Всё - киноварь и аурипигмент...
Холодный яд вливает осень в душу,
и я боюсь ее, по-детски трушу,
что не смогу в ответственный момент
ей противостоять, что не смогу
в тоску не погрузиться с головою,
сливаясь с дождевою пеленою…
Пойму, что смысла в жизни на бегу
нет и не будет. Вереница дней
водой струится и в песок уходит;
зачем опять я, вопреки природе,
не в палых листьях, а среди людей?
Пылают погребальные костры -
Уходят в небо листья горьким дымом.
Их души рвутся вверх неудержимо,
моя же здесь… пока что… до поры…
****
Листьев больше не жгут во дворе,
Соберут и увозят куда-то,
Невеликая, вроде, утрата,
Но без дыма костров в октябре
Осень будто не может уйти…
Старый зонтик и поднятый ворот.
Серый дождь, серый день, серый город
Как бедняге не сбиться с пути?
Благородною старою дамой
Или нищенкой в драном пальто
(не узнал ее снова никто)
Бродит вдоль площадей и бульваров.
Так и будет слоняться она
До весны в бурой прели и гнили
Потому, что мы не проводили
В октябре ее дымом костра.
****
Нет, привыкнуть к этому невозможно
Даже если тут прожито жизни две трети -
Будто к яду, что в душу вливают подкожно,
Будто к мысли о собственной будущей смерти.
К этим сумеркам вечным, дождям и туманам,
К тушам туч, что косыми сетями повисли,
К стаям птиц, улетающим в теплые страны,
И к тоске, заполняющей сердце и мысли.
И когда-нибудь после, за краем могилы
Когда спросят меня (если там кто-то спросит)
- "Что ты в жизни земной никогда не любила?"
Назову лишь ее – ленинградскую осень
14.10.2017
***
И я перелетная птица!
Как только гусиные стаи
Напомнят протяжным криком,
Что время пришло прощаться,
Душа моя рвется на части,
Одна говорит - Останься!
Другая - Не будь рабыней
Замкнутого пространства!
Ведь мы, перелетные птицы,
Должны подчиняться ходу
Не жизни людской унылой,
А вечным законам природы!
Но жизнь подрезала крылья.
С гусиной стаей прощаюсь
Печальным взглядом и криком.
И улететь не пытаюсь
1991