Умирая от голода, мучаемый жаждой, на подоконнике своего бедно обставленной комнаты весь в чернилах и обвитых мыслях сидел молодой и влюбленный поэт. Его ясный взор был устремлен на исписанные листы бумаги, то и дело находившие свое место в разных и порой совсем неожиданных местах его скромной обители. Одни лежали прямо перед ним, логично гордившиеся только что завершенным монологом, другие, помятые, однако сохранившие в себе смысл, гордо восседали на письменном столе, составляя компанию гусиным перьям, чашке остывшего чая багрового цвета, и клетке, в которой весь день спала летучая мышь; так же листы можно было обнаружить на, под, и даже в самой кровати, кое где на полу, в выдвижных полках шкафа, возле входной двери, качестве подстилки, а так же на стенках, тщательно и старательно прикрепленных автором.
Покусывая то нижнюю, то верхнюю губу, в невероятных муках, темноволосый повелитель рифм, заполнял строки пустой, неподдающейся бумаги. Каждый завиток, рождал слово, а слово, соединяясь в предложения невидимыми ладонями любви, создавали неповторимую текстуру и послевкусие текста. Совершая такие операции целый день кряду, юнец, совсем позабыл про еду, что не странно: вспоминать было не о чем, последнюю корку хлеба он скормил своему питомцу, а себе оставил чай, да так и не выпил его –решил подождать подходящего момента.
Свеча, горевшая на столе, едва ли могла осветить бедность комнаты, однако серые стены, облупленный потолок и влюбленная душа не нуждались в огласке – это вечные спутники любого поэта, особенно такого юного и прекрасного.
Большие глаза его были наполнены жаром вдохновения, худое бледное лицо и мужественные скулы меняли свой облик с каждым невольным движением огня пламени свечи, влажные четко очерченные алые губы были слегка приоткрыты и издавали едва слышный шепот юношеской груди, волосы ниспадали на лоб непослушно, однако никак не мешали и придавали загадочности его образу, черные, буд-то нарисованные углем ресницы, искушали смотрящего в глаза к безумным поцелуям, а шея кричала о девственности его молодой кожи и невинности широкой груди. Сверху была накинута хлопковая туника, которая так же была потерта, измазана вдохновением. Узкая талия была прикрыта не менее узкими темными брюками в едва просматривающуюся клеточку. Они были немного коротки, и открывали белоснежные щиколотки. Стопы были по-честному босы и очаровательны.
Подоконник, устеленный мягкими подушками и уютным одеялом, которые он купил за гроши на распродаже у разорившегося купца, представлял собой небольшую гандолу, в которой венецианские певцы катают гостей города по бесконечному речному городу. Окно было открыто настежь, так что один угол одеяла нечаянно свисал вниз, однако его приметил шаловливый ветер и, после знакомства, предложил поиграть в весьма заманчивую игру – колыхание и независимость. Видимо помпончик, пришитый к углу одеяла, был весьма рад этому вниманию и принял внезапное предложение, этому свидетельствовало его волнистое покачивание в воздухе.
Ночь была воистину свежа, наполнена смыслом и духом необычайного волнения – так бывает всегда, когда творится Искусство, искусство исполненное любовью, грацией и соизмеренным тактом. Луна, только что вошедшая в свои полномочия, гордо осматривала город, не пропуская ни одного окна, ни одной темной узкой улочки, ни одной души жителя. Она была своеобразным дозором и всегда выступала свидетелем в различных спорах, однако, когда прения были слишком противоречивыми и их развязка продолжалась днем, луна очень обижалась –ведь днем ее нет, и ее крайне важные показания никто услышать не мог. Еще она любила посплетничать со звездами, нередко начиная разговоры о чем –то в чем не знала толку. Последние же просто светили и кружили веселые хороводы созвездий, радуясь каждой минуте. В этот момент луна обычно старалась не смотреть на их пляски, отворачивалась и делала вид, что усиленно работает над порядком в городе.
Однако одна звезда не танцевала и вовсе была грустна. Это была не обычная звезда. Адариус всегда славился своим ярким и чистым светом. Только он один мог осветить этот город, настолько яркой был Адариус. Все влюбленные считали его своим покровителем, писатели нередко посвящали ему свои песни, а художники - картины ночного неба. Но сейчас свет звезды был сер и мрачен, он был все так же очарователен в грусти, и в нем даже появились новые оттенки. Раньше это был холодный свет, сейчас в нем можно было различить тонкие мягкие оттенки совершенного счастья и ненависти одновременно, едва заметный оттенок надежды пряного желтого цвета и небесно синий цвет преданности.
Подружки Адариуса смеялись:
- Что случилось с тобой, братец Адариус? Ты не кружишь с нами в танце, не даришь свой звонкий смех Луне, вместо этого ты грустишь.
- Милые сестры! Не могу я светить так, как прежде, и смех мой теперь мне не поможет. Я самая печальная и несчастная звезда на всем небесном своде! –произнеся это, Адариус грустно посмотрел в окно поэту, который несколько минут вникал в просторы неба, его волнующую глубину, водя кончиком пера по налитым губам.
- Да ты братец, никак влюбился? –засмеялись они и побежали в дружном белом вальсе.
- Влюбился? Пожалуй… Однако любовь эта мучительна… -подумал Адариус и продолжил свое лицезрение молодым лицом, вдохновленного поэта.
Наступило утро. Город начал просыпаться: звонче зажурчала речка, запели свою утреннюю песню петухи, засуетились квочки на насестах, коровы забили копытом, призывая хозяек к утренней дойке, цветы начали тянуть свои листочки и бутоны к солнцу, птицы летали вокруг домов, оповещая о новом, прекрасном утре.
Всем звездам пора было ложиться в нежнейшую колыбель неба, Луна лично пересчитала всех, но одной все же не доставало. Обойдя горизонт она увидела Адариуса –тот явно не собирался ложится.
- Оставь меня. Я не могу спать.
- Но ведь тебе нужны силы, без сил ты не сможешь светить. Тобой никто уже не сможет восхищаться…
- Зачем мне восхищение миллионов, если одно сердце остается равнодушно к моему свечению?
Луна хотела бы возразить, но не нашла нужных слов и сама пошла в свою спальню из космических камешков и млечного пути.
Поэт тоже все не ложился и продолжал свою работу утром. Он вообще редко спал, считал сон –напрасной тратой времени –любовь и поэзия, вот что для него имело ценность.
Вот закончилось утро, плавно пришел день, а день сменился вечером. Все шло своим чередом, только одна звезда продолжала гореть, пытаясь затмить свет солнца и заставить обратить на себя внимание глаза того единственного.
Вечер перешел в ночь, звезды опят начали свой пляс, а Луна дозор.
Так прошел еще один день, затем другой, а за ним еще один. Каждый раз город засыпал и просыпался. Неизменно оставался свет звезды и поэт на подоконнике, кропавший на бумаге свои бессмертные стихи.
- Он, наверное, спятил? Влюбленная звезда –глупость какая-то… Разве звезды научены любить? – шепталась Луна с кронами деревьев. Но они ей не ответили, они сами не знали толка в любви, поэтому решили, что сохранить молчание будет означать их непрерывное обдумывание этого нелегкого вопроса.
Из последних сил светил Адариус. И, чувствуя, что конец его сил близок, он блеснул еще раз, и ярким падением привлек внимание юного принца эпитетов.
- Как красиво падает звезда… Говорят, нужно загадывать желание, глядя на падающую звезду. Но как можно произносить слова тайной надежды и верить в осуществление мечты, когда умирает столь прекрасный свет на небе? – произнес он.- Не та ли это звезда упала, которая вдохновляла меня своим светом и ночью, и днем? Не та ли эта муза, которой я поклонялся и писал свои стихи? О, что же я буду делать без своего вечного спутника…
И полились слезы из его прекрасных миндалевидных глаз, и затушили они огонь наития. Отложил он перо, и вытер рубахой глаза и влажные щеки. Поднялся с подоконника и рухнул на твердую кровать и моментом уснул.
И приснился ему прекрасный сон. Буд-то он сидит на подоконнике, свесив ноги вниз, его волосы теребит прохладный ветер, а на лицо падает влюбленный свет звезды Адариуса. И от этого он жмуриться, а губы его посылают стихи в небо, написанные за всю его жизнь. И от этого звезда светит еще ярче, а мир наполняется жизнью и без сомнения любовью. И, кажется, что он сам растворяется в этом безграничном мире любви и летит к звезде на внезапно выросших крыльях.
Когда арендатор пришел в комнату поэта взимать арендную плату, то никого он не нашел. Только исписанные листы бумаги, летучую мышь в клетке да стакан давно остывшего чаю.