бесстрашной моей и умной.
я звоню поныть в трубку Ире, мне становится легче
словно мы не по разным частям страны,
а в одной квартире, комнате, темноте.
(с) она,в общем-то
девочка с глазами цвета самых спелых, чуть солонковатых фисташек
волосами с запахом терпкого чая с мятой,
поклонница Брэдбери, уютных шарфов, смятых мужских рубашек
закрывает в очередной раз гештальт, ставит большую точку,
забирает у него маркеры, карандаши – любые пишущие предметы.
говорит: «мне с ним хорошо, но лучше по одиночке».
с другим не выходит на связь, краткие сообщения, вымученные ответы.
была близко, но не была близка.
ни один не пробрал до мурашек,
не осел под кожей, не бьется пульсирующей артерией у виска.
сколько их было, мальчиков в тугом переплете,
держащих ее за запястья, дышащих глубоко,
и каждый раз, дочитывая, на обороте,
размашистым почерком, как диагноз:
«спасибо, было, конечно, прекрасно,
но, кажется, вновь не то».
говорит: «я же знаю заранее, наперед
ну, не цепляет, не екает, не замирает – стучит.
думала, может позже-таки замкнет.
и вот
отпускаю, и даже хочется, чтобы болело, но –
не болит».
и ведь не врет.
девочка закалилась, выросла,
стала на шаг впереди, на голову выше,
даже, пожалуй, на полторы.
улыбается. пьет кофе в Zoomе. делает снимки,
много и очень красиво пишет
и, я знаю,каждый раз победившей выходит из этой игры