Какой-нибудь Профессор Кислых Щей
был популярен, а теперь один-ничей.
Ну да, он выпил, но так уж, чтобы уж…
Ничей отец, да и давно уже не муж.
Под сирым солнцем, опершись на парапет,
он разгружал себя, как психотерапевт:
зевал, икал, катал козявки и скучал,
от делать нечего бескрылых мух случал,
мечтал о тёплых и далёких островах,
где девки добрые не знают о правах…
Но жизнь безжалостно развеяла мечты:
нарисовались, как архангелы, менты
и повалили на заплёванный бетон,
за что наехали - про это, мол, потом.
В участке душно, зарешёченный балкон
и лампа тусклая под потным потолком.
«Начнём с того, что ты признаешься, дебил,
как ты насиловал её и долго бил,
потом доложишь, как её же задушил,
тогда мы, может, отдышаться разрешим.
Ну а покуда, ты, паскуда, остроту
прочувствуй, бля, и говори начистоту!»
Их было четверо на бомжа одного,
а он один, не разбиравший ничего.
Ну как, скажите, при давлении таком
сопротивляться и молчать под протокол?
Вот так и он: сопротивлялся, сколько мог,
отбитых лёгких на пол выплюнул комок.
Но сердце, сердце-то уже не чемпион,
забилось, глупое, и тихо помер он.
Обмяк, скукожился и превратился в хлам,
менты встревожено застыли по углам.
Их успокоил многоопытный майор:
«И у защитников бывает фарш-мажор.
Свезите щас и прикопайте у леска.
Ну а насильничка придётся поискать…»
Они его зарыли вниз лицом.
Он на морозце смёрзся леденцом.
И каждый ни минуты не терял,
чтобы успеть домой на сериал.
И смысла ставить не было креста,
чтоб тут его никто искать не стал.
И кто бы стал разыскивать бомжа
за рощей у развалин гаража?
И выпал снег на следующий день.
Зима была - четырнадцать недель.
Распахнутое небо смотрит вниз
глазами без глазниц и без ресниц.
Вселенной совершенно наплевать,
кого сегодня будут убивать.
И кто зарыт, и где, и кем зарыт,
суровый космос данных не хранит.
А тот, кого зарыли, закоснел,
чтобы оттаять только по весне,
чтоб тёплая и влажная земля
из тела сделала подобье киселя,
в земную глубь среди кривых корней
вода текла и исчезала в ней,
сочилась в водоносные слои,
и попадала в речки и ручьи,
потом струилась, руслом проходя,
и смешивалась с каплями дождя,
и достигала отмелей морских,
не забывая о делах мирских.
Вода ушла из тела навсегда,
но всё о нём запомнила вода.