В устье гиблой протоки стечением странным
мы закончили скорбный свой путь до поры;
дикари, всех схватив, привязав к истуканам,
в плоть живую вонзали свои топоры.
Казнь верша, ирокезы вводили эмбарго
на пшеницу из Фландрии, аглицкий шёлк;
только я избежать смог судьбы суперкарго,
ускользнув, когда вопль его в зарослях смолк.
Океан гнал меня в плен навязчивой мысли,
как дитя, в круговерть ураганов и зим:
от земли отдирал он скалистые мысы,
не давая пристать, – пуповины грыз им.
Десять дней и ночей над смиренным кладби'щем,
как листок, я носился над зыбью пучин
и дыханье их чувствовал раненым днищем,
мозг во мне угасал, свет был неразличим.
Трюм той утлой скорлупки, скользящей сквозь грозы,
щелью воду цедил, будто грог терпкий пил.
Смыв и кровь, и вино, испражненья и слёзы,
шторм оставил корабль без руля и ветрил.
Я на гребне парил необузданной рифмы,
в блеске звёзд тех, что канули в море с высот,
где покойник, чей бриг раскололся о рифы,
весь распух, увлекаемый в водоворот,
где закатной лазури раствор с синевою
предрассветных глубин разум мой воскресил,
как напиток любви. Я спешил за волною
среди хаоса строф, выбиваясь из сил.
Ослеплён аквилона зловещей преградой
иль небесным огнём, как медуза он жгуч,
я потом всё ж прозрел, между кривдой и правдой
разглядев голубиц в ярких сполохах туч.
Видел я, как восходы отчаянно мглисты,
нереальностью этой картины сражён:
море – древний театр, где протагонисты –
злые волны, что лезут всегда на рожон.
Изумрудами снежная даль осветилась,
лишь коснулся я губ неприветливых вод,
словно фосфор плеснул в черноту наутилус
моей тайной души, моих тяжких невзгод.
Мнил я, глядя, как мир проверяя на прочность,
вал метался, ощерясь, свиреп, окаян, –
не спасет меня Девы Святой непорочность,
ей не внемлет языческий бог – Океан.
Красоту ста Флорид мог, наверно, воспеть я:
пёстр покров их, как лёгший у ног леопард –
отблеск радуг в зрачках. Мне же ближе соцветья
дивных лилий в лагунах далёких спорад.
Здесь в упругих сетях, в смрадной вязкой трясине
разлагается левиафанова плоть;
в дикой буре страстей, в тихой мёртвенной стыни –
двух стихиях морских, что не перебороть, –
мне ль о перлах и льдах берегов незнакомых
бредить, коль занесён я в зловонный лиман,
где удавы, добыча лесных насекомых,
с пальм сползают во мрак наподобье лиан.
Как в младенческих снах, созерцал там я сонмы
рыб в златой чешуе, косяки нереид,
тех, что в пене ажурной легки, невесомы,
колыхались, биясь о далекий гранит.
Зовом двух полюсов разрываем на части,
грузом тысяч полипов влекомый ко дну,
как монахиня истая был я во власти
жалоб горестных, слитых в молитву одну.
Перепачканный в птичьем дерьме, на излёте
я кружил, как подхваченный ветром плевок,
и пока мой корабль трепыхался в помёте,
просочился утопленник в чрево его.
В лабиринтах изломанных в кровь переносиц
скрылся я: за хмельною туманной канвой
вряд ли сможет меня разглядеть броненосец
или Ганзы торговой пристрастный конвой.
Вдаль с упорством стремясь, слился я с горизонтом,
разодрав синеву ростром лодки своей,
вкруг рассеяв, поэт пусть увидит резон в том,
брызги солнца и хлопья воздушных соплей.
Надрываясь, мой жалкий обломок тянули
запряжённые, будто в повозку, коньки,
и дрожал небосвод в серых тучах – в июле! –
и пронзали их ультрамарина клинки.
Миновавший погибель в ревущем Мальстрёме –
бегемотовой вульве, я в страхе роптал,
ждал, как вор, отстояв днём и ночью на стрёме,
что забрезжит во мгле европейский портал.
Звёзд скопленья – глядящие в море громады
не постигнутых мной бестелесных миров
меркнут в выси небесной, где птиц мириады
гонит Ветер Грядущего – зол и суров.
Плач вселенский, гримасы его и оскалы
в бликах зорь и распахнутых ликах луны
прочит смерть мне, во тьме направляя на скалы
строй видений, что бренных останков полны, –
в них, вернувшись в Европу, продрогший, как зяблик,
преклонённый над лужей, подёрнутой льдом,
я – пытливый мальчишка – пускаю кораблик,
под крылом мотылька в бесконечность ведом.
Мне претит, надоедливей привкуса спаржи,
эта качка, которой пресытится всяк,
арестантами по верх набитые баржи
и беспечные яхты надменных гуляк.
Написать рецензию
Впечатляет,-спасибо!
Вадим Константинов 2 25.08.2010 07:46 • Заявить о нарушении правил / Удалить
Добавить замечания
Вадик, ты бы знал, как меня вдохновил Рембо, чтобы я все это навертел. Полгода по Кишиневу искал построчник. Удачи тебе в твоем микрокосме поэзии. Это, безусловно, дар, поскольку мнительные поэты всегда стремятся к макрокосму, овладению Вселенной.
Александр Тхоров 25.08.2010 16:22 Заявить о нарушении правил / Удалить