В вагоне прокуренном смрадном, забитом
В газете затертой была алыча,
Сидел он напротив со взглядом разбитым -
Под глазом светился синяк сгоряча.
И браги бутылка лежала на полке -
По ней ползала муха туда и сюда,
В мешочке горбушка была и да корка
И слышен был звук, как скрипят провода.
Отсек был пустой и никто не был рядом:
Два зека в тамбуре - другой в нужнике,
И он все с разбитым посиживал взглядом
И с духом потерянном, что в тупике.
Статья - сука мать, что его породила,
На "ангельских крыльях" на зону неся,
Взяла под крыло свое, чем погубила,
Зарезала душу в миг, как порося.
Ведь он все мотался всю жизнь век под нею
И воли, по правде, совсем не видал:
Не грабил, не бил и не нюхал он клея,
А просто решительно всех убивал!
Все руки в крови и повязли в болоте
В садамазахизменной силе себя:
Он пару разков побывал на охоте,
Но та относилась к нему не любя.
В вагоне прокуренном смрадном, забитом
В газете затертой была алыча,
Сидел он напротив со взглядом разбитым -
Под глазом светился синяк сгоряча.
За что только трудная выпала доля
Мамаше старушке на свете его?!
Ведь сын не познал за всю жизнь слова "воля"
И мать от тоски сразу стала того!
А он приходить по началу к ней начал:
Кормил и поил, редко бил по лицу,
Порой ей кричал: " Я тебя ненавижу!"
И жизнь воздала еще раз наглецу.
Бог думал: исправится мужик-параша
И больше страданий ему посылал,
А он с каждым днем становился все "краше"
И снова в болото проклятия попал.
И этот извечный круг необратимый -
Еще, может, десять годков отсидит,
Ничем, раз, во век он не поколебимый -
Пока не поймет, Бог его не простит.
В вагоне прокуренном смрадном, забитом
В газете затертой была алыча,
Сидел он напротив со взглядом разбитым -
У матери в доме горела свеча.