Мой друг работает на кухне. Его можно часто увидеть толкающим перед собой тележку с грязной посудой, или за большой машиной-конвейером, на которой проплывают за день сотни тарелок, вилок и ножей. Благодаря своему маленькому росту он неутомим и часами может бегать по разным делам. "Он джазист" - говорит мой друг обо мне, когда я от нечего делать прихожу на кухню и застаю его в каком-нибудь котле. Встречи с ним приводят меня в дикое веселье. Мой друг- это ходячая энциклопедия джаза, и он часами напролет может говорить о звуке Джонни Ходжеса и свинге Тедди Батлера.
Для меня так и останется загадкой возможность приобретения часов стоимостью в три доллара. Мой друг нисколько не гнушается этим, и не то, чтобы я такой ценитель дорогих и стильных вещей, как часы; просто сама фраза "а что, они нормально ходят" порождает какую-то комическую фантасмогорию, в которой человек экономит и жертвует в таких малых вещах, и я бы не удивился, если бы он заимел вместо этих часов другие, например, песочные или солнечные.
Мы сидим у меня на кухне. На столе запотевшая от холода бутылка дешевого вина, только что вызволенная из холодильника, под рукой пачка сигарет, поскрипывает старая пластинка, и мы разговариваем, поражаясь мистицизму и внимая загадочной трубе уже давно мертвого Майлза Дэвиса. В этом увековеченном отрезке времени Майлз Дэвис извлекал из своей трубы не звуки, а скорее краски (в том хрупком мире, откуда они приходили, не было звуков), кистью кидал их на холст, и они светились во мраке черной бездны холодным фосфорным солнцем; там в угольной тьме плавал и вращался незнающий законов гравитации красный шар, из него во все стороны протягивались золотые нити, вокруг вскипали волны света, накатывали, принося с собой лопающиеся пузыри и останки разбитых кораблей.
Потягивая столовое вино, мы слушали рожденную в молчании "Kind of blue", бессмертную классику кул-джаза, когда-то в апреле, сорок лет назад, сотворенную с помощью иглы шприца и перламутровых клапанов блестящей трубы.