В предместье травы, лужи. Где я шла,
там тишина на улицах была.
Я греюсь на трамвайных остановках
у тёплых малозначащих утрат,
могу поймать оконный полувзгляд
и лечь в дорожный полуоборот.
Разговорилась до потери звука,
ускорилась до светопреступленья,
дошла до ископаемых ворот.
Я видела, как инопланетянин
проглядывал сквозь трещины в стене,
выигрывал полдня - и проступал,
и муравей его пересекал,
и миравей перебегал дорогу.
Муриравей оберегал дорогу.
Тот мирувей, рувей и мирувек,
не наступи, гляди, он человек,
он, как и все, живой и говорящий,
он, как и все, немой и настоящий,
он говорит мне: стыдно.
Говорит: мне стыдно.
А дальше говорит: уже не стыдно.
Он говорит: мне больно.
Говорит: тебе не больно?
А дальше говорит: теперь не больно.
Ты царь, живи один, как пассажир,
в пространство одичалого трамвая
вступай как в стремя, делай что хочу,
валяй живи вдвоём, как пассатижи,
или втроём, как ночью зеркала,
живи ноль-пять, как крыса заводная,
тебе всё можно, только говори
о чём угодно, хоть о муравье...
и муравей ползёт через дорогу
как бочка с квасом – кто её поймёт.
Ты царь. Живи, ни с кем не соразмерный.
Смотри не наступи. Смотри, он смертный.
Ни на кого не надо наступать.