Он сидел в углу своей едва отапливаемой конурки, укрывшийсь старым рваным одеялом поверх заношенного пальто с заплатами на рукавах. Кисловатая вонь прохо проветриваемого помещения давно перестала раздражать его обоняние. Это была его собственная, привычная вонь. Мыться он перестал уже давно.
Иногда, раз в три-четыре месяца, когда тело начинало уж больно нестерпимо зудеть и чесаться, он устраивал себе «баню». Нагревал на маленькой печурке тазик воды и, разоблачившись донага, вытирал тело ветошью, смоченной в кипятке. Затем надевал снова свои заскорузлые шмотки и продолжал сидеть безвылазно в этой маленькой затхлой землянке. Воду он брал с колонки в конце кривой деревенской улицы. Продукты ему приносили соседи и немногочисленные друзья. Он сидел в своем закутке и писал великий труд. Главную книгу всей своей жизни.
Поселок, в котором он жил, назывался Прииск имени Цурюпы. Когда-то, еще в конце двадцатых годов, первопроходцы из группы Булыгина, перевалили через хребет и разделились надвое. Меньшая часть геологов, составленная из молодых ребят, третьекурсников с гелогического факультета, горячих, но не имевших полевого опыта, отправилась в сторону Черного ручья. Обнаруженная ими жила оказалась бедной. Но это выяснилось лишь несколько лет спустя. Когда здесь, согласно их изысканиям, основали поселок и завезли артельный народ.
Прииск дал первое золото. И полетели в центр бодрые телеграммы. Но вскоре обнаружилось, что золота там немного. Считанные граммы. Новая экспедиция, присланная разведать иные месторождения, обнаружила олово и уголь. А также иные полезные ископаемые. Но все это было в весьма небольших количествах. Такая овчинка выделки никак не стоила. А уголь был бурым и требовал дополнительной переработки. Невыгоден для добычи и неудобен даже для местного отопления.
Народ частью разъехался. Частью прижился на новом месте. Охота с рыбалкой, в отличие от золотодобычи, неплохо кормили оставшихся.
Он был тем самым помощником самого Булыгина, который на свой страх и риск свернул к Черному ручью. После полученной премии и ордена последовали опала и заключение, когда выяснилось, что место, открытое его группой, небогато никакими природными запасами.
Пять лет общих работ. Из которых лишь три месяца он провел, катая тачку на руднике. Вскоре его перевели в группу изыскателей-вольняшек. Найденное ею богатое месторождение молибдена принесло всей группе премии, а нескольким расконвоированным зэкам, в числе которых был и он – свободу и хорошо оплачиваемую работу в качестве вольнонаемных.
Его снедал охотничий азарт. Доказать, во что бы то ни стало доказать, что он был прав тогда. И, возможно, строить поселок надо было чуть в стороне. И если золото там было, то его не могло оказаться недостаточно.
Он вернулся на Прииск имени Цурюпы. Он исходил территорию в округе на сотни верст. Местные посмеивались, мол, блажит чудак. Но всякий угощал его стаканом мутного домашнего самогона, отрезая щедро ломоть ржаного хлеба, да наваливая миску дымящейся ароматной похлебки. Картошка с олениной. Клубни со своего огорода, который имелся у каждого в поселке. Мясо из лесу. От первоначально завезенных пятисот человек в поселке проживало от силы полторы сотни. Ни тебе радио, ни электричества. Забыты и позаброшены. Даже начальства никакого нет.
Правда потом уже, много позже войны, в начале шестидесятых, провели к ним и свет. И радио наладили. И даже поселковую администрацию назначили из райцентра.
Он тоже не сидел на месте. Странствовал по районам. Собирал коллекцию минералов. Составлял собственную карту. Высокий, костлявый, немолодой мужчина с клочковатой бородой на ввалившихся щеках. Блажным его звали заглазно. Отменный ходок, он чуть ли не бегом перемахивал через сопки. В тайге, как дома ориентировался получше иного охотника. Но не пушнина с мясом гнали его в дорогу. Страсть обнаружить наибогатую жилу. И тем самым реабилитировать себя как подлинного рудознатца.
Шагая через перевалы, забредая на дальние заимки, сидя у костра с местным оленеводом, деля последний кусок тушенки с бывшим зэком, он внимательно вслушивался в рассказы своих случайных знакомцев. Придирчиво выспрашивал подробности. Записывал все в свой потрепанный блокнот.
К тому времени, когда его записи уже составили не одну сотню подобных тетрадок, заботливо упрятанных в старом фанерном ящике из-под запалов, он оставил за ненужностью свою прежнюю мечту – отыскать самую жирную и богатейшую жилу. О страдании народном предстояло ему написать. И о том через что все мы прошли в этом веке.
Надо успеть! Пока есть еще время. Пока есть еще силы.
Он оставил свои путешествия. Он прекратил распросы. Он заперся в своей конурке. В плохо отапливаемой полуземлянке. Никаких источников тепла, кроме маленькой буржуйки. Плотно законопаченные стены. Ни одного окошка. Только дверь, вернее, лаз наружу. Низкий свод. Лучина.
Он писал и переписывал. Он уже почти закончил. Оставалось лишь перенести текст набело в новые тетради. Продавщица поселкового магазинчика Люся обещала привезти ему из райцентра целую кипу школьных тетрадей.
Сосед Митя, заядлый браконьер, как-то зашел к нему в гости. Морщась от вони, протянул котелок с олениной. Грубовато изрек при этом: «Ты бы хоть изредка на свежий воздух-то выходил, милок».
На вопрос, что нового в мире, Митя ответил, что по радио передали, помнишь, из страны выдворили какого-то Сажиницына? Ага, что-то такое говорили...
Так вот, сегодня передавали, что он там на Западе книгу издал. Арле... архи... лепаг... пихак... чи шо, чи как? Не помню! Словом, какой-то галуг, что ли? И все про нас, про СССР, он так исказил, да все черной краской. Как самый настоящий враг народа. В общем, власовец, предатель, говнюк поганый!
Митя выбрался наружу, оставив ему котелок со свежей дымящейся похлебкой и бутыль самогону.
Он сидел, обхватив себя за голову и качался из стороны в сторону, бормоча одно и то же: «Архилепаг Галуг, Архилепаг Галуг»...
Украли! Обошли! В очередной раз судьба посмеялась над ним. Не ему, увы, не ему досталась слава первооткрывателя и орден Ленина. Не ему, увы, не ему довелось раскрыть глаза всего мира на то, что творилось здесь, в этой несчастной, столь нечестно обошедшейся с ним и миллионами других людей стране. Какой-то Саженец... какой-то Сажиницын...
Кто он такой? По какому праву? Как смел?!
Он ушел из поселка под утро. Распахнутая дверь землянки. Давно погасшая лучина. Изорванные в клочья страницы дневников. И застарелый запах немытой человеческой плоти.
Куда он подевался? А Бог его ведает. Может, медведь подрал в тайге. Может и сам окочурился где-то под кустом. Но больше никто и никогда не видал его на Прииске имени Цурюпы. И даже имени его никто и не упомнил.
5 ноября 2010 г.