1. Потерянный вечер...
Когда по-хозяйски вечерний опустится мрак
На город, замотанный стрессами, прозой и спешкой,
И злыми словами "Дурёха!"/"Да сам ты дурак!",
Я пробую жить не ферзём, а банальною пешкой.
Дневная корона несломленной женщины жмёт,
Фальшивы её бриллианты, топазы, сапфиры...
На письменном столике ручка и старый блокнот,
И Asus, и кофе, и томик сонетов Шекспира.
Но что-то не пишется... Сердце в осколках тревог,
В душе дискомфорт... Ну, конечно, я знаю причину:
Сегодняшний утренний жданно-нежданный звонок
От юноши (Господи, что я несу?)... От мужчины.
Мышиного цвета сюртук на агатовый фрак
Давно поменял безвозвратно потерянный вечер...
Мужчине из прошлого - счастья и всяческих благ,
Себе - ничего. К сожалению, время не лечит.
2. Мы
Мы вышли на белый снег. А город остался там, где прежде заложен дом и пуще неволи – смута. В желаниях, как во сне, маячила красота, оставленная с трудом дождавшемуся кому-то. А кто-то в забое дней, породу стремясь добыть, добил между делом нас своею смешной планидой. Но скрежет зубов на дне заметно умерил прыть. Лишь старый, больной Парнас корячился с бледным видом.
Мы вышли на этот круг, последним боясь назвать. Но как же сказать ещё, когда износилась воля, коль мало полезен друг, и если милей кровать, в углу, где несёт борщом и свежей (давно) юдолью?.. А где-то прописан смех, и много жильцов других, и дни не летят без дна, а бьются, и небо – выше. Но мы в богадельне всех кругом назовём "враги", поскольку давно видна чужая, глухая крыша.
Мы вышли уже в тираж. Считай, экземпляров сто – осталось до мутных пор, где счёт перейдёт на строки. Мы пишем до входа в раж, забыв про иной простор, заставив себя на спор былые явить пороки... А, может, пройдёт оно – стремление быть внутри потока, где словом "мы" скрывают пустые лица?.. Наложит свой гнёт кино, желаний исполнив три, где, в близости бахромы, под скатертью мир пылится.
Я выйду уже один, без всяких и при своих. К вершине идти трудней, чем мизерно отписаться. Но как же непроходим, и ныне, и присно – их, разъевшихся трудодней наезд на твоё богатство. Которое – не года. И даже – не высота. А просто – родной ночлег. И только своя дорога...
А кто-то – не прогадал. И где-то судьба – не та....
Мы вышли на белый снег... Нас много. Ах, как нас много...
3. Просто не сбылось
А просто не сбылось... Глаза закрою - вижу
Лужайку в сон-траве седую от росы,
Обычный сельский двор и аиста на крыше,
И бабушкин пирог, и дедовы усы,
Подаренных духов нетронутый флакончик,
И ландышей букет, и первый луч в окно,
И ты без бороды, и я намного тоньше,
И ото всех тайком прогулки перед сном
Каникулы любви перед десятым классом,
Но на потом в мечтах уже имелся план
И было в нём всего довольно и с запасом
И только радость там беспечная жила...
До гробовой доски, конечно, только вместе
Два сердца в унисон - так как же можно врозь?!
Дразнили нас с тобой, как жениха с невестой...
Где это всё теперь? Да просто не сбылось....
4. Жизнь такая...
Жизнь началась в ракитовых кустах
С ритмичного, как стих, телодвиженья.
И было в этом что-то от служенья,
А не банальный повседневный трах.
Ведомый чувством долга пред страной
Я приобщился к таинству зачатья,
Но не желал за это отвечать я.
Как не желал насмешек пьяный Ной,
Когда сынов он вопрошал — на кой
Смеяться, обращая святость фарсом,
Над немощью заслуженного старца,
Над пьянством, ленью, слабостью людской?
Но это было в прошлом, и поверь,
В тени ракиты тиская девицу,
Не думал я, что может повториться
Библейская история теперь.
Вначале было, как всегда, словцо.
Там — пьяный бред, а тут — она вздыхала...
И Хам стал нарицательным нахалом,
А я — так неожиданно — отцом.
Страна же оказалась ни при чём.
Мол, сам во всём... и помахала ручкой,
Живи, мол, от получки до получки...
А я уже, как вол, захомучён.
Конечно пью, непьющий мне не сват,
И дел по горло, и по горло в хламе...
А дети вырастают хам на хаме,
Но в этом я уже не виноват.
5. Запах осенних костров...
Горький и едкий запах,
Запах костров осенних -
Дышит зима в затылок
Слышимей день за днем.
Падают, как на плаху,
Листья прозрачной тенью,
Тает луны обмылок
Ночью в окне моем.
К зимней готовлюсь спячке,
Стрелки сдвигаю сонно,
Может на час, а может,
Просто на жизнь назад.
Огненный лист в горячке
К раме прилип оконной,
Душу мне растревожит,
Этому сам не рад...
6. Командировка
Очередной гостиничный уют;
тасую города, меняю веси.
Попав однажды в эту колею,
уже который год «стою на месте».
Рефлексия – что книжка перед сном:
не прочитав главу, не успокоюсь.
Листаю жизнь-релиз: «ошибок сонм»
всегда в моих скитаньях под рукою.
Свой мыслехлам «ах, если б, да, кабы»,
отчётливо пропахший нафталином,
не первый раз пытаюсь позабыть,
но пристально мне кто-то смотрит в спину…
…В коробке из-под импортных сапог –
в картонном сундучке с наклейкой «Цебо» -
хранит мои пожитки детский Бог:
картинки самолётиков и неба…
7. Танцующие деревья
Одни уверяют, что их дожидается рай,
Другие считают, что там, за чертой, пустота.
А я утверждаю, что мы ускользаем за грань,
И снова приходим в наш мир, как с пустого листа.
И кто-то вернется сюда кипарисом в горах,
А кто-то - раскидистым кедром в таёжной глуши,
А может, унылой сиренью в московских дворах...
Но в облике каждом проявится сущность души.
И гений нарушит привычный порядок вещей,
Спиралью стволы изогнёт в танцевальные па,
А ветви закрутит, как сотни скрипичных ключей...
Он хочет взлететь, да к земле привязала судьба.
8. Зарисовочка
"Есть такая история про Париж и людей, умиравших от голода во время войны. Они все сидели вокруг стола, и в тишине кто-то сказал: «Ангел пролетает», а кто-то другой сказал: «Давайте его съедим»."
/х/ф "Апокалипсис сегодня"/
Негде взять больше сил, все отчетливей виден предел.
Ничего не боясь, бродят крысы походкою наглой
И довольно урчат, в ожидании высохших тел…
А сегодня с небес навернулся упитанный ангел.
- Если можно, месье, передайте кусочек крыла.
- Осторожно, мадам, не пораньтесь об острые перья.
Обступаем кольцом темно-красную плоскость стола,
Рвем небесную плоть, воздавая друг другу по вере.
А какой с него прок? Антипод чернокрылых ворон –
Он всего-то и мог, что на елке висеть новогодней.
Насыщаемся мы, набиваем пустое нутро,
Что в порядке вещей для отведавших тела Господня.
9. Мегаполис
Город вздохнёт, отряхнув наваждения ночи,
И запульсируют тут же артерии живо.
Вены его многокровны... И город, как Шива:
Он разрушает... у слабых не сыщется мочи
Сопротивляться великой настигнувшей силе -
Сварятся в общем бульоне - он съест их на завтрак
(Город прожорлив). Гипнозно звучат его мантры+
Он подавляет приезжих величеством стиля.
Город глотает степенно промозглые марты,
Дышит чуть-чуть учащённо в июльские полдни...
Многое знает тот Шива, и многое помнит,
Но открывает не всем сокровенную правду.
Город замрёт... и войдёт в состояние транса -
"Мега" отделит от "полис" - забрезжит "омега".
Демоны, скрытые в душах, готовы к побегу,
Шива найдёт их, в последнем закружится танце.
Будет опять созидать и творить, возрождая.
Новые мантры создаст и споёт мантракара.
Счастье - познавшим, продавшимся - долгая кара.
Это потом, а сейчас суть до боли простая:
Дышит угарными газами, кашляет город,
В душах - проказа, он продан и сразу же куплен.
А для кого-то божественно он неприступен,
Дьявольски манит улыбкой в объятья - другого...
10. Мы - самураи от сохи
«Да, скифы - мы! Да, азиаты – мы…»
(А. Блок)
Мы - самураи от сохи,
Потомки ариев и ханов,
Родства не помнящих Иванов,
Впитали бред телеэкранов
И новомодной чепухи.
Мы пьём «палёное» саке,
Едим, причмокивая, суши
И наслаждаем РЭПом уши…
Мы - моряки, гребём по суше
С веслом-лопатою в руке.
Справляем вечный новый год,
Ругая мерзкую икоту,
Потом еврейскую субботу,
Сбиваясь всё-таки со счёту
Считая прибыль и расход.
Славянофоб, славянофил…
Сошлись в извечной глупой схватке,
Друг друга клали на лопатки,
А что же там, в сухом остатке?
Лежат голубчики без сил…
Проникновение культур
Становится забавной байкой:
"Гребут" японцы с балалайкой -
Серп-молот на груди под майкой…
Галлюцинация? Шоп-тур?
Недоумений полный рот:
Бежит, дорогой сельской, страус,
На нём гарцует Санта-Клаус…
На туалет похож пентхаус,
А может быть наоборот?..
Проковырявший третий глаз
В том месте, где звезда (в ушанке)
Абориген жжёт хокку в танке,
Рвёт душу на моей тальянке,
Поёт и плачет папуас…
11. Полем иду и кусаю небрежно травинку...
Полем иду и кусаю небрежно травинку.
Легкая грусть, или просто грустинка, со мной.
Между травинкою этой и этой грустинкой
Разницы, в сущности, нету сейчас никакой.
Обе они вроде рядом и вроде бы — где-то,
Не замечаю их в думах о важном своем.
И уплывает весь мир, вся большая планета,
И розовеет раздумий моих окоем.
Здесь, на просторе, ничто их, как зря, не тревожит,
Здесь оживают мечты и привольно живут.
Вся суета повседневности просто ничтожна
Перед уютом таких безмятежных минут.
Не отлюбилось пока что и не отмечталось,
Не расхотелось приблизить крылатую высь.
Каждая мысль для Вселенной — ничтожная малость,
Но для меня, как Вселенная, каждая мысль.
Полем иду. И встречаю опять вдохновенье.
Вот и последний кусочек травинки изгрыз.
То, что сейчас для меня оказалось мгновеньем,
Оборвало молодую, зеленую жизнь.
12. Про Басика, хлеб и маму
И когда трясёт и знобит – колбасит, когда сутки плачется не о чем-то, я иду к щенку, он чихает басом, хоть похож на плюшевого мышонка. И ему уместней пищать и ёрзать, воровать забытый кусочек сыра, но родился псом, значит, будь серьёзным, сторожи подъезд, где светло, но сыро.
«Слышишь, Бася, это уже не гонка. Это стоп-игра. «Тише едешь – выйди». Им на свадьбе, Бася, кричали: «Горько!», им на свадьбе – «Горько!», мне дома – выть бы. То не осень, Бася, октябрь весел (он красивый, светлый, лучистый, тёплый). Как держаться, Басенька, равновесий, если так в себя любишь тыкать стёкла? (Тыкать стёкла, Бася, и сокрушаться: «Что ни день, мол, ближе и ближе к коме»).
Это, Баська, корм. Он, прости, кошачий. Но, походу, разницы нету в корме.
_______________________________________________________
«А октябрь стал (ты заметил?) злее. Принесла вот, кстати, тут тёплых тряпок. Поворчит уборщица, шут ведь с ней, а? У уборщиц вредный такой порядок. А октябрь злее. Ветрами больно бьет в виски, и бьет не слабее палки. Я взяла бы, Баська, тебя домой, но там ведь много хуже, чем в коммуналке».
______________________________________________________
«Тяжело не мне, а жар-птице в клетке. Я ведь так, воробушек без кормушки. Мой октябрь, Басечка, грабит ветки и игриво держит меня на мушке. Это чувство, будто бы виновата, непонятно в чем, но ведь в нехорошем. Так приходит к брошенным детям папа, понимая, что не прощен, не прошен. Это, Баська, стыдно и сложно, трудно. Будто ты – делим, будто ты – остаток. Это, это… курица, в общем, грудка. На, поешь-ка, лучший из всех хвостатых.
________________________________________________________
«Ты прости, Басюнь, забегаю редко. Я тебя люблю, вислоухий, помни. В моей сумке дня где-то три таблетки. Пачки две. Хотелось мне… Ну, ты понял.
И не надо этих вот взглядов, живность! Говорю, не надо. Какой упрямый. Я не буду, Бась, мне не жалко жизни, но любимых – то бишь, тебя и маму»
_______________________________________________________
Пятый день трясёт. Пятый день колбасит. Аллергия к жизни, как к вони лилий. А в красавца вырос подъездный Басик. Басик вырос. Вырос и пристрелили. В сумке пачка. В сердце темно и голо. Вспоминаю цвет дождевого неба.
В коридоре слышится мамин голос: «Ты гулять? Купи на обратной хлеба».
13. Двойной юбилей
Брату Михаилу
Мы заполняли ворохи анкет,
Где разным оставалось только имя,
Теперь нам на двоих - за сотню лет,
Как долог путь для пары пилигримов.
Мы вместе шли по жизненной реке,
Мы – не разлей вода, два Водолея,
Но из-за разных линий на руке
Нас развели созвездья Эмпирея.
Теперь седые оба и, увы,
Так не похожи, узы разорвали,
А было время - умещались мы
На детском разноцветном одеяле.
Мы соберём на праздничный банкет
Всех близких, а в сердцах - тех, кто не дОжил.
Ведь на двоих с тобой нам сотня лет -
Её по-братски мы разделим тоже.
14. Кто я не помню…
Кто я – не помню, где жила – не знаю,
С кем я делила хлеб, вино, постель?
…Плывёт по морю лодья расписная,
Везя в наш край непрошенных гостей.
На лодье парус выгнулся упруго,
И блещут шлемы воинов лихих…
Здесь нет у пришлых ни родни, ни друга,
Ничто уже не остановит их.
…К груди налитой прижимаю тело
Младенчика, пронзённого стрелой.
В азарте боя никому нет дела
До адской боли матери одной.
Что им чужие стоны, крики, плачи?
Их цель – нажива, их оружье – страх.
Насытить похоть, ярых глаз не пряча,
И праздновать победу на костях!
…Мой мальчик, в давней битве убиенный,
Пресветлый ангел дивных снов моих,
Ты мне с тех пор – защита во Вселенной,
Наперсник тайный всех моих молитв!
Мой сын далёкий…
Где жила – не знаю,
С кем я делила хлеб, вино, постель?
Над пепелищем без конца и края
Поёт и плачет белая метель…