Он снова пишет о сказке. О сказке, которая быль.
Он снова пишет о любви. Пишет проникновенно, правдиво, искренне. Пишет, как согревал ладони, пишет, как замирало сердце, пишет как летели мгновения и окутывала бесконечность...
И всё это было? - конечно же, было.
И всё живо? - конечно же, живо.
Только в ней (моей безудержной героине-декабристке) это живо к нему, а у него это живо к другой.
К другой, к которой ревновать нельзя – и грешно, и страшно.
Потому, что другая жива в памяти. Память – упрямая штука, она оставит всё самое светлое, отсечёт все досадное, она выкрасит всё перламутром неприкосновенности, расставит по пьедесталам и заставит благоговейно замереть. Тут не будет уже недоговорённости, отчуждённости и взаимных упрёков. Будет только любовь.
И это правильно. И с этим не поспоришь.
Вот только куда же деть моей неудачливой героине его поцелуи? и ощущения его дыхания на её ладонях? Куда её вообще деть ту, которая годами уже безропотно несёт знамёна с надписями «А помнишь как тогда?», «Да, конечно, я всё понимаю!» и готова выслушать про его боль, и готова сочувствовать и сопереживать, забывая о собственной саднящей боли где-то в подреберье и готова прятать свои слёзы и страхи то в таблетках, то в ворохе суетных будней.
Чего она ждёт?- спросит пытливый читатель.
И не дождётся ответа.
Потому как, таким неистребимым дурочкам, как моя героиня, не втолковать про то, что жизнь одна, про то, что вокруг есть другие герои и про то, что в переполненный сосуд воды не налить.
Она стоит перед бездной окна, с осенней слякотью во взоре и шепчет свой привычный бред:
Жизнерадостный, горячий.
Анекдоты, шутки, смех
Поцелуями манящий,
Словно бабочку на свет.
Согревающий ладони
То дыханием своим,
То лишь словом, что обронит -
Вмиг над миром воспарим.
И уже не будет правдой
То, чем раньше ты жила,
Ты сама своей бравадой
Жизнь привычную смела.
Плакать поздно и к ушедшим
Ревновать его грешно.
Ночью звёздно-сумасшедшей
Отболело б и прошло.
Ты бы радостно вздохнула
И осенним птицам вслед
Душу ветру распахнула
Чтобы выветрить навек.