На челе упрямый знак вопроса,
как и прядка, а глаза бездонны:
средь ужимок и гримас хаоса
вдруг мелькнул точёный лик мадонны;
взгляд искристый, брошенный украдкой,
я поймал, скрепив обломки веры,
увлечённый дивною загадкой,
в жизни настрадавшийся сверх меры;
сердце распахнул тебе, как двери,
и, казалось, это божья милость
снизошла: во что же я поверил,
пригубив слегка твою невинность?
кто же знал тогда, что мы – не ровня?
что мне мнилось неизбывным счастьем?
я не я был, в тот момент не помня
всё, что отвергал, к чему причастен;
а теперь, увы, разочарован,
и в душе – сомнения и заметь,
прокляну всех женщин час не ровен,
но куда ж я дену свою память?
не забыть вовек мне бурных ласок
и страстей высокого накала –
карнавал венецианских масок,
тот, где ты меня короновала,
но не командором и не дожем,
а шутом – объектом для насмешек;
терпкий бриз, струясь над нашим ложем,
к горечи обмана был подмешан
и разбавлен заблужденья меркой,
да ещё настоян на тумане:
тот растаял, тут же вмиг померкло
всё, что прежде виделось, дурманя;
нежный взор стал муторным и липким,
был таким он с самого начала,
есть причина и твоим улыбкам,
тем, что ты столь щедро источала,
и в своём стремлении обидном
оболгать предстала, как химера,
убедив меня в неочевидном:
худший из пороков – это вера;
я постиг – а многие на свете ль
пили это горькое лекарство? –
сколь умело прячет добродетель
под чадрой надменность и лукавство;
вот и вышло так: ты не чета мне –
странная, придирчивая гостья,
тень души, в которой сочетанье
света с мраком, черни с белой костью.