнуть, наколотившись по груше. В окно заглядывала сосновая лапа. На ветке восседала рыжая белочка. Сквозь зелёную хвою синело небо. Глупый скворец лез в леток своего дощатого домика. Сын, которому до поступления в институт — как до Китая на велике, был забран из детсада и сплавлен тёще. Возгоревшаяся страстью жена ушла ещё год назад к сотруднику Института кинетики и горения.
И я начал давать показания, блуждая взглядом по полкам, где всё же не было ни иконы, ни бронзового Конфуция, ни рукописей. В руке я сжимал ключ от машины с брелоком-Буддой. Машина стояла в гараже. На металлическом кольце почему-то не было второго ключа от квартиры. Хотя я точно помнил — он был до тех самых пор, не утерянный, не утопленный, пока я не завёл машины, отъезжая от вагончика Василия.
Я начал давать показания.
2
«Тойота» уносила нас от разбомбленного отеля. Мелькали опустевшие санатории, сквозь гребёнку тополей и акаций видна была коса — полоской обезлюдевшего пляжа. Было так пусто, словно здесь произошла тотальная эвакуация. Всё-таки, видимо, начиная бомбёжку, предусмотрели возможность выброса токсина. Проезжая мимо кафе «Фрегат», я не увидел здесь вчерашнего оживления. Я с грустью подумал о том, что под обломками руин отеля погибли и весёлый саксофонист Кирилл, и девушки, так быстро освоившие повадки нудисток, — Вика и Лика. Непонятна была дальнейшая судьба Василия. Ведь он тоже попал в зону зачистки. Мимо окна «Тойоты» проплывали пустые столики возле кафе. Само кафе с промелькнувшими мимо запертыми дверями и ржавым якорем у входа напомнило об Олеге-коммерсанте, его жене Кларе, погибших от рук бандитов, и о бармене Грише, оказавшемся эвелейном.
Выезжая на шоссе, ведущее от Бердянска к Мариуполю, я обратил внимание, что шлейф дыма от горящего отеля тянется в сторону Таганрога, города на Дону, называвшегося некогда Танаисом. Этот «хвост» было отлично видно, потому что он застилал закатывающееся за горизонт светило. Из-за дымных клубов и появились снова те самые два вертолёта, что бомбили отель. За ними следовал корабль-фантом.
Но ещё больше удивило меня то, что в зеркальце заднего вида показался малиновый «Вольво» и поспешающий за ним телевизионный микроавтобус. Значит, кто-то остался в живых! С этой мыслью я сбросил газ, чтобы они могли нас догнать. Потом я об этом крепко пожалел.
В поравнявшемся со мной «Вольво» сидел Яша Остапенко. Машину вёл какой-то камуфляжник. А на заднем сидении были прислонены друг к другу трупы супругов Глобовых — ещё больше теперь похожая на погребальную маску Клара и её разбухший до неузнаваемости супруг. Яша показал мне в окно чемодан психофазотрона и пошёл на обгон. Увидев, что они обходятся без противогазов, я решил содрать с лица неудобную резину. Марина спала на моём плече прямо в противогазе. И, швырнув намордник на заднее сиденье, я решил пока её не тревожить. Всё-таки она не спала ночь. Да и с утра ей пришлось потрудиться.
Корабль-излучатель завис у горизонта. Там же болтались два вертолёта. Солнце закатывалось за урез воды. Море успокоилось. По его зеркальной глади разливались огненные отсветы. Шлейф дыма тянулся от горящей гостиницы. Пустынный пляж отделял шоссе от моря.
— Здравствуйте, Александр! — донеслось из обгоняющего нас телевизионного автобуса. Это был голос Ирины Шлимман. — Сенсация обеспечена! Мы спасли плёнку. Самолёт, правда, разбомбило вклочья. Но мы успели. И Рома только ранен. Материал будет классный. Охота мафии за видным учёным. Назовём «Жажда золота амазонок!». А Рома — ничего. Ведёт машину.
Ну, я-то знал, что Рома Гостев — труп. И почему он ведёт машину, тоже знал.
— У нас есть резервная кинокамера. Ромаша привёз. Будем снимать дальнейшие происшествия, связанные с вами.
И неисправимая папарацци наставила на меня видеокамеру. Малиновый «вольвёныш» на второй космической скорости улепётывал вперёд. Через некоторое время его уже не было видно. Да и темнело.
Вдруг в полумраке на обочине показалась одинокая фигура. Кто-то голосовал. Включив фары, я невольно отвернул вбок. На обочине стоял обугленный, как головёшка, мортрок в таможенной фуражке. Сумерки стремительно сгущались.
Второй мортрок решил остановить нас, выйдя на проезжую часть. И когда он возник в лучах фар, я не стал отворачиваться. Удар человеческого тела о бампер! Фуражка летит в сторону. Ясно, что этот обугленный труп — след движения грабителей через таможню и бензозаправку. И там, и там банда устроила по взрыву. Упав на капот, мортрок взбирается на него и, словно бы пританцовывая, загораживает мне обзор. Следом за ним бухается обгорелая, оскаленная девица. Я не заметил её на обочине. Тоже надумала прокатиться автостопом! Сколько их тут?
— Классные кадры! — кричит Ирина из мчащегося рядом микроавтобуса. — Просто Хичкок!
Я делаю резкий поворот и сбиваю мортроков с капота. Но они никак не угомонятся. Вон их рожи кривляются сбоку. Одна угольно-чёрная, как печёная в костре картошка, вторая — обтянутая поджарившейся кожей так, что рот стянулся в «окающий» кругляшок. Первый автостопер оседлал машину и уже лезет в багажник. Парочка следующих — за ним. Попутчики не из приятных. Куда их? На Ваганьково? На Новодевичье? На Клещиху? А может, в таганрогский античный некрополь? Туда, где когда-то ветвился кривыми улочками древний город Танаис? В ту яму свалить всех, где покоился потревоженный нами прах Диотимы?! А что! Это мысль! Коль оттуда пошла эта канитель.
Сзади гремело и скрежетало. Слышно было, как мортроки делят место в багажнике. Ворочаются там и гремят разбортовкой о домкрат. А может, вдвоём ухаживают за одной девушкой? Пусть! Теперь я вижу, как мчится на нас малиновый «Вольво». На его капоте сидят в обнимку до неимоверности разбухший, с червями, копошащимися на лице, труп Олега Глобова и его жена — Клара. Темно. И поэтому, вполне возможно, нет никакого капота, а эти двое просто летят впереди машины сами по себе. Явление левитации, о котором говорила госпожа Бениярова. Ага! А вот и она! Верхом на выдранной взрывом пальме.
Она мелькает мимо окна — и растворяется в темноте. Я успеваю всё же разглядеть, что за спиной у госпожи Бенияровой, сжимая между ног ствол тропического дерева, сидят совершенно голые Вика, Лика и саксофонист Кирилл, наяривающий на своём блестящем турьем роге нечто негроидно-блюзовое.
Шоссе уходит ввысь. Здесь — холм. Шеломянь еси. Я вижу, как впереди над дорогой зависает корабль-призрак. Светящееся пульсирующее веретено. Линза. Хрусталик всевидящего глаза. Сейчас ударит луч — и нас, как водится, поднимут на борт…
Скорость такова, что машина взмывает в прыжке и, поддерживаемая неведомой антигравитационной силой, продолжает движение. Левитация? Может быть, и нет. Но — летим. Я вижу, как впереди движется фу-файтер. Мне видно, как по шоссе катят две машины с включёнными фарами. Они несутся навстречу друг другу, подобно огонькам-микрочастицам на кровле ИЯФа. Их «ведут» два луча, исходящих из корабля-фантома. Мне даже видны расширенные от ужаса глаза Яши Остапенко. Я даже слышу визг Ирины Шлимман, продолжающей снимать. Машины сталкиваются. Вспухает огненный грибок. Автомобильная катастрофа. Груда горящего металлолома. Понятно. Зачем пришельцам популярность? — людей пугать. Взрывом покачивает движущуюся в невесомости мою «Тойоту», словно лодку — волной. Всё! Нет больше Яши Остапенко! Человека, желавшего манипулировать всеми мертвяками мира. Слава богу, что со своим психотронным чемоданом он не пробрался к Кремлёвской стене, на Новодевичье или на Ваганьково.
Фу-файтер движется. Мы вместе с машиной — внутри, окутанные переливчатым мерцающим облаком, в котором просматриваются очертания эвелейнов. Марина спит на плече. Внизу проплывают огни Мариуполя. Вверху и сбоку мерцают созвездия. Но ярче всех — синяя звезда Королун и красная звезда — Танайя. Это звезды царя селурийцев Тавлура и царицы амазонок Диотимы.
Стремительно скользя над водой, мы приближаемся к блещущим холодным жаром огням Таганрога.
Корабль-призрак снижается для посадки. Я узнаю эту местность. Колёса «Тойоты» касаются земли. Облако выпускает нас из своих убаюкивающих недр. Немного проехав между холмами вслед за летящим и освещающим путь фу-файтером, я торможу у края раскопа. Я бужу Марину. Я пытаюсь снять с неё противогаз. Но он словно прирос к её лицу. В лучах опускающегося на фоне звёздного неба огненного веретена я тяну гофрированный хобот и резину противогаза сильнее и вижу, что передо мной вовсе не лицо девушки, а скалящаяся из-под края резиновой маски гнилыми зубами физиономия мумии. Череп, обтянутый ссохшейся кожей. Пустые глазницы. Бунчук волос. Я трясу мумию, пытаясь вернуть её к жизни. Тщетно — сыплются прах и гниль. И только.
— Да чего ты её кантуешь?! Я спала на заднем сидении! — поднимается заспанная моя подопечная — великолепная, рыжеволосая — даже в полумраке её волосы отливают медью. А эту мумию тебе подсунули, чтобы ты сдал её в музей! Она никому не нужна. Айда!
Она потягивается, закалывает свои великолепные волосы гребнем из могилы Диотимы и выходит из машины с сумкой на плече.
Я отталкиваю от себя приобнявший меня мумифицированный скелет и следую за ней. Какой же я балбес! Она спала, свернувшись калачиком на заднем сидении, баул с кладом подложив под голову, а я напялил противогаз на покойницу холодного копчения!
По будто бы высыпавшемуся из раздрызганных стеклянных колб песочку направляемся в сторону приземляющегося военного вертолёта. Второй где-то поотстал. Невдалеке от вертолёта снижается корабль-призрак. Он опять прозрачен. Оболочка его жидкая, гибкая. В нём видны эвелейны и их антропоидные скафандры. Эвелейны сидят в остекленевших откидных креслах. Скафандры стоят за их спинами.
Вздымая больно секущие лицо вихри, вертолёт касается тверди колёсами шасси. Закручиваемый лопастями винта воздух размётывает песок, высвечивая фарами ландшафт разгрома, учинённого здесь бандитами двое суток назад. Шар перекати-поля проносится мимо — пугающе косматый. Обгоревший остов грузовика выглядит скелетом доисторического зверя. Растерзанная палатка — его шкурой. Поваленная набок походная кухня — молот великана. Яма раскопа — след его ступни. Мы со Светланой останавливаемся.
Из вертолёта спрыгивают на землю человек-шкаф Семён Колупаев в генеральском мундире и фарцанувший «Космотеоросом» из моей библиотеки Молодой.
Здесь нет товарища Сухова-Загоруйко. А то он сейчас, отождествив мою попутчицу по фотороботу, устроил бы очную ставку и «проводку на месте». Для него эта девица с развевающимися по гонимому лопастями ветру волосами — бандитка, убийца, грабительница. А для меня…
— Ну, Светлана! Молодец! Отлично справилась с заданием! — говорит генерал Колупаев. Теперь тебе от профсоюза, — он кивает на Молодого, — турпутёвка в Анталию. Недаром ты отрабатывала вариант ухода от бандитов через Турцию. Ты отлично отыграла свою легенду. Никакие их «жучки» не помогли. Ну недаром в Новосибирской школе контрразведки…
— Как? — недоумеваю я.
— Да! — Выпускница так называемой «школы женихов» на Красном проспекте. Вы же новосибирец! Теперь там открыт филиал — «школа невест» называется! Да вот они!
Из вертолёта высыпают бодибилдерши во главе с Аней. Все в камуфляжах. С луками. И с автоматами Калашникова. Профессиональные диверсантки.
— Но и вы, Александр Данилыч, — продолжает канавший под подполковника генерал, — не забывайте, что вы официально завербованы. Поэтому…
— Понял.
— Вы хоть и резервист, а проявили себя.
— Да что вы!
— Такую банду разгромить! — удовлетворённо пожимал мою руку шкаф. — Надо же!
Мне почему-то хотелось дёрнуть его за эту руку и повалить. Не нравился он мне. Девчонок в такое пекло посылает.
— А как непросто было внедрить Свету в фирму по ритуальному страхованию! Мы знали об этих изуверах, разрывающих могилы. Имели информацию, но боялись спугнуть…
Окончательно переименованная в Свету Марина подала сумку с сокровищами Молодому. «Шкаф» тем временем, приобняв меня, рокотал:
— Мы ведь что сделали? Прописали Светлану в Тирасполе. Застраховали её. А потом подыскали подходящую могилу. Там были похоронены молодые ребята — он и она — попали в лапы мародёрам. Мы их откопали — в крематорий, а на месте их захоронения возвели целый бункер с вентиляцией. Пришлось, конечно, погрузить Свету в анабиоз. Секретный препарат применить. Лежала в специальном гробу под землей две недели, пока не пришли грабители-некрофилы. Фотография их привлекла. Чуть-чуть выждут, когда труп подразложится и идут… Медвежьим комплексом в криминалистике называется.
Я вырвался из отеческих объятий Семёна Колупаева, заподозрив в нём тождество с сынулей Сёмой, колупавшим прыщи во время выпрашивания денег на усилок для электрогитары.
Молодой расстёгивал молнию сумки. Рядом стоял Агафирс. Но Молодой его не видел. И Колупаев тоже. Эвелейнов видел только я. Агафирс обращался к Светлане, которую окутывало пульсирующее светящееся облако, временами сгущающееся в знакомый облик эвелейна — фасеточные глаза, сегментные челюсти. Несмотря на своё насекомо-рептилианское обличие, это существо казалось мне прекрасным. Я понял, что контрразведчица Светлана служит эвелейну скафандром.
— Ну что! — пробулькал у меня в голове голос Агафирса. — Всё на месте? Ты, Диотима, грустишь?
— Нет! Мы всё сделали, как надо! Нам ведь не нужно это золото! Пусть они делают с ним всё, что хотят. Нам нужна лишь геоэнергетическая основа всех этих предметов. Она не повреждена и прождала своего часа две с половиной тысячи лет. Теперь мы можем собрать гравиотражатель и трансвертировать.
— Так! Интересненько! — вынимал из сумки предмет за предметом Молодой. — Будем делать опись или как?
Используя Светлану как скафандр, энергофаг Диотимы отделял от каждого предмета его геоэнергетический слепок и передавал Агафирсу. Агафирс — Апи. Апи — Араксу. Аракс — Тапайе. Этот живой конвейер-ручеёк протягивался до корабля-призрака. А там сразу же производился монтаж. Двигавшиеся по конвейеру рук эвелейнов предметы лишь отдалённо напоминали жертвенную чашу, корону, рукоять ножа — это были детали гравиотражателя-транссивера звездолёта.
— Всё на месте? — спросил Молодой.
— Ах! Да! — протянула Светлана руку к гребню в волосах. Последняя деталь пошла по конвейеру рук эвелейнов и встала на своё место.
— Нам, конечно, пришлось тут немного позаметать следы! — трепался «шкаф». — Всё-таки — сверхсекретная операция! Связанная с тайным оружием! Вся эта психотроника. Так уж получилось. Мы просто вынуждены были столкнуть с помощью радиоуправляемого «Вольво» машину телевизионщиков с этим дураком Яшей. Нам не нужны мафиози и популярность в СМИ. А Яша как раз сел на «Вольво», спасаясь от бомбёжки.
«Если бы ты только знал, кто столкнул эти машины», — подумал я.
— Ну и потом, у нас ребята очень хорошо умеют гримироваться под покойников, — продолжал генерал, намедни притворявшийся подполковником. — Такой делают грим — черви, как живые! Помнишь того — в «Запорожце»! — перешёл Колупаев с официального «вы» на доверительное «ты». — А все студенческие капустники в «школе женихов»! Ну да ладно, заболтался я тут с тобой. Счастливого пути! Дальше тебе будет «зелёная» улица. Никого не бойся. А золото мы забираем с собой! Будем изучать в специальной лаборатории. Тут дело пахнет пришельцами! Как бы американцы нас не обставили! Или хохлы. Да и китайцы могут. Кстати! Мы навели справки. Наши агенты из Пекина и Калифорнии сообщили. Ну и по досье, предоставленному Интерполом, некоторые факты удалось надыбать. Так вот. Ваши коллеги-археологи Ма Фу Лань и Юджин Барлоу оказались… Словом, и тот, и другой были военными лётчиками и в шестидесятых погибли. Они преследовали на истребителях корабли-призраки. Об этом есть упоминание в разрабатывавшемся ЦРУ проекте «Синяя Книга». Информация о том, что Юджин служил на локаторной станции в Аризоне — легенда. Она не подтверждается фактами. Вот так-то. Ну, бывай!
Он загружался в вертолёт. За ним — Молодой. Следом — девушки-спецназовки. И последней — Светлана.
— Ладно, Диотима! — пробулькал у меня в голове голос Агафирса. — Твой новый скафандр тебе очень к лицу. Остаёшься здесь наблюдателем. Вместе с Аней. Встретимся через две тысячи лет! А этот скафандр, — кивнул командир эвелейнов в сторону машины, где валялась на сидении мумия царицы амазонок, — его оставь для… Для музея.
Не нуждающаяся более в опекуне моя подопечная скрылась в кабине вертолёта. Вертолёт затарахтел и взмыл. Его огни быстро удалялись в сторону. Туда, где вдали, подобно остывающему костру, рдели «угли» Таганрога.
3
Стоило скрыться вертолёту, как из темноты полезли покойники. Трое из багажника были первыми. Я вернулся в кабину «Тойоты» и, включив фары, наблюдал. Рядом лежала мумия Диотимы. Она совсем не воняла тленом.
Два трупа-таможенника и их поджаренная подружка-бензозаправщица попытались прикопаться к Агафирсу и произвести его досмотр. Тут эвелейн, притворявшийся ещё двое суток назад охранником Серёжей, включил аннигиляционное ружьё и просто стёр этих троих. Они истаяли. Червивый владелец «Запорожца» явился из темноты и, сложив ладони «топориком», нырнул в яму. Со звёздного неба упала верхом на вырванной взрывом пальме бесстыже нагая Фатима Бениярова, а с нею — голенькие Вика с Ликой и продолжающий импровизировать на саксе Кирилл.
Агафирс спровадил их в ненасытное зевище раскопа, где уже хороводились с двумя полусгнившими конями и десятком закланных младенцев чета коммерсантов Глобовых и покойники в лыжных белых шапочках с прорезями для глаз и рта. Не знаю, зачем, но один из них сорвал маску с другого, и я увидел кипящие червями хари.
Потом в яму полезли утопленник с обрывком якорной цепи на шее, Сивуч в акваланге и ещё какой-то продырявленный. Трое бандитов, убитых на острове, свалились в хайло могилы на водном мотоцикле, а затем уж стали собираться в кучу все ошмётья, куски, кисти рук и отчленённые пальцы. Голова Бурака со шматом тела, пиджака и галстука залезла последней или предпоследней, потому что уже ничего нельзя было разобрать в этой сплошной шевелящейся, выползающей за края дырищи массе.
— Ну вот! — сказал Агафирс стоящим рядом Апи и Араксу. — Наша экспедиция завершена. Всё было организовано как нельзя лучше. Начиная с того, как мы с помощью рекламы внушили Александру Данилычу, что надо идти брать ссуду в «Страх-компани», и кончая…
— Да! — отозвался Апи. — И две с половиной тысячи лет назад мы не просчитались, когда, потерпев катастрофу, все детали своего корабля поместили вот в эти украшения и ритуальные предметы. Полная сохранность! И зонд в целости! А главное — мы не прогадали, разделив шифр на две части и поместив их в двух разных захоронениях!
Они уходили в сторону мерцающего корабля-линзы. Они слились с ним, войдя в него без каких бы то ни было дверей и люков. Корабль-призрак приподнялся над землёй и завис над раскопом. Ударил луч. Сквозь прозрачные стены левитирующей линзы было видно, как Агафирс включил аннигилятор. Содержимое ямы растворялось, истаивая. Какое-то мгновение ещё видна была дёргающаяся нога или рука. Но вскоре…
Луч угас. Фу-файтер повисел некоторое время на месте, словно в раздумье.
Вдруг он резко сорвался с места и, тут же превратившись в точку, исчез в звёздной пыли.
Я сидел облокотясь на руль. Мне не хотелось никуда спешить. Я смотрел на источающее призрачный свет звёздное небо. Млечный путь переходил в огни Таганрога и, сливаясь с ними, мерцал, отражённый в затихших, штилевых водах Меотиды.
Рядом со мною что-то зашевелилось. Меня обнимала мумия. Череп скалился. Глазницы зияли.
— Диотима?
— Тавлур?
Вдруг я почувствовал, что мои губы облизывает горячий остренький язычок. Я приоткрыл глаза. Это была она…
— Ясно, — задумчиво сказал Загоруйко, оторвавшись от писанины на колене, где у него лежал планшет с листами бумаги для протоколов, написанных ментовскими каракулями, в которых я к своему удивлению узнал всё те же иероглифические письмена селурийского манускрипта. — С этим всё ясно. Ну а не замечали ли вы каких-либо странностей?
— Сколько угодно.
— К примеру?
— К примеру, — умолчал я о письменах в протоколе, — мне до сих пор непонятно, почему мы могли стрелять из гарпунных ружей не под водой. Хотя…
— И это всё? — фыркнул минтай.
— Нет, конечно. Меня удивило вот что. Когда мы уже удалялись от Бредянска, с вертолётами происходили непонятные метаморфозы, — невольно оговорился я, словно кто-то или что-то вынудило меня вымолвить «бред» вместо «берд». Про Бердск и лёгкое превращение этого топонима путём введения в него даосийского понятия «ян» в Бердянск я уж молчал… Потому как не спрашивали…
— Так-так…
— Так вот, эти вертолёты, летевшие у горизонта рядом с кораблём-призраком, преобразовались в нечто капельно светящееся, и эти «капли» втянулись в летающее устройство инопланетян. А потом. Потом… От этого сгустка опять отделилась капля и, превратившись в мою голову, сделала мне гримасу. И затем всё снова слилось в одно целое.
— Это очень, очень любопытно!
Загоруйко смотрел на меня со вниманием. Участковый Поскрёбышев — с пониманием и даже некой заботой. Ох ты, забота-заботушка отеческая: и подвезут, и закурить дадут, и без крова не оставят, а главное — без заинтересованных собеседников! А что ещё важнее — такого понапишут в пухлых томах уголовных дел и историй болезни, что и впрямь поверишь: нет ничего невозможного. И может произойти что угодно, если не с тобой буквально — здесь, то с твоим двойником — в другом месте. И даже если ты в течение полугода совершал вояжи лишь до винно-водочного отдела и обратно, тебя могли видеть на другом конце света в совершенно невероятных обстоятельствах только потому, что между бурными мальчишниками ты лежал на диване и, листая каналы, проваливался из одного телесюжета в другой, а что того безобиднее — ворошил панковую шевелюру растрёпанного бестселлера.
И тогда я в последний раз обратился к себе. И сказал я себе: всё может быть, Гаврилов. И вполне возможно — дело было не возле памятника Бородке Клинышком и Пенсне в Таганроге, а возле памятника Лысому без Кепки в Новосибирске. И не Ирина Шлимман-Кринолинман выпархивала из твоего фаэтона в приморском городке, поскрипывая китовым усом корсажа, как бригантина — вантами, а тебя, обложенного самиздатскими прокламациями, подсаживая на милицейскую дубинку, запихивали в «бобик» в краях, где течёт Енисей, где сосна, а не пальма рушится под пилой лесоповальщика, чтобы уже не доставать ни до какой-такой звезды. Могло это быть и в Белокаменной — на злобном-лобном. Та же карета тайного приказа, тот же «воронок», те же ребятушки в кафтанах и фуражках с малиновыми околышами, та же зависшая над тобою чугунная длань Минина, чтобы сделать из тебя пожарскую котлету. А раз так, то, может, и не тебя, а мать твою — старушку-митингушку — в дурдом упекли, чтобы не пенила за кормой обмётанных жаром губ проклятий по поводу сгинувшего на Колыме кока с эсминца «Красивый». Всё может быть…
— И ещё, — продолжал я, прервав этот поток и в который раз искренне желая помочь следствию. — С тех пор, как я приехал, мумия опять и опять приходит из гаража. Улетая, эвелейны отвалили ей энтифлегии под завязку. Она овладела вторым ключом.
Я уж не стал вдаваться в подробности того, как из уже готового отлететь зависшего надо мной огненного веретена выстрелилась длинная жила с мерцаюшим наконечником, как зонд воткнулся сначала в мумию, напитывая её светом, потом в меня, как я ощутил запах цветущей акации, небывалую лёгкость — и уж потом обнаружил себя в объятьях воскресшей Диотимы. Стоило мне обо всём этом подумать, как в замке раздался скрежет, двери отворились, и на пороге появилась она!
— Что? Опять пишете? Тогда этот жрец всё ходил за мною с воловьей кожей. Теперь люди в странных каких-то пеплумах со звёздочками на плечах. Да нет никакой мумии! Вот она я — живая-здоровая. Светой меня звать. Студентка второго курса истфака. Зачёт пришла сдавать. Ну что уставился, жрец? Ну, пишешь — и пиши.
— Вот видите, — призвал я здравый смысл работников правоохранительных органов в свидетели. — Бред какой-то… И Бурак несколько раз повторял вместо «Бердянск» — «Бредянск». И подполковник, то бишь генерал Колупаев, обмолвился. Выходит, ехал я в Бердянск, а попал в Бредянск! Так-то вот. И было ли всё это со мной?
— Ну, а что вы хотели? — осклабился Загоруйко. — Безнаказанно диссидентствовать… Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе? А-а! То-то и оно!
И я увидел, как из его мерзостной пасти выпало несколько опарышей; шлёпнувшись на протокол, черви стали расползаться. Но разве ж меня напугаешь такими репризами из курсантских капустников «школы женихов»!
4
Всё это, доктор, было не так страшно. Ведь даже когда в этнографически исследовательском рвении мы с Яной отправились подглядывать за поеданием «ритуального младенца» и нас застукал вождь Хуа-Хуа, было куда страшнее. Как же он нас костерил! Он осыпал нас проклятиями в третий раз. Первый раз он ругал нас за то, что мы съели священную рыбу Нгуэ. Во второй — когда мы потревожили мумию прапредка Минг. Теперь — за то, что осмелились вмешаться в священное таинство. Мы сняли обмотанный лианами кокон с пальмы и попробовали его размотать. В ночь накануне этого святотатства Хуа-Хуа вышел к нашему костру и, окаменев лицом с татуировками на щеках и лбу, был похож на бурую в отсветах огня скалу. И началось. То в гамаке вместо Яны я, мостясь ей под бок, обнимал ссохшиеся останки. То сушёная голова вождя вражьего племени обнаруживалась в рюкзаке. Только потом выяснилось: Хуа-Хуа — никакой не вождь, а открывший бизнес с ролевыми этнографическими играми профессор Юджин Барлоу (турагенство «Драйв энд драйвинг» оказалась его филиалом). На этом острове давно не было ничего натурального. Ни хижин аборигенов, ни ритуальных ножей, ни останков предков, ни рассерженных духов. Пластмасса, электроника, блуждающие голограммы Диснейленда для взрослых. И как только Хуа-Хуа нас проклял — пошло-поехало. Мы вовлекались в грандиозную игру с танцами у тотемного столба, побегом на Абсолютно Необитаемый Остров, на котором обнаруживались обломки каравеллы времён Кука. За нами гнались на лодке пахи израненные акульими зубами ловцы жемчуга и охотники за головами по совместительству. И мы уходили от них в аквалангах. Кульминацией дайвинга были сокровища в проломе пиратского галеона, челюсти «большой белой», от которой мы прятались в кабине затонувшей «Аэрокобры» времён Пёрл-Харбора. Потом мы взвивались на гидросамолёте, чтобы всё завершилось прощальным обзором двух изумрудных островков в сверкающем лазурите океана. Понятно, куда круче, чем впотай от жены дотащиться на вёслах до Тайваня, видного с деревянных ступенек моста на косогоре академгородковского пляжа. Но там хоть чебак клевал правдишный, черви дождевые в ржавой консервной банке копошились настоящие, бард Ваня у костра пел про пепел несмелый.
Загоруйко, ваша честь, уже ничего не писал. Поскрёбышев посматривал на часы, как студент, дотерпливающий последние пять минут лекции, как будто у него разрывало мочевой пузырь. Они хотели выведать у меня, где сокровище. Да кто ж его знал — где! Колупаев загрёб на экспертизу? Но это была лишь фантазия на тему доколупавшегося до нас мента, которого, подобно не желающему делать баиньки Сёмушку, приходилось забалтывать детскими сказками. Мы ведь тоже не будь дураками вели свою двойную игру — и никаких сокровищ, а тем более мумии царицы амазонок не существовало — всё был китайский ширпотреб. Да и одетый в асфальт, обросший ракушечником домов холм между Обью и речушкой Тулкой, где обосновались когда-то суровые переселенцы, давно обратился в китайскую провинцию Ше-Ло-Мянь, уставленную пекинскими хутонами металлических ячеек — раскалённых, как сковорода, летом, холодных, как затёртый во льдах корабль полярников, зимой. После увольнения из института и изгнания с кафедры мне уже не нужно было разрываться между мытарствами нищенствующего учёного и барахольного торговца. Мой кореш по ушуистскому подполью черноглазо-смолевласый Юнилька Мафутдинов по кличке Ма Фу Лань, прозорливый, как Мао, и быстрый, как Лань, синеглазый блондин Борька Южаков — чёрный пояс пятого дана по прозвищу Юджин Барлоу — вот была наша шайка-лейка, задумавшая авантюру с миноискателем и поиском клада. Но не амазонок! Какой серьёзный историк поверит в эти сказки про мумий и троллей?! Раскопки «царицы» мы инсценировали для отвода глаз. А сами… Нас интересовало совсем другое золото. Какая там мумия жрицы-полубогини! Высохшую, траченную ёжиками догиню отрыли бездомные бердянские псы. А мы обмотали её разорванным на куски неликвидным тряпьём — и дело с концами. Слава и Рита-Маргарита торговали в соседней ячейке кухонной утварью — вот тебе и ритуальный нож с мечом-кокинаком. Повариха? Сторож Серёга с «берданой»?! Это тётка, торговавшая семечками у входа напротив ГУМа и её сынок, жаривший их на кухне в духовке, таскавший мешки и глушивший водяру из того же стакана, каким мамочка отмеряла сыпучий товар. Инсценировать нападение помогли ребята-крышевые. А уж дачу показаний я взял на себя и так заморочил украинским, российским ментам и фээскашникам голову, что они настряпали нескончаемые тома уголовного дела. Операция удалась. Весь этот сыр-бор мы затеяли ради того, чтобы откопать и переправить куда надо совсем другой клад. Партизанский чемодан с золотом восточных готов. Ну а Яна — она готова была делить со мной как тяготы барахольного бизнеса, так и всё, что будет на моём веку. Поход в парикмахерскую, парик — на голову, кое-что из тюков того, на чём мы делали бизнес, чтобы учить Сенечку в торговом, — в качестве прикида — и бандитка готова…
5
И тут, глубокоуважаемые, я опять-таки должен внести ясность. Тем более что мы сейчас находимся в зале суда, кабинете следователя, офисе турфирмы, за свадебным столом, в спецпалате психиатрической лечебницы, на родительском собрании, в ЗАГСЕ, у врат царских в храме Иоанна Простителя на исповеди, на кафедре, на кухне, в камере смертника. Для того чтобы внести эту окончательную ясность, я должен ещё раз объясниться.
Перво-наперво, гражданин следователь, прежде, чем поставить закорючку под вашей формулировкой «с моих слов записано верно», замечу: вы допустили ошибку. Не «орест», а «арест». Так что описочка вышла! Хотя, в сущности, всё правильно. «Орест». Эсхил. Древняя Греция… Когда вы вышибли двери, ворвались, и, уронив меня на пол, стали застёгивать на мне наручники, вы полагали, что «арестовали» серийного маньяка, оставившего кровавый след в Нью-Йорке, Буэнос-Айресе, городе Трёх Эпидемий — чиновной тупости, сановной глупости, сыновьей… Но об этом отдельно. Но вы всё-таки «орестовали». И рукой вашей водила Истина. Потому как, схватив меня, материализовали гнавшихся за Орестом Эриний. Когда вы охаживали меня резиновыми дубинками, я видел — это жалят в спину, голову, бока извивающиеся чёрные змеи волос мерзких старух мщения. Я знаю, что вы читаете древних греков в подлиннике, и вас на медицинской латыни не проведешь. Вы говорите, Орест убил мать, а я — жену? Ну где ж вы в наше время найдёте такую экзотику, чтобы сын матушке глотку перерезал! Даже во времена Шекспира на такую натяжку не клюнула бы публика, потому Уильям и убивает рукою Гамлета не блудную мать-королеву, а псевдоотца. Но любой муж в какой-то степени — взрослый ребёнок, так что, убивая жену, он как бы убивает и мать. И потом, Ахиллес ведь всё же прикончил Пентесилею, хоть потом, сняв с неё доспехи, и благоговел перед открывшейся красотой…
Может быть, показаний уже и достаточно. Но всё-таки, ваша честь, пользуясь правом последнего слова, я должен ещё раз пояснить, кто я и что произошло на самом деле… Вы обратили внимание: догнавшая мою «Тойоту» на Бердянском шоссе Клара назвала меня не Гавриловым, а Голиловым? Она не ошиблась. Через неё вещала Истина. Я Голилов и есть. А она — девочка с той фотографии, где мне 7 лет. Эта фотка подклеена в 77-м томе уголовного дела. Мы играли в прятки. Она водила. Знаете такую считалку: «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана…» Да, да… «Буду резать, буду бить — всё равно тебе голить…» И когда в щель между занавесочек-задергушек заглянул в кухню лучащийся серп, всё и открылось… Да каким, граждане заседатели, и вы, мой несгибаемый обвинитель, кухонным ножом! Она была вся зелёная, у неё изо рта вырвалась длинная мерзкая жила с устройством для откачки энтифлегии на конце. У вас медицинское заключение? А я в заключении провёл целую вечность и знаю, чё почём. Все эти ваши СИЗО и ШИЗО прошёл. Так что уж извините — «шизым орлом под облакы». Думаете, сладко мне было в шкуре Джордано Бруно в ватиканских застенках, где, как в музее, щипцы для вырывания ногтей, ножницы для усекновения языков, а в уголку поджидают объятия Нюрнбергской девы? Совершенно верно: выдолбленная колода с гвоздями, торчащими остриями внутрь. И когда вас в неё запаковывают… У вас записано: скончался от инфаркта… Ушёл в запой? Сердце не выдержало? И вы поверили? Нет, это был не инфаркт. Нож — из кармана халата с китайскими драконами. Лезвие входит в сердце (так по древнекитайским поверьям дракон кусает солнце) — и кранты. Всё-таки на кухне был обнаружен труп женщины неопределённого возраста с вскрытой грудной клеткой, а вылетевшая птичка оказалась её ретивым? Ах, на тарелке — надкушенное сердце с воткнутой в него вилкой? Это ничего не меняет, ваша честь. Просто нам надо разобраться с проблемой перевоплощения «инь» в «ян» и наоборот…
Мы ведь сейчас, дорогие свидетели, шафер, кумовья мои ненаглядные, гости, родня, чай, не на суде сидим, а на свадебке… Ну — по второму кругу пируем! А что с того? Не Яна, а Аня? Так ведь от перестановки букв в имени суть не меняется — она моя невеста… Пока шафер ищет, чтобы вернуть пропажу суженому-ряженому, поднапряжём умы наши — где и с кем она сейчас, моя умыкнутая? Давайте подавайте-ка в качестве выкупа страшные истории — невеста больно дорога, тамада — лют и несговорчив… Аль мы не в «школе женихов-невест»? Да кто же её разберёт, как оно было… Разбойник-месяц едва выглянул из лиловой дымки. На камне надгробия и фотографии-то было не разобрать. Да. Отворотил плиту ломом, подналёг на лопату, вскрыл гроб — и, как и было оговорено условиями пари, надел образине на палец обручальное колечко. А вы спрашиваете — почему она за собою повсюду гроб возит? Да я и сам-то — из соседней могилки. Одной оградкой мы огорожены. Что? Выворачивает? Кому смрад, а кто и тому рад. Кому — амба, кому — амбра. Мощи нетленные, благоуханные… Я всё же настаиваю: никого прекраснее моей покойницы — нет…
Вы, доктор, что-то то в чёрном пиджаке, то в белом халате… Вы кто всё-таки — белохалатник или чернопиджачник? Голоса, говорите? Рифмы? Верный признак? Вялотекущая? Может, оно и так. Только не вяло, а вело. На велосипеде она с ним от меня укатила. На сдвоенном таком, с двумя сёдлами и четырьмя педалями — в кругосветку. Слышали когда-нибудь: крути педали, пока звезды передачи скоростей не дали!
Аня или Яна, гражданин следователь, какое это имеет значение… Я ж говорил: от перестановки буквы не заведётся червяк в брюкве! Да, моя жена увлекалась не только велосипедным туризмом, но и спортивной стрельбой из лука, она ходила в тренажёрные залы… Современная женщина… Вот там-то с этим Олегом Жлобовым и накачивала себе пресс…
Чтобы внести ещё большую ясность, граждане судьи и мой драгоценный адвокат, следует учесть и следующее… Далось же вам, шериф, это Бердянское шоссе! Хе! Тем более и не Манхэттен… Тень на плетень — да и только! Не Бердянское, а Бердское всё-таки… Ошибочка в интерполовский протокол вкралась… Ох уж эти лгунишки-папарацци! Совершенно верно! Мотоцикл, ваша честь, мчался на повышенной скорости и вляпался в «Тойоту». Дело было возле бензозаправочной. Получилась куча мала. Я и есть водитель той «Тойоты». Где ж было отстегнуть ремень безопасности, когда пыхнула цистерна с горючим, рвануло, а потом всё охватило пламенем… Когда из клубов дыма и бензинового тумана вышел месяц, из машины меня и выколупали… Там ещё был какой-то подполковник Колупаев. Так-так! Ещё два таможенника там каким-то загадочным образом погорели, хотя таможня — это вон аж где, на российско-монгольской границе! Да, немного помучался в реанимации под капельницами, на аппарате с вашей тюбетейкой из проводков и датчиков на голове. Стопроцентное повреждение кожи… А молодые люди на этом мотике превратились прямо-таки в обугленные головёшки… Говорите, его звали Семёном Александровичем, а её так никто и не опознал, а какой-то олух-археолог по сей день продолжает утверждать, что она — украденная из музея мумия Алтайской принцессы, и паренёк привязал её к спине, чтобы доставить на плато Укок, считающееся у контактёров космодромом пришельцев? Хотел вернуть алтайцам? Спешил, чтобы не опоздать к началу отбытия корабля инопланетян? Вполне может быть. А почему бы и нет, уважаемый доктор? Всё это столь же вероятно, а значит и возможно, как и то, что я всю эту автокатастрофу видел со стороны. Разве вы не знаете, что я эвелейн Агафирс… Не эвелейн, а эви-налейн, и даже эй-вы-налейн, говорите? Ну, как сказать…
Я объясню вам, досточтимые коллеги, коль уж произошёл этот контакт цивилизаций… Начну со всем известной пушкинской формулировочки: «Месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит…» Это шифрограмма, переданная нам эвелейнами через Александра Сергеевича. В ней закодирована информация о неминуемом прилёте. Месяц — это, как я уже говорил, ритуальный нож. Коса — место, где когда-то встретились амазонки и скифы. Звезда во лбу — корабль-излучатель на небе… Но вообще-то наших кораблей было больше. Дело в том, что огненные веретёна имеют свойство слияния и деления. Помните о светиле, которое остановил Иисус Навин, и о четырёх солнцах в «Слове о полку Игореве»? Так вот, это были не солнца, а зависшие над полем брани корабли-излучатели. Как командир головного корабля, я могу ответственно доложить — оттуда мы и начали зачистку со сбором энтифлегии… Вначале покружили над землёй Ханаанской, потом над осаждённой ахейцами Троей, затем над степью половецкой. Археологи и историки ломали головы — для чего нужны были гребни на шлемах ахейцев и троянцев, заострённые навершия на шеломах витязей, рога, указующие персты и птичьи когти на касках тевтонских рыцарей? Нам, эвелейнам, эти антенны были необходимы для управления битвами, и мы представали перед воинами то в обличии Афины Паллады или Аполлона, то в виде Перуна или Одина, то обретали облик Георгия Победоносца.
Почему мы «вернулись», уже вроде бы отбыв? Да как вы не поймёте: для нас не существует понятия времени в вашем представлении. Мы всегда и везде… Для нас время — как туннель подземки, по которому мы можем ездить в обе стороны. Мы не летаем, а проникаем, просачиваемся, растекаясь, — и поэтому можем появляться в любом месте и в любой момент. В истории моей болезни сказано: я слышу голоса, вижу то, чего не видят другие, обладаю «рентгеновским» зрением. Но это не всё. Мы, эвелейны, так же можем читать мысли, надиктовывать сны и образы, предупреждая тем самым о надвигающейся опасности, управлять поступками вас, людей… Да, мы вас давно изучаем. Все эти симметричные ситуации, бродячие сюжеты, приходы ощущения уже виденного вводятся нами в ваш мозг для того, чтобы навести в ваших головах хоть какой-то порядок… Сразу после сбора энтифлегии на берегах Колымы, Калки и Непрядвы мы и явились в Бердянск, а оттуда выдвинулись к городу на Оби. Мария Колыванская как раз полола капусту на монастырском огороде, и ей было знамение на небеси. Иоанн Патмосский свидетельствовал: свеча в храме Иоанна Простителя вспыхнула и, возгоревшись сама по себе, погасла. Мы вернулись из-за столкновения с полиферами и дринагами (развоплощениями белорясников с чернопиджачниками) между вторым и третьим уровнями. Произошла большая потеря энтифлегии. Входя в гиперуровневый пролом над столицей Сибири, мы тоже немного промахнулись, и нас протащило над Обью. Началась фаза отвердения. Такое случается при недостатке мегаэгров. Чудом не собрав на себя мосты и не врезавшись в плотину ГЭС, мы сначала зависли над площадью Монте-Карла-Маркеса, а потом уже вынырнули над Бердским шоссе. С этим ориентиром тоже не всё так просто. Получилось наложение геленейских навигационных карт: береговая черта Бердского и Бердянского заливов во многом идентичны; произошла аберрация. Когда мы зависли над площадью, светил месяц. Туман клубился. Несмотря на то, что январская ночь темна, народу было, как днём в воскресенье. Превратившиеся в ледяные статуи челноки-барахольщики сидели в своих заиндевелых ячейках, как в усыпальницах… Мы взялись собирать энтифлегию, перемещаясь от ячейки к ячейке, как пчёлы по сотам улья. Потом мы проявились над Бердским шоссе…
Ну и что, уважаемый учёный совет, что там был январь, а здесь август… Какая разница — Святки, Страстная неделя или тайский Новый год? Я же объяснял — для нас не существует времён года в ньютоновом понимании. И опять сиял месяц. И снова газовой атакой наползал туман. Горела бензозаправочная, автомобили коптили. Мотоцикл шаял. От Искитима до Первомайки образовалась гигантская автомобильная пробка. Застряли фуры с китайским товаром. Чешуистый дракон из грузовых и легковых автомобилей замер в оцепенении. Когда мы зависли, чтобы включить энергофагоприёмник, обугленные трупы уже лежали на обочине. Милиция суетилась. ФСБ изучало ситуацию. И потом, в одном из секретных донесений было отмечено наличие необычного свечения, появление и исчезновение «огненных веретён». Это были мы… Что касается Каинской зоны, где нас тоже видели в этот раз, то до неё — рукой подать, и мы подобрали на борт ткнутого в бок заточкой профессора-лингвиста, чтобы доставить его в усыпальницу героев на пятом уровне.
Мой рассказ будет неполным, дорогие мои гости, следователь, прокурор, адвокат, собравшиеся здесь все вместе тести и нетощие тёщи, а признание останется не вполне чистосердечным, если я умолчу о том, что это даже и не вторая моя свадьба… Кто же моя невеста? Угадайте с трёх раз. А вот и не угадаете! Не Яна и не Аня. И не Галина, и не Марина. И даже не Светлана. А кукла Барби. Та самая Барба, которая лишит меня последнего скарба, это мне уже показали эвелейны по своему сноведенческому кино. А что ещё более удивительно: мы не в ресторане празднуем, а сидим за игрушечным столиком в коробке-квартире, и в окошко заглядывает любопытная Девочка. И видит нас — таких красивых и окукленных. Мужчин Барби. И женщин Барби. Счастливая, она принесёт коробку домой вместе с живущим в ней идеальным кукольным народцем, поставит домик на видное место и будет любоваться тем, как мы пьём и едим из миниатюрной посудки. И мы сможем продолжить наше торжество лишь после того, как выйдет месяц из тумана, а до этого придётся сидеть смирно. Потому что только когда заснёт Девочка, она увидит нас во сне. А в нём-то мы и живём. А коробка с пластиковыми куколками под кроваткой моего сыночки-кровиночки — это для нас «тот свет».
Раз вы слывёте толковательницей сновидений, то я вам расскажу, а вы растолкуйте. Мне жена рассказывала. Ей приснился сон. Будто бы белка, которую мы подкармливали, давая ей с ладони кедровые орешки, фундук, кешью и арахис, влезла в скворечник — и пока скворцы, радуясь солнышку, шкворчали на ветке, сожрала птенцов. И будто бы один птенец был наш сынуля, а второй — она сама. Ей снилось: огромная голова с ушками-кисточками заслонила леток. Мелькнули острые, высунутые из-под сдвоенной верхней губы передние зубы, блеснул хищный глаз — и всё потонуло в темноте… Сон оказался вещим, нам пришлось делить вещи. Ну и на следующий день белка действительно разорила скворечник, превзойдя в своих садистских аппетитах даже Кьеркегора, который, изловчившись, поймал вуалехвоста на крючки своих когтей. Вы полагаете, что всё-таки это болезненное воспроизведение желания приобретения беличьей шубки, которую следовало шить? Скворечник — наш семейный бюджет, а птенцы-желторотики — последние деньги на книжке?
Да, отец Иоанн, это был такой наш экспедиционный прикол. Всё это произошло тогда, Ванечка, когда ты был не отцом Иоанном, а сначала Ванькой, с которым мы калымили на разгрузке кавунов на базе ОРСа, потом мэнээсом на кафедре псевдонаучного канонизма и вместо псалмов завывал пёсьи бардовские песенки.
Такое мы придумали испытание на бесстрашие. Обручение с покойницей. Впервые я сделал это в Пазырыке. Скифская принцесса лежала на укрытом узорчатыми войлоками пьедестале как живая, и мы обставили всё это в стиле студенческого капустника. Я снял со своего безымянного обручальное кольцо и надел мертвячке на палец. Когда я попробовал снять колечко, рука сжалась. Мы объясняли это рефлекторным сокращением оттаивающих мышц и сухожилий.
Пренебрегая всякими предосторожностями, я сделал это и во второй раз. И, как и в первый, поклялся в вечной верности. Зачем? С одной стороны, это, как я уже говорил, был розыгрыш, что-то вроде продолжения спектакля студенческого театра миниатюр… С другой… Не знаю. Когда мы уже извлекли принцессу Пазырыка из усыпальницы, мы устроили второй акт этой пьески. Мы разыграли всешутейное венчание. Яша играл попа (у него как раз бородень выперла). Пётр и Яна — свидетелей. Он — с моей, она — с его стороны. Потом мы уселись за свадебный стол. Прислонённая спиною к скале принцесса восседала рядом со мною…
Вы, доктор, утверждаете, что пятеро чернопиджачных, пять утопленников в трюме эсминца, пятеро из рок-группы «Дзен», пять жён, пять её любовников и даже пять уровней восхождения — это всё психосоматическое отображение одного и того же события, о котором сообщил «Каинский вестник»? И настаиваете на том, чтобы занести это в материалы экспертизы? Вы всё-таки твердо стоите на том, что всё это — лишь образные реакции моего подсознания на пережитое мною в лагере событие, когда вор-карманник по кличке Морской Кот истыкал меня и ещё четверых заточкой. Да и то, что ударов, нанесённых той самой заточкой, пять, что-то значит.
Вы, магистр астрологии, нумерологии, тайный повелитель торсионных вихрей и сновидений, считаете всё это отображением большого розенкрейцерского пентакля? Проявлением пятеричной структуры мироздания? А так же связываете присутствие во всей этой истории морского кота-хвостокола с влиянием звёзд? Вы убеждены, что хвостокол является лишь химерным образом, связанным с тем, что мой знак зодиака — Скорпион? Тот самый обитатель космических пустынь и обладатель смертоносного шипа на хвосте, жалящий всех, кто попадает ему на пути, а потом и сам себя? Вы не исключаете так же возможности, что астральное жало в созвездии Скорпиона — закодированный древними образ корабля пришельцев?
Вот ты, Ванюша-батюшка, пришёл ко мне сюда, в «одиночку», чтобы спросить, почему я так с той экстрасенсшей обошёлся? Это была она, Вань, она. Жена моя. До меня дошло. Доехало. Она так незнакомо, страшно напудрилась, что я её не узнал тогда. Потом, уже в морге, я опознал её по привезённым из Индии бусам из пластмассовых черепов.
Говорите, на лестнице видели в костюме вождя ирокезов? Согласно показаниям свидетелей. Треугол? Рыжий парик? Железной тростью бил и кричал: «Сын мой, Алексей, замышлял ли ты смуту супротив любезного отечества?» Табакерка по предварительной описи? Окровавленная? И всё было припрятано в кладовке? Как и статуэтки Конфуция и Сократа с запёкшейся на них бурой массой? Это и есть таинственный клад из кладовки? Серебряная ложечка с вензелем «К»? Разделывал трупы на апокрифической иконе? Инсценировал кражу со взломом? Там же и белая ряса, чёрный пиджак, фотография гуру в рамочке? Маска полинезийского вождя в комплекте? Пончо, сомбреро, тыква с вырезанными глазницами и пастью, джутовое мочало, гитара, ледоруб? И вы утверждаете, что, обряжаясь во всё это, я менял личины и творил свои чёрные дела? Что, пользуясь паяльником, я выжигал пентакли на животах несчастных жертв. А обрядясь в хитон Фёдора Кузьмича, истязал их посохом? И что и Химика, и Физика угробили не люди Бурака, а я врывался в их лаборатории и совершал сатанинский ритуал? Резал лица осколками колб и реторт? А вся эта история с криминальными войнами нашей родины — выдумки? И этим вот ледорубом я изуродовал телевизор и компьютер? И оказался в больнице не из-за взрыва на бензозаправке, а из-за того, что рванул кинескоп?
Вы, блистающий интеллектом консилиум, полагаете, что всё это я делал с таким аппетитом лишь потому, что в своё время проглотил ту картинку? Ну да, я вам только что рассказал о том, как, когда вертухай всё же засёк меня наедине с фотографией ню, я быстро скатал её в шарик, засунул в рот и проглотил. И на этом основании вы делаете вывод, что я тот самый маньяк, лакомившийся женскими гениталиями?
Вас интересует, не «заказывала» ли мне всех моих жертв исчезнувшая Хозяйка Стола Заказов? Не могла ли колдунья так трансформировать моё сознание, что обычные две пластиковые бутылки с минералкой (тогда я уже был в завязке, говорите?) я принял за акваланги, пустую банку из-под солёных помидоров — за маску, тапки-шлёпки — за ласты. Всё это вы называете фетишами мании преследования, отягощённой синдромом бегства? По-вашему, я мог забавляться этими вещами в одиночестве, воображая себя дайвером? Уединившись в ванной. И подтверждением тому — тапок, найденный в аквариуме во время обыска?
Вы пытались разобраться в моих низменных мотивах. Но ваша попытка картографирования моих западно-сибирских низменностей не удалась. Вы бы знали, отец Иоанн, чем она меня кормила! Я как-то заглянул в кастрюльку. И что же я там обнаружил?! Оторванные петушиные головы, детские ручки-ножки вперемешку с поросячьими ножками и пятаками, ещё шевелящихся змей, копошащихся червей. Бродя по Ключевским сопкам, она собирала колдовские травы. В шкафу кухонного гарнитура, купленного на мои экспедиционные гонорары, склянки с надписями «белена», «болиголов», «красавка» теснились рядом с баночками, содержимое которых мне было не вполне понятно. Знаю точно, что она подсыпала в своё варево и сушёных мух, и толчёных ос, и измельчённых муравьёв. Но главным ингредиентом приготавливаемых ею мазей был детский жир. Пресса сообщала: участились пропажи малышек из колясок, оставляемых нерадивыми мамами на свежем воздухе. Из них-то она и вытапливала дьявольское снадобье. Жиром младенцев она мазалась с тех самых пор, как я привёз её из Пазырыка и уложил на кровати в спальне, чтобы сличить её с женой. Жена спала. А может быть, уже и была мёртвой. Потому что после инцидента на кухне с месяцем, туманом, ножом в кармане я перетащил её на супружеское ложе — бездыханную. Вернувшись в спальню после душа, я обнаружил, что одна из уложенных мною на постель сидит и красится возле трюмо. В комнате витал непривычный запах. По татуировке на плече я мог предположить, что это всё же Пазырыкская принцесса, но и жена с тех пор, как мы вернулись с острова Ниауа, стала украшать себя татуировками. Она зачерпывала мазь из баночки в виде золотой морской черепахи с крышечкой-панцирем и втирала её в упругие руки, эластичные бёдра, пружинистые груди. Её лицо манило. Её губы притягивали. Её глаза завораживали. Я сделал шаг, чтобы припасть. Хохотнув, она мазнула меня составом из баночки — и я стал превращаться в диван. Мгновение — и на месте ног и рук уже топорщились неуклюжие ножки. Спина выгнулась спинкой. Локти преобразовались в подлокотники. Суставы обрели крепость металлической защёлки, с помощью которой я складывался и раскладывался. Я утратил прежнее зрение, но обрёл иное: всеми моими пружинами я улавливал, всем своим поролоном впитывал, всей своей обивкой осязал. Я услышал, как у подъезда остановился «Чероки» её любовника. Шаги на лестнице зачаровывали. Звонок в двери — заворожил. Прошлёпали босые ступни. Щёлкнул затвор замка. Послышались чмоканье губ, возня в прихожей, смех, болтовня — и всеми своими пружинами я ощутил, как они завалились мне на спину. Меня затрясло. Я, батюшка, может быть, и не воспарил бы! Знаю, что левитация со времён священной инквизиции считается тяжким грехом. Но запах его носков! Они упали рядом с читанным мной на ночь «Космотеоросом». Я проскрипел заветную строчку заклинания — и ощутил лёгкость необыкновенную. Морской проспект предстал в виде ландшафта морского дна, заваленного плавсредствами и летательными агрегатами минувших войн. Дом учёных — рухнувшая из поднебесья крылатая этажерка без винта. Крыша моего дома — вспученная взрывом палуба эсминца. Телеантенны — мачты. Стеклянисто-прозрачная медуза газетного киоска застыла в оцепенении. Машины плыли, лениво шевеля плавниками. Соседи вывалили из подъезда поглазеть на летающий диван и двоих на нём, как те утопленники-мортроки из дыры в борту. Меня вместе с моей ношей тащило в сторону Ключей. Я прокряхтел ещё одну строчку заклинания на память — и, насаживаясь на луковку Зачуровской церковки, проломился сквозь гнилые плахи потолка (потому они так легко и перешибались ребром ладони) прямо в алтарь. Мои наездники ничего не замечали, продолжая. Между тем, поднатужившись всеми пружинами, я прорвал обшивку и вонзился в камасутрианцев бесчисленными штопорами. Подскочив как ужаленные и не понимая, что происходит, голенькие, они выбежали вон. Разрывая обивку, я вырвался, чтобы кинуться вдогонку. Тяжёлые шаги на паперти меня остановили. Неуклюже косолапя, каменные бабы — бал-балы надвигались на меня с мегалитическими ножами и рогами в руках. У одной в пальчиках-щипчиках был защемлён каменный кубок. Я кинулся в алтарь. Они — за мной. И вдавив меня, поролонового, в пружины и перекладины — навалились. Возник свин с петушиной головой, сыпанули пуговицами поросячьи пятаки — и я проснулся.
Нет, гражданин следователь, изъятый вами из кладовой гранёный предмет — не «флакон сине-зелёного стекла из-под тройного одеколона с навинчивающимся на резьбу пластмассовым колпачком». Это и есть кристалл Якоба Брюса, с помощью которого он открывал временные коридоры. История этого камня удивительна. Он попал в руки воинов Александра Македонского во время Индийского похода. Этот кристалл был третьим глазом языческого божества. Потом он украшал сокровищницу персидского шаха. К Якобу Брюсу он попал во время русско-турецкой войны 1686-1700 годов.
Вы, адепт, магистр астрологии, некромант, нумеролог и посвящённый высших степеней нашли в моих инициалах и АД, и ГАД, и ДАГа. Что ж, видно, являвшегося жене во сне чёрного кобеля не отмоешь добела! Да, я откопал окаянного пса, что сосед зарыл под бузиной неподалеку от того места за ИЯФом, где мы с женой сажали картошку. И я произвёл над могилой пса обряд по канону посвящённого. Вот тогда-то он и стал являться во сне и мне, и жене. На Вербное он не пришёл. Я вынул из холодильника её куски и, сложив, окропил… Заполненная на водосвятие пластиковая бутылка стояла в холодильнике с зимы. Кухня наполнилась дымом, паром, серным запахом. Она восстала, по-прежнему прекрасная. Я всё сделал, как мы и договаривались. Таков обряд омоложения. Она была так сексуальна, что я тут же овладел ею. Но когда я вошёл в неё, как нож в докторскую колбасу, она начала распадаться — и тогда я увидел, как мои руки превращаются в лапы чёрного пса. А в луже на полу месяц высветлил сияющую пасть. Я вонзил зубы в ещё тёплые куски — и стал пожирать их…
Я знаю, ваша честь: стоя на более высокой стадии биомолекулярного комбинирования, вы можете менять обличия. Только что вы были Петром Великим, теперь вы — Фёдор Кузьмич. Я понимаю, что мы сейчас находимся не в зале суда, а на флагманском судне-призраке. Поэтому прошу принять меня в команду эвелейнов… Я знаю, нам предстоит последний бой с трансмутантами чернопиджачников и белорясников — дринагами и полиферами — и тогда мы сможем прорваться на пятый геленейский уровень.
Пользуясь предоставленным мне последним словом, я, уважаемые судьи, сообщаю вам, что моя миссия сборщика энтифлегии завершена. Отправляясь в камеру смертника в качестве серийного убийцы-маньяка, врывавшегося в квартиры мирных граждан трёх стран и орудовавшего где кухонным ножом, где разделочным топориком, обнаруженными в кладовой вместе с белым халатом, париком с косицей и саквояжем, я стал резервуаром энергофагов. Набрав 300 тысяч мегаэгров, достаточных для перемещения на пятый уровень, а с него — на блаженную Гелению, я прошёл полный цикл посвящения. Звезда Королун зовёт, Ликония ликует вместе с Тайруном и Танайей. Отправляясь в дальний путь, я должен вам сообщить, что камеры смертников — не что иное, как современные языческие капища, сеть созданных эвелейнами сборных пунктов-жертвенников, где и происходит окончательный отбор… Вы спрашиваете, зачем во время моих ритуалов при мне всегда бывали «Отель у погибшего альпиниста» Стругацких и «Космотеорос» Гюйгенса? Разве вам не известно, что «Отель» надиктован братьям эвелейнами? А «Космотеорос» является зашифрованным сборником заклинаний для сбора энтифлегии. Так было всегда. Прежде для тех же целей использовались тексты чернокнижников, еретические инкунабулы. Я уже предоставлял в ваше распоряжение публикацию из «Ньюс уик» о голубом свечении небывалой интенсивности, охватившем электрический стул, на котором казнили несчастного полицейского. Похожие публикации появлялись в «Жэньминь жибао», «Матен», «Каинском вестнике». В одном случае казнимого окутывал светящийся дракон, в другом — на лезвии гильотины возникал сияющий меч тамплиера, и сам магистр в наэлектризованных доспехах являлся, чтобы свершить обряд, в третьем — скончавшегося от удара заточкой зека охватывал серебристый кокон (так на иконах изображают нимбы). Такое бывало и прежде. Вспомните сожжение Джордано Бруно в Риме! В хрониках Франческо Диабальди прямо сказано: «Его объяло голубое мерцающее облако. Образовался светящийся столп. И он вознёсся». Так что никакой не огонь, не дым. А приход сборщиков энтифлегии на кораблях-излучателях. Теперь ещё кое-что о камерах смертников и исполнителях приговоров, которых почему-то перестали звать жрецами или палачами. А они-то и есть оптовые сборщики…
Вы, госпожа судья и заседатели Алекто, Тисифона, Мегера, говорите, нож, которым она резала на разделочной доске лук, обливаясь слезами? Топорик, которым я рубил свинину и говядину из стола заказов? И всё это произошло на кухне? А я видел совсем другое: уставленный яствами свадебный стол в моём доме в Итаке, Пенелопа на троне, бесчисленные женихи, упившиеся неразбавленного вина. Всё же это было не репчатое растение (об этом свидетельствует психиатрическая экспертиза), не та безделушка, что я привёз из турпоездки, а настоящий залежавшийся в чулане лук Одиссея. Его не мог согнуть ни свинопас, ни винодел, ни обладатель несметных стад баранов. Русокудрый Телемах подал мне его. И тогда я натянул тетиву и послал стрелу. Так что эти раны не от кухонного ножа из саквояжа…
Ваш вид, уважаемые Алекто, Тисифона, Мегера, Кадын, Карна, сбивал меня с толку. Но теперь, когда я узнал об устройстве ваших скафандров, всё прояснилось. За змей на ваших головах люди веками принимали многочисленные патрубки, по которым в ваши скафандры подаются ингредиенты состава, называвшегося в прошлом амброзией, нектаром богов или сомой. Как существа пятого уровня, вы не можете дышать земным воздухом, он для вас губителен. Да, я ошибочно принимал за гадюк, кобр, ужей те самые патрубки, которые отсоединялись от заплечных резервуаров-испарителей, чтобы дать агонизирующему вдохнуть умиротворяющий состав. Вы это делаете перед тем, как забрать энтифлегию. Так что в момент последних конвульсий, отхода кала и мочи человек испытывает блаженство. Что касается ваших устрашающих личин, то это всего лишь навсего легко трансформирующиеся биошлемофоны. О том, что ваши факелы — пламя, вырывающееся из сопл портативных реактивных двигателей, позволяющих вам перемещаться с неимоверной скоростью, я тоже догадался только теперь…
Вот, гражданин следователь, всё доставлено в целости и сохранности. Сокровище амазонок не пострадало. Хоть эвелейны и забрали два с половиной тысячелетия хранившиеся в них части антигравитатора. Вы считаете всё же, что это не шлем, а кастрюля? А два этих ножа — один поменьше, другой побольше — не боевой клинок-акинак и не ритуальный нож? А щит — всего лишь сковорода?
Вам, приводящим приговор в исполнение, только кажется, что я сижу на электрическом стуле, усажен на стоматологическое кресло в гараже, пристёгнут ремнями, привязан рукавами, зафиксирован, обездвижен. На самом деле я абсолютно свободен, потому что я — Агафирс. И в действительности я восседаю в кабине корабля-призрака, и этот горшок с проводками у меня на голове — антигравитатор. Законтачив рубильник, вы замкнёте меня на всю собранную на планете энтифлегию — и я трансвертирую, а вы исчезнете. Знайте, уважаемые участники международного симпозиума, как только замкнётся рубильник, так называемые «ледяные линзы» станут таять. И начнётся то, что предсказано многими сакральными текстами и прогнозами метеорологов, с тревогой наблюдающих за изменениями климата на планете: материки уйдут под воду, горы превратятся в острова. Вы уже осведомлены, что «линзы» плато Укок и есть корабли-излучатели. А мумии, в них заключённые, — скафандры эвелейнов. Наша задача — спасти корабли-призраки от глобального потепления...
6
— Ну что — будем составлять опись! — опять раздался голос Молодого.
И я обнаружил, что сижу под электронным колпаком, куда меня два акробата с возгласом «опа!» усадили вначале в таганрогском РУОПе, затем, как скворца на ветке — в таганрогской контрразведке.
Но это была совершенно другая организация.
Это был офис знакомой мне «Страх-компани», где я взял ссуду на экспедицию.
Помещение службы безопасности, оборудованное по последнему слову техники.
— Значит так! Всё выведено на дисплей! Она очень хорошо воздействует на его либидо! — донёсся до меня знакомый голос. — Теперь ещё подстереть остаточные энцефалобиты — и всё. Он готов для того, чтобы давать показания — хоть в контрразведке, хоть в Интерполе. А уж в милиции тем паче…
— Ну ты, Василий, даёшь! Настоящий выпускник «школы женихов». Психотронщик! Ну, а теперь воткни ему что-нибудь ещё про инопланетян.
Это тоже был до боли знакомый голос.
Последнее, что я увидел на дисплее, было её разложенное на графические ингредиенты объёмное изображение. Фоторобот. Подвижный. Почти что живой. Она — в шортах и майке с Цоем. Она — обнажённая. Она — в акваланге. Она — в доспехах царицы амазонок. Она — мумия, пролежавшая в земле две с половиной тысячи лет. Она…
Дальше шло звёздное небо. Я падал в воронку Млечного пути, вжатый перегрузками ускорения в кресло корабля-призрака. Я был эвелейном. Она тоже походила не то на насекомое, не то на рептилию. Мы приходили сюда не то с третьего, не то с четвёртого уровня.
КОНЕЦ