Мне же ничего не остается, как с покаянием поведать о том, что довелось пережить, чтобы связь наша духовная не прерывалась даже на мгновение, как бы далеки мы не были друг от друга. Ты ведь, mone ami, помнишь какого я была пиитического складу в детстве и отрочестве. Не ты ли, будучи старше меня на семь лет, мог застать меня с книжкою в увитой плющом беседке средь античных скульптур в имении папеньки? Дидло, Мольер, Руссо, Монтескье рано пробудили во мне потребность к размышлениям.
Бывало, сидя с книжкою в руке на берегу пруда, засмотрюсь на стрекозу, присевшую на подобный фарфоровой чашке из маминого китайского сервиза лотос кувшинки--и задумаюсь. И словно на эльфических крылышках той стрекозы улечу далече, представив себя то монахиней в заточении, то лукавой служанкой из пьесы сочинителя драм, таинственным образом скончавшегося во время спектакля, а то и уносимой драконом китайской красавицей с фарфоровой вазы. Мрачный Уолпол предоставлял мне возможность вообразить себя заточенной в стенах замка “Оранто”. Анна Радклиф, дала образчики, женщины способной заставить своим пером трепетать сердца современников. А Мэтью Льис так воспламенял мою фантазию, что я всерьез воображала себя дьяволом в образе Матильды, погубившим монаха Амброзио. Да и папенька мой – герой суворовских походов воспитывал меня по методе генералиссимуса. В кабинете над его рабочим столом, где кропал он мемуарчики, висела острая турецкая сабля и пистолет в серебряной оковке. Он учил меня фехтовать и стрелять. Я с удовольствием срубала с жерди насаженную на нее тыкву и, целясь, попадала в валета с десяти шагов.
Мое знакомство с графом Ежи Садовским началось с сеанса ясновидения в Петербурге. Тогда, перед наполеоновским нашествием все увлекались этой чепухой. Все хотели знать будущее. На устах были имена Сен-Жермена, Калиостро и Ленорман. А я была молодой, начитавшеюся книжек мечтательной дурехой. Балы в нашем доме на Фонтанке бывали изрядными. Папенька не скупился на траты, чтобы подобрать пристойную партию своим трем дочерям, и я из них была младшею.
Помню — Сашенька, Катенька и я с упоением кружащиеся в мазурках. Колонны бального зала с ионическими капителями. Напудренные старухи с лорнетами. Щеголеватые гусары, среди которых был и ты, то и дело приглашавший меня и будто проглотивши шомпол танцевавший молча, а ведь как болтали мы с тобой детьми, когда на лужайке у пруда гоняли стрекоз и мотыльков! Першин, друг твой по пажескому корпусу, был еще более бирюк. Зато Садовский --то эзопову басню ввернет и тут же как бы обратит всех присутствующих в ослов, соловьев, слонов, мосек и подслеповатых мартышек с очками и лорнетами, то начнет наизусть читать из Байрона или цитировать Кама-Сутру на санскрите. Этими разговорами и заманил он меня на медиумический сеанс. Отгуляв с тобой положенные вечерние часы, когда я обязана была, томно вздыхая, наблюдать погружение закатывающегося светила в наше называемое прудом болото, улегшись в своей опочивальне с книжкой под подушкой, я ждала, когда в имении все заснут.
Как только стихали последние шорохи, я облачалась в костюм амазонки, состоявший из обтягивающих брюк, фрака, рубашки с жабо и бриллиантовой булавкой в нем, а так же из цилиндра лондонского джентльмена. Моя служанка так искусно укладывала мои длинные темные волосы и прятала их под специальный парик, что никто и заподозрить не мог о том, что мечтательная Полина и роковой мистик и бретер граф Виктор де Валлон-одно и то же лицо. Этаким денди и комильфо, бросив последний взгляд в едва освещенное свечою зеркало, я, как мерещилось мне, шагнув сквозь серебрящееся амальгамой стекло, оказывалась в седле, скачущей в сторону Питера. Воображение мое работало вполне литературно, но на самом деле я вовсе не проходила чудным образом сквозь зеркало, а соорудив из простыней куклу и, приладив к ней восковую голову, на которой хранила моя гувернантка мадам Лу-Лу свои парики, с помощью горничной Любаши выбиралась через отворенное окно моей спальни, а дворовый Яким, присматривающий за лошадьми на конюшне, подавал мне норовистую кобылу.
Из романа "Отель метель"