Мы вышли на белый снег. А город остался там,
где прежде заложен дом и пуще неволи – смута.
В желаниях, как во сне, маячила красота,
оставленная с трудом дождавшемуся кому-то.
А кто-то в забое дней, породу стремясь добыть,
добил между делом нас своею смешной планидой.
Но скрежет зубов на дне заметно умерил прыть.
Лишь старый, дремучий "пас" корячился с бледным видом.
Мы вышли на этот круг, последним боясь назвать.
Но как же сказать ещё, когда износилась воля,
коль мало полезен друг, и если милей кровать,
в углу, где несёт борщом и свежей (давно) юдолью?..
А где-то прописан смех, и много жильцов других,
и дни не летят без дна, а бьются, и небо – выше.
Но мы в богадельне всех кругом назовём "враги",
поскольку давно видна чужая, глухая крыша.
Мы вышли уже в тираж. Считай, экземпляров сто –
осталось до мутных пор, где счёт перейдёт на строки.
Мы пишем до входа в раж, забыв про иной простор,
заставив себя на спор былые явить пороки...
А, может, пройдёт оно – стремление быть внутри
потока, где словом "мы" скрывают пустые лица?..
Наложит свой гнёт кино: хоть давишься, но смотри,
где, в близости бахромы, под скатертью мир пылится.
Я выйду уже один, без всяких и при своих.
К вершине идти трудней, чем мизерно отписаться.
Но как же непроходим, и ныне, и присно – их,
разъевшихся трудодней наезд на твоё богатство.
Которое – не года. И даже – не высота.
А просто – родной ночлег. И только своя дорога...
А кто-то – не прогадал. И где-то судьба – не та...
Мы вышли на белый снег... Нас много. Ах, как нас много...