Некий военный журналист, сотрудник окружной газеты, имел очень большие проблемы с Главлитом (единым органом цензурного надзора за публикациями в советской прессе). Все вышедшие из-под его пера статьи были черны от правки. Он ничтоже сумняшеся выдавал в них все мыслимые и немыслимые оборонные тайны - называл номера воинских частей, численность личного состава, указывал наличие вооружений, протяженность коммуникаций, длину мостов и взлетно-посадочных полос, описывал в подробностях секретные разработки ВПК, испытания которых проводились в полевых условиях. Все это, понятное дело, вымарывалось редакторами.
Нет надобности говорить, что его постоянно подвергали дисциплинарным взысканиям - выносили строгие выговоры с занесением в личное дело, объявляли о неполном служебном соответствии, подвергали наказаниям по партийной линии. И, наконец, предупредили: "Чтобы это было в последний раз!"
Вскоре он был откомандирован на крупные тактические маневры. Первый своей репортаж продиктовал по телефону из штаба учений. Примерно через час ему перезвонили и сообщили, что терпению начальства пришел конец, что он должен срочно покинуть место дислокации и выехать в редакцию за расчетом. В его услугах здесь отныне не нуждаются. И добавили, что он также будет лишен воинского звания и утратит право на военную пенсию по выслуге лет.
Сидя вечером в полном одиночестве в штабной палатке, он долго думал, как ему правильнее поступить: напиться или застрелиться. Но, в конце концов, жизнь победила смерть, и он нажрался до одури, а наутро, мучимый тяжким похмельем, вышел в степь широкую подышать свежим зимним воздухом.
Вдруг под его ногами что-то прошмыгнуло и попыталось скрыться в сухостое. Это был сурок-шатун. У бедняги оторвало переднюю ножку - пулей или осколком гранаты. Допрыгать до своей норы он не смог. Военный журналист, теперь уже бывший, без труда догнал его и взял на руки. Он пожалел злосчастного инвалида, найдя в нем родственную душу, и решил забрать его с собой.
Привезти полевого грызуна в полуторамиллионный город считается предосудительным поступком, граничащим с преступлением. Суслики, сурки и прочая степная живность являются переносчиками чумы, а если эта чума еще и бубонная, то в течение нескольких дней могут погибнуть сотни тысяч человек без малейшего шанса на выживание. Но злостный разглашатель военных и государственных тайн этого, судя по всему, не знал.
Привезя сурка домой, он запустил его в уборную, а сам двинулся в редакцию увольняться. Супруга была на работе, дети в школе. И надо же было такому случиться: женщина неожиданно, чего раньше за ней никогда не замечалось, пришла на обед. Уже на подходе к подъезду ей сильно приспичило сходить по нужде. Она ворвалась в квартиру, демонстрируя сущее нетерпение. Спустив еще в коридоре панталоны с начесом, колготки, и то, что было под ними, она, переминаясь с ноги на ногу, заскочила в туалет и опустила свои фундаментальные изысканные чресла на унитаз, тут же предавшись упоительному акту дефекации.
Эта зубастая сволочь разомлела то ли от увиденных дамских прелестей, то ли по какой-то другой причине, но ей вдруг захотелось свистать. Расположившись на крышке мусорного ведра и привстав на задние лапки, она сосредоточилась и выдала из себя первую струю воздуха. Супруге поначалу показалось, что прорвало водопроводную трубу. Она огляделась вокруг и вдруг увидела эту образину. Реакция была мгновенной. В следующий момент с диким воплем: "Он свистит! Он свистит!" - она выбежала на лестничную клетку, захлопнув входную дверь с ключом внутри. Ее совершенно не смущало то обстоятельство, что, выскакивая наружу, она так и не удосужилась натянуть на себя трусы, колготки и то, что сверху с начесом. В таком непотребном виде женщина позвонила соседу.
Тот тоже в это время трапезничал, открыл дверь, остолбенел и чуть не подавился куском еды. Соседка, которая прежде вела с ним высокомерно, как-никак жена офицера - военного корреспондента, стояла с заголенным причинным местом и верещала: "Он свистит! Он свистит!" Изрядно струхнув, мужик заперся, оставив бедную женщину визжать на лестничной клетке, а сам тут же вызвал милицию и, на всякий случай, передвижную "психиатричку". Ему не сразу поверили, думали, что кто-то хулиганит по телефону, но, в конце концов, согласились выехать.
Прибывший на место происшествия наряд сотрудников правопорядка констатировал, что все так оно и есть, как сообщал абонент. Вопящую благим матом даму кое-как успокоили, помогли одеться и оправить юбку, а потом взломали дверь. Сержант, ворвавшийся с табельным оружием наперевес в туалет, извлек из-под выводной канализационной трубы возмутителя спокойствия.
В этот декабрьский день горемыка-журналист не только был уволен со службы, но и потерял семью. Впервые новогодние праздники он проводил один. Не выдержавшая позора благоверная уехала с детьми, у которых вот-вот должны были начаться зимние каникулы, к своим родителям в соседнюю область.
Сурка по всем правилам должны были тут же истребить, а тело его сжечь. Обязательную эпидемиологическую проверку надлежало пройти всем, кто прямо или косвенно вступал в контакт с грызуном, - самому журналисту, его жене, соседу, милиционерам и врачам "неотложки". Однако, по причине советской безалаберности, ничего этого сделано не было. Одно в этой печальной семейной драме радует: свистун остался жить. Его тщательно исследовали и нашли, что животное ничем не инфицировано. Свой век хромоножка дожил в "живом уголке" школы, где учились дети его незадачливого благодетеля.
--0--