Момент разделения наступает внезапно. Хотя его осознание приходит и не сразу. В памяти всплывают легкими пузырьками приятные воспоминания. Детские. Отроческие. Упрятанные в невинной глубине, сродни состоянию человеческой души до грехопадения. Библейский миф лишь весьма кратко и туманно, в смутных символах описывает бытие свободного духа, только начинающего свое нисхождение по спирали материальности. Сводя всю эту космическую драму до сотворения плоти из праха и наделению ее духом светлости. Святости. Запредельности миру грубых форм. Параллельные сюжеты, апокрифика не библейских, не иудаистических, а позднее, не христианских культур, таких как: индусские, тибетские и даже японские легенды, повествующие об изгнании из Рая прародителей, а также неподтвержденные материалы о забытых, вычеркнутых из церковной истории годах земной жизни Спасителя после достижения Им тринадцати лет и вплоть до тридцати, лишь только запутывают метаисторическую картину разворачивающегося бытия, нарушая ее цельность. Смущая незрелые умы.
В наплывающих образах, в полузнакомых ощущениях, подзабытых, смешанных с опытом нынешней реальности, сознательных и подсознательных отпечатков на сетчатке, в каждой клеточке настоящего физического воплощения, с детскими снами, мечтами, желаниями, нетрудно потеряться. Просыпающийся в жарко натопленной комнате человек будет видеть, сквозь слипающиеся ресницы, моргая, веки продирая, сладкие видения своего далекого детства.
Рождество и Новый Год обладают особой притягательностью для нас, как русских, так и других европейских народов. Внутренней наполненностью нематерильным смыслом. Инспирированные извне, пробуждающие самые светлые чувства в человеческой душе, эти мистериальные празднества, сакральные, связующие душу незримой нитью с запредельным бытием, сохраняют свой смысл во все времена и не могут быть полностью замещены чем-то иным, абсолютно чужим, в угоду меняющейся политической конъюнктуре, или социальной парадигме. Примером тому служат, не выдержавшие испытания временем календарные реформы французских якобинцев, русских большевиков и германских нацистов.
Русский Новый год – особая тема. Меняя свою дату, от первого марта до первого сентября, он лишь три столетия отмечается в России на европейский манер первого января. С конца двадцатых годов ХХ века до середины тридцатых Новый год в СССР вообще был отменен. Пытаясь воспитать человека нового типа, новая власть сперва заменила традиционное Рождество на «пролетарские елки», а затем и вовсе запретила отмечать Новый год. Впрочем, запрет продержался лишь несколько лет. Но вплоть до завершения второй мировой войны первое января не являлось в СССР выходным днем. Единственный неполитизированный советский праздник, с глубинными языческими и вместе с тем христианскими корнями, он глубоко засел в генетической памяти русского человека, неся с собой ощущения необычайной радости и подъема. Хотя за более чем семидесятилетнее существования СССР в стране выросло не одно поколение безрелигиозных людей, для которых Рождество утратило былое значение, все привычные символы и традиция новогодья остаются сугубо христианскими.
Просыпаясь на Новый год, точно так же как век и более назад, современные русские дети бегут к рождественской елке за подарками. Воспоминания этих счастливых моментов приходят на ум всякий раз, когда человек ощущает некое блаженство. Неважно, снег ли идет за окном, дождь ли стучит по крыше, или же ярко светит солнце. Но конечно, больше и чаще всего вспоминается Новый год в преддверии зимы, когда осень уже оборвала всю листву с деревьев, когда по ночам замерзают лужицы, а утром так сладко просыпаться в тепле и неге, вдруг ощущая себя снова ребенком. Скоро Новый год!
Чувство защищенности, беззаботные ощущения, сродни детским, рождаются спонтанно. И даже если ты еще не встал, не успел встать не с той ноги, то ясно понимаешь, что встанешь именно с ТОЙ. И будешь скакать по спальне, как в детстве. Заливаясь радостным смехом. Безпричинным.
Пустота и разделение. Момент выхода. Миг прозрения. Освобождение. Одиночество не как изоляция. Но как осознанное единение, ощущение себя единственным и единым. Цельным. Пустота не как опустошенность, но скорее, как вытряхнутость карманов, вывернутость их наизнанку. Прежде чем совать в стиральную машину грязные джинсы, выворачиваем все наружу. Из карманов сыплются ключи, медяки, какие-то крошки, семечки, всякая шелуха. И в стирку скорей! Доза мыльного порошка. Несколько литров воды. Зашумела машина. Завертелся барабан.
Мы крутимся как белки. Мы не выходим за пределы. Колесо вращается. Оборот за оборотом. Чистота? Отбеливание? Сушка? Разглаживание утюгом? Я помню старый утюг своей бабушки. Она нагревала его на газовой плите. Старый, чугунный утюг. Не электрический.
Страхи. Опасения. Кузен вспоминал, что бабушка не любила электрического тока. Боялась замыкания проводов и пожара. Всегда тщательно проверяла, выключены ли все приборы и освещение в квартире, уходя на работу или в магазин. Я тоже люблю больше естественный свет. Когда снимаю. Уличное, натурное освещение. В погожий ясный день. Хотя легкая дымка, туманность создают особый эффект картинки. Матовость и приглушенность.
Рай или Ад? Земля.
Детство или старость? Зрелость. Осознанность.
Страх или безстрашие? В области разума что может устрашить?
Знание? Ведение? Введение в неизведанное доселе? Полузабытое? Напрочь исчезнувшее?
Вычеркнутое? Растворенное в привычке? Нерассуждающей? Не задумывающейся привычке?
Посвящение? Просвещение? Просветление?
Ощущение или возвращение?
Размышление?
Что если я не потом, а уже? Что если в каждом мгновении – вспышка? Зов? Разделение?
Удовлетворение или растворение?
Моменты морей приходят не только с каждой набегающей на песок волною. В шепоте переговаривающейся с ветром листвы, как и в вечном монологе моря, индиффирентного людским заботам, слышится нечто запредельное. Зовущее. Влекущее. К горным вершинам. К горним высям. К парению.
Восходящему?
Нисходящему?
Плавному.
Что есть я? Азъ есмь ли? Индийский садху. Скрестивший ноги. Голый. Старый. Вместо чалмы какая-то грязная тряпица. От солнечного жара. Посыпанный пеплом. От кремации. Раскачивающийся. Напевающий что-то. Себе под нос. Тат твам аси. То ты еси. Ась? Аюшки? Азъ? Есмь? Еси? Ети? Иху? Тваху? Маху? Не даху?
Спокойствие и море. Гладь океанская. Как зеркало. Оно и есть зеркальное. Штиль души. Безчувствие. Как безсильное, равнодушное отчуждение? Или как выход за рамки и формы?
Полет? Разбег? Взлет? Или же спонтанность? Своевременная. Своечерёдная.
Небеспокойственность.
Однажды ты просыпаешься с ощущением покоя.
И упокоишься с миром. В мiре.
1 ноября 2010 г.