Дожди и ночи перестали быть элементом романтики. Трамваи больше никуда не везли, не преломляли время, лишь иногда мешались в толчее беспокойных улиц. Птиц будто не было. Листья весной не распускались. Факт их наличия констатировался сознанием несколько недель спустя, в связи с очевидным ухудшением светопроницаемости насаждений. Деньги приходили и уходили сами собой, как поезда в метро. Еда принималась внутрь, душ - наоборот. Советы принимались подобно запанкам, подаренным человеку, у которого все рукава на пуговицах - с усталой благодарностью.
Только однажды...
Он понял, что может всё потерять. Нет, не как теряют в кризис работу или жизнь в автокатастрофе. Может - в смысле способен! Всё потерять, значит - и себя - ведь это "всё" давно и безапелляционно слиплось с его жизнью, и в недосягаемую неизвестность отправится исключительно вместе с нею. "Всё" останется в своей нужной и важной, правильной системе ценностей и обязательств, а он очнется, откроет глаза, как выброшенный на незнакомый берег пассажир размётанного по морю судна... И, может быть, узнает в этом измученном штормом человеке себя. А дальше начнется путь выживания... Ведь остов, конечно, окажется совсем необитаем - "всё" успешно растаяло за неосмыслимыми широтами океана. Теперь есть только он, его остов и его желание. Желание выжить, желание вернуться домой.
Он понял, что может всё потерять. Он увидел что может это. И, в этот миг ему стало легче.
В осенний вальс дождя второй партией тонко вплетался звук далекого трамвая. С карниза второго этажа безучастно наблюдал монотонность города одинокий голубь.