ГУСАР И ВУРДАЛАЧКА
Каких только оказий не случается на театре военных действий! Бывало же и такое, что шальное ядро угодит по кладбищу и устроит переполох среди мертвяков. Но плох тот гусар, который хоть днем, хоть ночью не кинется в атаку даже и через развороченное артподготовкой кладбище! Такое как раз и приключилось с поручиком Першиным, когда гнали мы неприятеля через Польшу. Надо же было так угораздить: внезапный аванпостный маневр в непроглядной ночи. Наш эскадрон летит, держа ориентировку лишь на вспышки неприятельских выстрелов, и вдруг скакавший о бок со мною Першин проваливается сквозь землю! Эскадрон уносится далее, перемахивая едва видимые, принятые нами сослепу за оборонительный редут француза кресты и обелиски, а Першин, зацепившись ташкой за памятник, валится из седла прямо в разбитый ядром склеп.
По его позднейшим рассказам в кругу нашего лейб-шампанского братства, имевшего обыкновение выстреливать пробками в потолок во славу Царя и Отечества, упав на всем скаку с коня, он угодил в объятия покойницы. Впрочем, о том, что это покойница, он догадался много позже. А в те мгновения, притянутый женскими руками, он сдался на милость победительницы, нисколько не смутившись тем, что дело происходит в могиле.
Известна была во всей кавалерии невозмутимость поручика, но и она превзошла ожидания. Возвращаясь с дела, когда уже совсем расцвело, мы увидели коня Першина бродящим между мраморных обломков. Ташка его с оборванным ремешком болталась на крыле мраморного ангела, по-католически молитвенно сложившего руки и глядящего в небеса. Кое –где виднелись и вывернутые наружу вместе с черной землею белые черепа. Поймав за узду поручикову Карюху и подобрав с земли выбеленный временем и хорошо объеденный могильными червями череп, глядя в пустые глазницы его, я уже предался было философическим размышлениям о безвременной кончине друга, как вдруг слышу совсем рядом характерное звяканье шпор, возню, сопение и сладострастные женские стоны.
Заглянув в щель разбитого склепа, на котором была изображена античная аллегория, изображающая Дафниса, догоняющего Хлою, я наткнулся взглядом на явственно белеющие в сумерках могилы подвижные ягодицы Першина! “Ну и местечко ты приискал, чтобы настичь свою Хлою!” – корили его потом лейб-шампанцы, когда дело доходило до крепких шуток в дружеском кругу. “То-то я не мог понять отчего так жестко коленкам и мертвечиной воняет!” – как всегда совершенно невозмутимый и на полном сурьезе отвечал Першин. А случай-то, и в самом деле, вышел презабавный: нашей артподготовкою и кавалерийской атакой мы разбудили уснувшую летаргическим сном полячку, которую ясновельможный пан схоронил накануне. Сколько было слез и благодарностей Першину за его ночной подвиг, когда об руку с Полиною он взошел на крыльцо особняка Яноша Бжебжинского, чтобы вернуть горюющему отцу его дочь. Старик Бжебжинский тут же предложил быть Першину его зятем. Першин, не переча, разом обвенчался в ближайшем костеле, не став пояснять Янушу, что при всякой смене диспозиций у него бывает по тестю. Ах, Поля, Поля! “Поля –дура, штык – молодец!” – на свой манер переиначивал суворовскую “Науку побеждать” Першин. Три ночи был он исправным мужем Полине, вырванной из объятий самой Костлявой русскими ядрами и удалым штыком поручика, которого уже нет на этом свете.
Жутко представить, что ежели бы ни с точностью посланный артиллерийский снаряд, повредивший крышу склепа, то бедняжке, пробудившись от сна, пришлось умереть в могиле. Женские руки не в силах были бы сдвинуть капитального надгробия с вырезанным на нем барельефом: пастушок Дафнис, вооруженный лишь флейтою, устремляется за прелестной, полуобнаженной в беге Хлоею! Сколько раз и прежде, и потом приходилось видеть на таких вот разбомбленных во время боя кладбищах, выброшенные наружу трупы в неестественно скрюченных позах, с руками, застывшими в движениях, словно бы разрывающих смертные саваны, силящихся открыть крышки гробов и сдвинуть каменные надгробия! Глядя на них, один лишь Першин мог с бесстрастностью рассуждать о том, что жизнь существует и после смерти, и что совершенно очевидно: покойники живут под землею своею жизнью, устраивая там балы и машкерады. В том же, что половина покойников хоронится уснувшими летаргическим сном, он не сомневался ни на мгновение. Потому и говорил: “Похорони меня лишь тогда, когда увидишь, что во мне нет внутренностей!”
Но довольно о Першине и его идиллии с летаргичкой Полиной. Расскажу-ка я вам о том, что произошло со мною в той же Польше по возвращении из Парижу, где я и схоронил поручика отдельно от его внутренностей, которые попользовал оживший тамплиер.