All things remain in God
Дж. Йейтс
«Терпения ни на пенни
в тебе, дорогая Дженни,» -
говорил ей епископ,
кушая рис из миски
(спасенье от ожиренья).
Тревожное ожерелье
из колорадских жуков
на ней. А у башмаков
подметки из подорожника.
Булавкой – сомненье безбожника
скрепляло ей плащ у горла.
Все это – военная форма
(плюс – шерстяные носки):
ведь Дженни – солдат тоски.
Епископа как откинуло.
об индийского идола
ушиб он себе затылок,
розовый как обмылок.
Деревне на удивленье
в солнечное сплетенье
под самую кожу вшит
был Дженни лучистый чип:
форма – звезды, цвет – вишни,
а действием – как горчичник.
«Уехал мой милый Том
со своим серым котом.
Уехал мой Том-бродяга,
вот какая бодяга….
Грудину мою звезда
жжет, точно поезда
Англии всей несутся,
звеня как чайные блюдца
по всем по ее лучам.
А поршни машин стучат
в концах покрасневших пальцев,
натянутых, как на пяльцах.
Голубь мой, голубок…
какой сопливый лубок!
Но на крылах этой птички
есть зубы – как детские клички
острые: Приснодеве
шрамы как красный клевер
оставившие на коже…».
Дженни нашел прохожий
рыдающей в кинозале,
привел к себе и на сале
яичницей накормил.
Сам же, топя камин,
думал: «Ну, ни на пенни
терпенья у этой Дженни».
Молятся за нее
епископ, и все жулье
нашего Литл Тауна,
и даже сам патер Браун,
Эстрагон и Владимир,
слепая миссис Суини,
Меркуцио и Тибальд,
и мистер Оскар Уайльд
в кремовом пиджаке…
и молится Джордж-жокей
с нашего ипподрома –
там Дженни всегда как дома.
Но все молитвы без толку –
как с кожи сводить наколку.
У Тома – латунная дудка.
На ней он играет жутко –
в смысле не том, что плохо,
а в том, что чертополоха
лилового цвета пшеница
становится, Плащаницей
всё накрывает ветер
суровый как шляпный фетр,
начинается наводненье:
речка как оперенье
взъерошенное у птицы
(в этом году схватиться
лед не успел у нас
за двадцать зим – в первый раз!)
Площадь Базарная Интернета.
Дженни здесь на лафете
ржавой пушки сидит.
Большой кавардак в Сети
ей помогает выжить:
мир подступает ближе,
кормит до рвоты спамом
самым вкусным и самым
ярким. В корзине из
ивовых прутьев мисс
Беатриса носит
лето, зиму, и осень
и наразвес торгует.
А Дженни в ответ: «Да ну их….
Для меня этот Том –
как в каждом сосуде тромб».
Дженни в таверну «Рыжий
мерин», где люди в фижмы
стягивают сознанье,
приносит свое вязанье,
обменивает на виски,
закусывает ириской….
Том – он такой зараза!
ну, две ноги, два глаза,
плечи, ладони, губы….
Люди, носящие шубы
умные как учебник,
скажите на милость – чем бы
объяснить тайну: в этом
парне, как под пистолетом
живущем – что в нем такого?!
что Дженни иглу портного
Джеймса нахально сперла
(а у того, кстати, горло
больное и - менингит).
Дженни молчит как кит,
тычет иглу себе в руку,
чтоб пережить разлуку.
……………………………
Однажды утром Дженни проснулась
и пошла к подруге Клементине
(та была женой матроса
и мыла в доме полы
его старой тельняшкой –
доски от этого просолились как палуба).
Принесла пай с вишней
и сказала:
«Слушай, Клем,
мне такой дурацкий приснился сон!
Будто я любила бродягу Тома,
шаталась за ним по окрестностям,
терлась щеками
о кору бука, под которым он спал,
свернувшись на клубке корней –
окаменевшей голове Медузы Горгоны.
А потом меня Том заметил,
когда я уж никак этого не ждала,
сказал, что я – красивая,
и поцеловал.
А потом – куда-то умотал.
И, главное – ни телеграмм, ни писем.
А я-то ему почти поверила!
Очень ждала – каждая минута
разбухала в длину и вширь,
как макаронины мистера сеньора эмигранта из Италии,
того, что снимает угол у Шеппардов….
Когда я проснулась –
жутко хотелось есть,
особенно – шоколада
(у тебя, кстати, нету?..)
И вообще, что там с моей работой?
или уже никому не нужна вышивальщица?..
О, Иисус, Мария, как голова болит…».
Похоронили Дженни
так, что – мое почтенье.
Весь Литл Таун в черном
лакомился печеным
картофелем на поминках,
закапал пивом ботинки,
сварили мёду из вереска
как Дженни любила – пенистый!
Натащили цветов
от всех рабочих цехов.
И умастился епископ
аж до щенячьего писка.
Со скачек явился Джордж,
рукою, сухой как корж
недельной давности, гладил
Клем по плечам, с ней рядом
сел, и они на пару
поплакали под гитару:
«Терпения ни на пенни
было в безумной Дженни».