Мы смотрели на них, как на диковинных зверей. Их выводили к нам по-одному, аккуратно спускали с поводков… и провожали к тумбе. Им не доверяли. Мы смотрели на них, не мигая, в страхе, что кто-то сорвется и укусит! А они смотрели на нас. С легкой усмешкой всепонимания, и никто не сказал толпе в белых медицинских масках зловещее: БУ!
Они не кусались. Но мы тогда не понимали, почему. Они смотрели на нас, как будто мы, а не они, были странными непонятными зверьми. Нас разделяла не только межвидовая пропасть, но и невидимый никому барьер власти.
В день обозначенный высшим законом, на участке № X*, округа №Y*, города N*, в городской тюрьме проходили выборы Президента Страны Дураков. По закону страны заключенные, а также задержанные в СИЗО, ИМЕЮТ ПРАВО ВЫБОРА.
Они заходили к нам такие разные: пожилая интеллигентная женщина-бухгалтер и 3х-кратный насильник, юный наркоман-убийца и чрезмерно ревнивый муж, близоруко-щурившийся и подобострастно улыбчивый нам. Но все они были звери.
Выводящие их закованными в цепи тоже были разные. Те двое, что были оставлены нас охранять в сутки голосования, были молоды, улыбчивы и немного пьяны. Мы были спокойны под их защитой, и вскоре сами стали улыбчивы, и даже вежливо общались с зеками. Менты, на удивление нам, спокойно говорили: "Это же тоже люди! Чего вы боитесь? Просто люди…"
В толпе зеков один запомнился мне напряженной реакцией на него людей в форме, тонкой шеей, что нервно дергалась… всклоченными волосами, и очень пронзительным взглядом. В каждого из нас. Я сидел в первых рядах и отметил, что длинную нервную шею опоясал багрово-синюшный след… отчего, интересно? - подумалось мне.
Среди ментов запомнился тоже один. Симпатичный паренек по имени Андрюха. Он обаял нас всех белозубой улыбкой, какой-то бархатной мягкостью голоса. Весь этот день мы непринужденно болтали на перекурах, шутили за пластиковыми стаканами с дрянным кофе.
Напряжение первого часа работы покинуло нас и оставило только легкость общения совершенно чужих людей. "Эффект попутчика" работал вовсю. К концу дня, согласно процедуре прописанной в законодательстве, мы - комиссия данного участка, вскрыли урны и занялись подсчетом голосов.
Среди использованных по назначению, или по потребностям, смятых и аккуратно сложенных бюллетеней находилась сложенная в крохотный комочек бумажка. Письмо Зверя. Послание людям. В нем Имярек, статья такая-то, год рождения такой-то, рассказал нам то, как его и еще нескольких зеков нещадно избивали. На них отрабатывали удары салаги-омоновцы. Каждая фраза письма била наотмашь. Каждое слово въедалось в мою душу кислотными ожогами… парень 26 лет отроду, осужденный по страшной статье, ЗВЕРЬ, не выдержал издевательств и попробовал жаловаться вышестоящим власть придержателям. Но ведь он – зверь, а зверю – зверево. Тогда юноша попробовал повеситься в камере, чтобы как-то взорвать плотносплетенную паутину покрывательства правой руки – левой. Но был снят с петли /Да, это он, тот, с полосой, подумалось мне…/ Письмо заканчивалось словами: "Люди! Вы же люди, будьте милосердны, сделайте хоть что-нибудь!"
Сколько стояла тишина в зале? Или это само Время остановило ход, чтобы дать нам возможность осознать услышанное… но была тишина. Председатель, пожилая учительница русского языка, объявила: "Господа члены избирательной комиссии… что мы будем делать теперь?" Она сняла очки. Зачем? Чтобы не видеть нас? Чтобы мы не видели ее?
Первый голос сказал: это не наша проблема, предлагаю выбросить и идти домой.
Второй голос вещал: нам ничего не изменить, давайте бросим в конверт и пойдем домой.
Третий голос, дрожа и задыхаясь, прокричал: что же вы так? Что же мы такое делаем? Если бы это были ваши сыновья, вы… отдайте письмо, я найду куда его отнести!
Нас было много, все мы были разными. Все мы хотели домой, ведь была ночь, и мы устали. У всех нас БЫЛ дом, куда можно было идти. Все мы были звери. Домашние, сытые звери, даже я, кричавший толпе: "отдайте!" - был только зверь. Задыхающийся от боли, от гнева, от бессилия… от ужаса собственного "зверства"…
В этот момент зашел белозубый Андрюха и тихо сказал: отдайте письмо! Вы вне этой системы, не стоит делать выбор в пользу тех, кто убивает и насилует ваших дочерей. Мы виноваты лишь в том, что на январском морозе не раздели зверей донага и не обыскали их. У меня двое детей, через год – пенсия. После того, как это письмо выйдет из зала в ваших руках, меня накажут. За что? За мою человечность? Я – их не бил.
Это была долгая ночь мучительного прозрения. Долгая ночь путешествия в глубину человеческих душ. Они, выводимые на поводках, – звери. Они, держащие зверей за строгие ошейники, – звери. Они, решающие, уйти ли домой, отдав злосчастное, - звери.
Зачем я пишу это? Чтобы рассказать, что есть такая зековская традиция, в случае чего тянуть жребий на роль "гонца". Гонец впоследствии будет удушен в камере теми, кто носит погоны. Я видел гонца своими глазами. Я знаю его судьбу.
Зачем я все это рассказываю? Чтобы забыть. Чтобы запомнить. Что кровь такого как я на моих руках, что я – зверь из рода зверей.