Об этой женщине, десять лет просидевшей на российском престоле, историки предпочитают либо вообще не писать, либо обходятся невнятной скороговоркой: после смерти юного Петра Второго, на престол была призвана дочь царя Иоанна Пятого Анна, Герцогиня Курляндская. У нее был фаворит Бирон, очень нехороший человек, тиранил россиян. Анне же Россия обязана появлением Царь-колокола.
Все. Только сравнительно недавно начали появляться статьи и очерки об этой русской императрице. Императрице страшной, жестокой, необразованной, залившей страну кровью совершенно невинных людей. Темное пятно на российской истории. Можно даже сказать – грязное.
Но Анна Иоанновна была лишь частично виновата во всех тех ужасах и мерзостях, которые творились в ее царствование. Говорят ведь: короля делает свита. Вот и эту императрицу «сделало» ее окружение – немецкие и русские придворные.
Впрочем, обо всем по порядку.
От первой жены царя Алексея Михайловича - Марии Ильиничны Милославской осталось в живых двое сыновей: Федор и Иоанн. Оба слабые и болезненные, но Иван, к тому же, еще и слабоумный. Единственное, что его занимало – это церковные службы, их он мог отстаивать сутками напролет.
Дворцовые перевороты и стрелецкие бунты «вынесли» шестнадцатилетнего Иоанна почти на вершину власти: его сделали царем вместе со сводным братом Петром, а выше них стала правительница – царевна Софья, старшая сестра Иоанна. Она же, «укрепления ради корня Милославских» и решила женить брата, дабы его потомство заняло место на троне, а ненавистного Петра, сына «худородной» Нарышкиной, можно было бы от власти вовсе отстранить.
Восемнадцатилетний Иоанн был обвенчан с двадцатилетней Прасковьей Салтыковой – здоровой, красивой и разумной девицей. Беда была в том, что к семейной жизни Иоанн оказался не способен, хотя любил жену нежно. Но – по-братски.
Как Софья решила проблему – неизвестно, свечку никто не держал. Но через два года после свадьбы царица Прасковья забеременела – к великой радости царевны-правительницы. Радость, впрочем, оказалась преждевременной: родилась дочь Екатерина. Потом – Анна, потом – Прасковья. Еще две дочери «Иоанновны» умерли во младенчестве. Царь Иоанн не пережил кончины последней дочки – умер от тоски и меланхолии.
Случилось это в 1696 году, причем почти незаметно для окружающих. На троне уже прочно сидел Петр, Софья томилась в монастыре, Россию трясло в коренных переменах, войнах, бунтах. Но три царевны безмятежно подрастали в селе Измайловском, во дворце, который выбрала для себя овдовевшая царица Прасковья. Как и в любой богатой боярской усадьбе того времени, число дворни было поистине несметным. Во дворце – довольно скромных размеров, кстати – постоянно было суетно, шумно и тесно. Фрейлины и горничные спали вповалку, где попало. Простота и грубость нравов, по свидетельству современников, были невероятные.
Воспитывали царевен сначала тоже по-старинке, с мамками и няньками, обильным питанием (полнота считалась одним из признаком красоты), сказками, рассказами о чудесах и приметах, с кривлянием шутов и шутих, с пророчествами юродивых и «ведуний». Попутно кое-как обучили грамоте, да начаткам истории и географии, но до конца жизни сестры писали примерно так:
«Асьтаюсь верная ваша друк, из Масквы».
Впрочем, не наступи на Руси новые времена, это никого бы не тревожило: царских дочерей традиционно постригали в монахини, вне зависимости от их грамотности. Но у Петра были свои представления о будущем племянниц. Анну он выдал замуж за герцога Курляндского, Екатерину – за герцога Мекленбургского, руководствуясь при этом исключительно политическими соображениями. Например, родство с властителем Курляндии позволяло использовать порты этого герцогства в интересах России и без всякой платы.
Осенью 1710 года Анна была обвенчана с Фридрихом Вильгельмом, герцогом Курляндским. Свадьба, как это при Петре повелось, была долгой и щедрой на выпивку. Больше месяца гуляли с таким размахом, что молодой герцог не вынес русских излишеств и внезапно скончался на пути в Курляндию, оставив Анну очень молодой вдовой. В стране, языка которой она не знала, с независимым рыцарством, которое высказывало вдовствующей герцогине лишь формальное уважение.
Анна рванулась было на родину – к маменьке. Но грозный дядюшка приказал «сидеть на Митаве неуклонно и интересы российские блюсти». С Петром спорить было как-то не принято, но герцогиня Курляндская понятия не имела, как ей блюсти российские интересы в стране, бывшей вечным «яблоком раздора» между Россией, Швецией, Пруссией и Польшей.
В помощь племяннице Пётр в 1712 году прислал графа Петра Михайловича Бестужева-Рюмина, который стал при ней гофмейстером и генерал-комиссаром, а фактически от имени России руководил герцогством. Надо сказать, что действовал он очень удачно: не только решил запутанные политические проблемы и выкупил на русские деньги коронные курляндские земли, но и стал любовником герцогини. Так что в конечном итоге все остались довольны, тем более, что для облегчения деятельности Бестужева-Рюмина Петр разместил в Курлянлдии полк солдат. Сам же озаботился поисками для племянницы нового достойного мужа-соправителя.
Пока император размышлял, Анна влюбилась и дала графу отставку от своей персоны. Предметом ее любви оказался внебрачный сын польского короля Августа II и прекрасной Авроры фон Кёнигсмарк Морис Саксонский – дамский угодник, авантюрист, лихой вояка, неглупый дипломат. Не было женщины, способной устоять перед его чарами, так что Анна не была исключением. Красотой она не блистала – высокая, выше среднего роста, полная, почти грузная, смуглое лицо в оспинах… С дядюшкой ее сближала сильная наклонность к шутовству и пристрастие к грубым забавам. Но, в отличие от него, она была ленивая, почти необразованная, хитрая, но умственно ограниченная и скупая.
В общем – далеко не сказочная принцесса. Но блеск герцогской короны затмевал все это: Морис всю жизнь мечтал о таком «головном уборе». Внешность и характер будущей супруги его мало заботили – недостатка в самых красивых и нежных любовницах у него никогда не было.
На беду Анны, в то же самое время подыскивали жениха для младшей дочери Петра, Елизаветы, писанной красавицы. Морису прислали из России портрет принцессы – и Анна была мгновенно забыта: перед ним замаячила корона российского императора. Да и сам император, Пётр, как раз скончался. Морис уже начал делать новые огромные долги, готовясь к сказочной свадьбе с «прекрасной Элиз», как пришло письмо из России, подписанное императрицей Екатериной Первой.
В письме, написанном, кстати, под диктовку светлейшего князя Меньшикова, объявлялось, что «русские принцессы не выходят замуж за лиц сомнительного происхождения». Это касалось как Елизаветы, так и Анны. Европа умирала со смеху: бывшая прачка при поддержке бывшего деньщика отказывают королевскому – пусть и незаконному! – сыну. Кстати, это письмо сыграло огромную роль в судьбе Елизаветы: она так и не вышла замуж, хотя женихов в разное время имела много. Рано или поздно ей припоминали это злосчастное «сомнительное происхождение».
Анне в голову не могло прийти, что на курляндскую корону нацелился сам Меньшиков – при полной поддержке императрицы. Но в Митаву прибыло «высокое посольство» - уговаривать курляндское рыцарство признать нового герцога. Тщетно. Не помогли даже угрозы пустить в ход пушки: вдову подлинного Кётлера местное дворянство еще готово было терпеть, но какого-то русского «сомнительного происхождения»…Заодно выгнали из Митавы и Бестужева-Рюмина, слишком уж был умен и изворотлив.
В общем, авантюра позорно провалилась. В отместку русский двор резко сократил выплаты герцогине Курляндской, и все 19 лет, прожитые Анной в Митаве. Ей приходилось униженно клянчить деньги у богатых родственников, чтобы хоть как-то содержать свой небольшой двор. Нельзя сказать, чтобы это хорошо повлияло на характер Анны: она стала скупой, черствой, а в конец просто ожесточилась.
Вместо него на Митаве какое-то время подвизался известный дипломат Василий Лукич Долгорукий, тоже успешно сочетавший политическую деятельность с нежными отношениями с герцогиней. Только эта идиллия длилась недолго: резкий оклик из Петербурга заставил Василия Лукича спешно вернуться на родину. Но Анна не слишком горевала об утрате любовника: в ее жизни уже появился новый мужчина. Да так и остался – до конца.
В 1727 году во время охоты, к которой Анна Иоанновна питала настоящую страсть, ей встретился молодой курляндец не слишком знатного рода, но зато – красивый, ловкий, неутомимый охотник, большой любитель лошадей, собак и ружейной стрельбы. В общем, родственная душа - Эрнст Иоганн Бирон. Вскоре он уже поселился в герцогском замке и… женился на одной из фрейлин герцогини: горбатой и уродливой, как смертный грех, Бенигне фон Трота.
Высокое происхождение невесты делало ее внешность несущественной. Герцогиня нежно опекала новобрачных и даже отвела им покои рядом со своими. Вскоре госпожа Бирон родила сына Петра, и Анна Иоанновна, естественно, стала его крестной матерью. То же самое через несколько лет произошло и со вторым сыном – Карлом. Злые языки поговаривали, что у неспособной к семейной жизни Бенигны детей быть не может вообще, но… чего только не говорят злые языки!
Анна Иоанновна привыкла к Митаве, к своему маленькому двору, к нехитрым развлечениям. Все крепче привязывалась к Бирону, хотя и вызывала этим брезгливое недовольство курляндского рыцарства. Не всего, правда, находились и такие, которые искали дружбы с уже ставшим обер-камергером фаворитом герцогини. Они-то и оказались самыми умными и удачливыми, как показало время.
В России, фактически забывшей про Анну, внезапно скончался юный император Петр П - внук Петра I. Тут же собрался Верховный тайный совет: дело было нешуточное, мужское колено дома Романовых пресеклось навсегда. Кто должен унаследовать трон – неясно. Заговорили о первой жене Петра Великого, давным-давно жившей в монастыре как старица Елена, но у нее сторонников не нашлось. Монахини на российском престоле еще не сиживали.
Дочери Петра Великого? Анна к тому времени уже умерла, а ее сын был еще ребенком, да и вообще – наполовину немец, наследник герцогства Голштинского. Елизавета? Все бы хорошо, да красавица-цесаревна не ко времени оказалась беременной от одного из своих любовников. Нельзя же такую на трон сажать, да и мужа ей не подберешь, брюхатой-то.
Обрученная невеста покойного императора княжна Екатерина Долгорукая тоже была в положении. И хотя Долгорукие охрипли, доказывая, что она имеет все права на престол, что якобы даже имеется завещание, другие верховники не пожелали такой царицы. Ясно же было, что править станет ее многочисленная родня – а с какой стати? Голицыны, к примеру, не менее родовиты.
Очевидец тех событий, видный церковный деятель Феофан Прокопович, писал, что среди членов совета «долго разглагольство было о наследнике государе с немалым разгласием. Но когда произнеслось имя Анны... тотчас чудное всех явилось согласие...».
Но Россия тем и необычна, что все хорошее в ней обязательно оборачивается скверным. Верховный Совет, согласившись звать Анну на царство, пожелал официально ограничить монаршью власть и покончить с самодержавием. Разумеется, ни о каких революционных преобразованиях и речи быть не могло: сановники желали развязать себе руки и самим править государством. Ради этого они составили печально известные «Кондиции», которые их всех, в конечном счете, и погубили.
Уже первый пункт этих кондиций был просто глуп: Анне предписывалось содействовать распространению православия, как будто кто-либо из русских царей вел себя иначе. Второй пункт был дерзок: императрице не вступать в супружество и не назначать себе наследника без согласия Верховного тайного совета. Главное же заключалось в том, что Верховный тайный совет в количестве восьми членов один лишь имеет право «объявлять войну, заключать мир, вводить новые налоги, назначать военное руководство, наказывать или награждать представителей всех сословий, утверждать бюджет государства, в том числе выделять суммы на личные нужды императрицы».
И напоследок – не удержались! – вставили пункт о том, чтобы никого из Курляндии Анна с собой в Россию не привозила, «особливо невнятную персону Ернеста Бирона со чадами и домочадцами». Вот это и стало последней каплей, предыдущие пункты Анна, возможно, стерпела бы, не будучи великого ума и не имея особого пристрастия к государственным делам. Но расстаться с Эрнестом?! С детьми?!
Пока верховники сочиняли «Кондиции» остальные российские дворяне очнулись от шока, вызванного смертью юного императора, и стали рассуждать: сначала ограничат власть императрицы, потом сами станут полновластными правителями и вместо одной царицы будет на Руси восемь царей, причем все – с непомерными амбициями и огромной жаждой власти. Смута и межусобица неизбежны. Уж лучше самодержавие, как от дедов заведено.
«Верховники» отправили на Митаву пышное посольство во главе с Василием Лукичом Долгоруким. Подпишет Анна «Кондиции» - быть ей русской императрицей. Не подпишет… Но о втором варианте думали мало: короны на земле не валяются, тем паче такие, как российская. Да ежели еще представить это как волеизъявление всего народа…
У народа же, точнее, у российской знати, было, как уже говорилось, совершенно иное мнение. И мгновенно создавшаяся оппозиция сумела тайно уведомить Анну о «затейке верховных господ, членов Тайного совета, которые самовольно хотят ограничить ее власть, а народу сие не кажется…»
Так что посольство верховников Анна приняла и даже вроде бы согласилась подписать «Кондиции», хотя последний пункт о семействе Бирона поверг ее в ярость. Но и тут извернулась: поехала на Москву как бы одна, в сопровождении лишь немногих внешне безобидных придворных, а карета Бирона следовала за царским поездом на приличном расстоянии.
Анна ввела в заблуждение не только «верховников», но и своих сторонников-оппозиционеров. Те сильно приуныли, решив, что будущая императрица на все согласилась и теперь восемь «олигархов» (как сейчас бы сказали) заберут себе всю полноту власти. Только один человек, пожалуй, и соблюдал абсолютное спокойствие. Звали этого человека Андреем Ивановичем Остерманом и был он вице-канцлером, то есть персоной достаточно высокой. Но в трудные для России дни мастерски прикидывался смертельно больным и не выходил из дома, пока им же не сплетенная интрига не заканчивалась благополучно в его же пользу.
Запомним его. Он, а не Бирон, которого потом проклинали все, кому не лень, был истинным вдохновителем кровавого царствия Анны Иоанновны.
В феврале 1730 года возок Анны Иоанновны остановился в селе Всесвятское, у дома грузинского царевича Арчилова – лучшего дома в окрестностях. (Теперь на этом месте, у станции метро «Сокол» сохранилась только церковь, и та обновленная и перестроенная). Будущую императрицу неотступно сопровождал Василий Лукич Долгорукий, зорко следя, чтобы его подопечная не вступила с кем-нибудь в переговоры или не приняла бы челобитную. Дипломатом Долгорукий был хорошим, а вот надсмотрщиком – скверным: у него под носом проскакивали к Анне Иоанновне дамы – ее будущий придворный штат, причем некоторые проносили и письма – от Остермана. С подробными инструкциями на будущее.
Явилась и старшая сестрица Екатерина, герцогиня Мекленбургская, давным-давно сбежавшая в Москву от своего супруга-садиста. В Первопрестольной ее тут же окрестили «Дикой герцогиней»: Екатерина Ивановна нраву была крутого, пила, как мужик, и дралась кулаками – не хуже. Но к сестрице относилась с нежностью – своя кровь. Умом же Дикая была острее, она-то и растолковывала Анне Темные места из писем Остермана.
Что мог сделать Долгорукий? Только зубами от злости скрежетать, да мечтать, чтобы скорее уж в Москву въехали для совершения церемонии вторичного – прилюдного – подписания «Кондиций» и коронации. И так уж оплошал сверх меры: во Всесвятское прибыл почетный эскорт - батальон Преображенского полка и эскадрон кавалергардов. Анна, славных воинов поприветствовав, объявила себя полковником Преображенского полка и вздела на себя красную орденскую ленту. А кондиции сие строго запрещали – без согласия верховников. Проморгал старый дипломат, зато солдаты были в восторге от «матушки-императрицы», которая им водочки из своих ручек поднести изволила.
А к торжественному въезду в Москву новой императрицы гвардия уже действовала вовсю: было составлено прошение к самодержице не слушать верховников, а править самой без ограничений. Подписалось под этим прошением почти 300 человек. Когда же Анна появилась в Москве, представители оппозиции в составе 150 человек сумели прорваться к ней через кордоны верховников и уже лично просили «кондиции пакостные порвать».
При поддержке дворянства и, главное, армии, Анна, подзуживаемая сестрой Екатериной решилась: прилюдно порвала листы ненавистных Кондиций и объявила себя самодержицей Российской. Именно в этот момент, не раньше и не позже, во дворце появился «чудом исцелившийся» от смертельного недуга Андрей Остерман, который прекрасно понимал, кто теперь будет править Россией на самом деле.Так и произошло.
Так кончилась десятидневная конституционно-аристократическая русская монархия XVIII века, созданная в результате четырехнедельного временного правления Верховного совета. В тот же день Дмитрий Голицын произнес пророческие слова:
«Пир был готов, но званные оказались недостойными его. Я знаю, что паду первой жертвой неудачи этого дела; так и быть, пострадаю за отечество; мне уже и без того остается немного жить; но те, кто заставляет меня плакать, будут плакать дольше моего».
Верховников и немногих недовольных до поры разогнали по домам. Гвардии и сторонникам Анны достались награды, должности, поместья, крепостные души. А во дворце – тихонечко – поселилось семейство Биронов. Снова, как и в Митаве, рядом с покоями самой императрицы.
И начались коронационные торжества, праздник, который продолжался десять лет – все время правления Анны. Бывшая герцогиня Курляндская, а ныне – владычица всея Руси, дождалась своего звездного часа. Балы сменялись охотой, за обильным столом порой сидели сутками, пили и ели так, что гостей порой замертво выносили. Анна не любила и побаивалась трезвых, терпеть не могла «умников», то есть образованных людей, зато, по примеру своей покойной матушки, привечала дураков и дурок, шутов и шутих, карликов и карлиц, всяческих уродцев, мосек, попугаев…
Государственными делами ведал канцлер Остерман, который, как потом стало известно, давным-давно состоял на жаловании у Вены и проводил русскую политику исключительно в угоду австрийским интересам. Между тем казна была практически пуста, голодавшие крестьяне тысячами бежали от своих помещиков куда глаза глядят, да и сами помещики порой с трудом сводили концы с концами. Процветал только двор и ближайшее окружение Анны Иоанновны.
Через какое-то время, почувствовав, что на престоле она утвердилась достаточно прочно, императрица начала сводить счеты со своими «мучителями». Первыми пострадали Долгорукие – сперва им было приказано тихо сидеть дома и нигде не бывать, а потом… Потом бывшую «государеву невесту» с родителями, братьями и сестрами отправили в Березов – глухой городишко на севере Сибири, куда добираться надо было чуть ли не полгода. Дипломата Василия Лукича посадили в подземную тюрьму на Соловках – каменный мешок, где он провел без малого семь лет. Остальных представителей «фамилии» разогнали по дальним имениям: достойного наказания им еще не придумали.
Чуть меньше пострадали Голицыны – их просто оставили в забвении. Опять же до поры до времени: императрица боялась расправляться сразу с несколькими знатнейшими семействами, играла со своими жертвами, как кошка с мышкой. Но уж очень жестокими порой были даже «мирные» ее игры: князя Михаила Голицына, например, сделали придворным шутом с прозвищем «Голицын-Квасник»: как-то Анна Иоанновна изволила вылить ему на голову недопитый квас, при этом князь сидел без штанов в лукошке с куриными яйцами. То-то было весело!
Лучше всех жилось, естественно, Бирону, который в государственные дела не вмешивался совершенно (а значит, не ссорился со всесильным Остерманом), гнева царицы не боялся ни капельки, поскольку имел на нее колоссальное влияние и время от времени пугал тем, что заберет семейство и уедет на Митаву. Этого сама Анна боялась смертельно, посему ублажала фаворита, как могла.
По случаю своей коронации она назначила Бирона обер-камергером, «с рангом действительного генерала». В том же году Бирон получил диплом на титул графа Священной Римской империи (как когда-то Меньшиков). В деньгах недостатка не испытывал никогда, но тут уж Анна была не при чем: русское дворянство само делало царицыну любимцу «изрядные денежные дачи», в чаянии царских милостей. В несколько лет Бирон из малоимущего дворянина превратился в миллионера-аристократа.
Боялся он только одного: кончины Анны. Хотя императрица обладала железным здоровьям, излишества за столом (и не только) постепенно его подрывали. Лестью и ласками Бирон вынудил императрицу переехать в Петербург, поближе к Европе, дабы в случае чего легче было бежать. А там занялся своим единственным любимым делом: коневодством. Конюшни Бирона были роскошнее иного дворца в Европе.
Забегая вперед, добавлю, что в 1737 году Бирон при содействии России, точнее, ее армии, был избран курляндским дворянством герцогом. Это избрание было выгодно и Польше, так что особых проблем не возникло, тем более что у Пруссии к тому времени были дела поважнее, чем какая-то крохотная Курляндия. Правда, России новоиспеченный герцог не покинул: там у него были дела поважнее.
Петр 1 уничтожил старый царский двор, но нового не создать не успел. Не озаботились этим и его преемники на троне. Но Анна, более или менее знакомая с порядками европейских дворов, принялась за создание своего весьма энергично. Она назначила множество придворных чинов и установила приемы в определенные дни; она давала балы и устроила театр, как у французского короля.
На празднества, по случаю ее коронации, Август II прислал ей из Дрездена несколько итальянских актеров, которые стали основой постоянной итальянской труппы. Потом появилась итальянская опера с 70-ю певцами и певицами, под управлением итальянского композитора Франческо Арайи. Но императрица все-таки предпочитала представления труппы немецких комедиантов, разыгрывавшей грубые фарсы. Такой род искусства был Ане Иоанновне и понятнее, и ближе.
С момента коронации Анну Иоанновну постоянно тревожил вопрос о престолонаследии. И речи быть не могло о том, чтобы посадить на трон кого-то из ее сыновей от Бирона – российское дворянство этого бы точно не допустило. Фаворит придумал было хитрый ход: женить своего старшего сына на царевне Елизавете, но Анна Иоанновна была слишком ревностной христианкой-православной, чтобы пойти на такое.
Можно было бы объявить наследницей родную племянницу – дочь Дикой герцогини Мекленбургской. Но та была, во-первых, лютеранкой – по отцу, а во-вторых, этот самый отец славился своей жестокостью и его приезда в Россию боялись, как огня. Наконец, нашли «верное» решение: перекрестили малолетнюю принцессу в православие под именем Анны Леопольдовны и стали искать ей достойного жениха, дабы ребенок этой пары и стал впоследствии законным российским императором. Или императрицей – как Бог даст.
Жениха – иностранного принца, на меньшее никто не соглашался, искал, разумеется, Андрей Остерман. И, разумеется, искал в Вене, руководствуясь ее пожеланиями. Вена остановила свой выбор на одном из племянников императора – принце Антоне Ульрихе Брауншвейгском. Не самый, кстати, плохой выбор: юноша был образован, очень неглуп, смел (что доказал впоследствии успешным участием в многочисленных баталиях) и тактичен (в отличие от большинства придворных немцев).
Беда заключалась в том, что невеста невзлюбила своего суженого с первого взгляда. Мать ее скончалась незадолго до этого от обычной в семье Романовых болезни – белой горячки. Воспитательницей к Анне Леопольдовне определили некую мадам Адеракс, причем впоследствии никто не мог вспомнить, откуда она взялась. Мадам же Адеракс, в прошлом содержательница публичного дома и воспитывала принцессу соответственно.
Результатом этого воспитания стало то, что юная принцесса без памяти влюбилась в саксонского посланника Мориса Линара, первого красавца в Европе, и почти немедленно стала его любовницей. Роль принца Антона стала совершенно непонятной: невеста видеть его не желала, а при случайных встречах грозилась в него плюнуть. Анна Иоанновна была бессильна: ненависть принцессы к суженому активно поддерживал Эрнест Бирон, у которого был свой план: выдать принцессу за своего старшего сына.
-Опомнись! – кричала Анна, - они же, чай, не чужие! Грех кровь родную смешивать, это только у лошадей можно, а тут люди.
-А кто знает, что они – родня? – не без логики отвечал Бирон. – Прикажете, ваше величество, никто и не пикнет. Обвенчаем наших деток и пусть родят вам императора.
-А ты, значит, будешь императорским тестем? – не без язвительности подмечала Анна.
-А почему бы и нет?
-Потому, что нет! – переходила уже на истошный крик Анна. – Пущай за Антона выходит.
Бирон временно отступал, но от своих дерзких замыслов не отказывался: уповал на то влияние, которое имел на императрицу. Мешал ему, в принципе, только канцлер Остерман, который смертельно боялся брака принцессы и Петра Бирона: и так у фаворита власть над Анной неограниченная, а ежели еще станет царским тестем? Да Боже спаси и сохрани!
Справедливости ради следует сказать, что брак с Бироном-младшим для принцессы Анны казался еще более гадким, чем с принцем Антоном. Девушка прекрасно знала, чей это был сын на самом деле, а тетушкиного фаворита с детства терпеть не могла. В общем, в задних комнатах дворца было весело, в парадных – пышно и празднично, а за стенами дворца захлебывалась в крови и погибала от голода вся остальная Россия.
Говорить о «процветающей» во время «мудрого правления» Анны стране – просто безнравственно. Первое, что она сделала – это восстановила «Тайный приказ», где из людей пытками вымучивали признания в несовершенных преступлениях и тысячами казнили или, вырвав ноздри и заклеймив, ссылали в Сибирь. Верхом цинизма стало такое новшество: донесший на «преступника» получал половину его имущества, вторая половина исправно поступала в казну. Кровь невинных людей обогащала императрицу, но в худую суму сколько не насыпь – все вывалится. Казну растаскивали все, кому не лень.
Всех сосланных при Анне в Сибирь считалось свыше 20 тысяч человек; из них более 5 тысяч было таких, о которых нельзя было сыскать никакого следа, так как зачастую ссылали без всякой записи в надлежащем месте и с переменой имен ссыльных, не сообщая о том даже Тайной канцелярии. Казненных считали до 1000 человек, не включая сюда умерших при следствии и казненных тайно. А таких тоже было не мало. Всего же подверглось разного рода репрессиям более 30 тысяч человек. Замечу, что при Иване Грозном цифра эта была в шесть раз меньше! И никому в голову не приходило называть его кротким и мягкосердечным правителем. Анну же только так придворные льстецы и величали, даже историки поддавались этому соблазну.
Взрослое население Российской империи сокращалось, тяжелые подати и повинности разоряли людей, заставляя их покидать обжитые места. Но деньги были нужны, поэтому в деревни посылали особые воинские отряды, «выбивать» налоги и недоимки из помещиков. Те же могли их «выбить» только из крестьян. Порядка во всем этом никакого не было, поэтому доклады с мест, типа «сполна ли в сборе и что в доимке осталось - неизвестно, потому что из многих губерний и провинций рапортов не прислано», приходили в столицу сотнями.
И они, и жалобы на помещиков, и документы государственной важности надолго застревали в «Собственном Кабинете Ея Императорского Величества» - так теперь назывался высший орган власти в стране, подчинявшийся непосредственно императрице. Руководил в нем Остерман, а для соблюдения приличий посадили двух русских вельмож – князя Алексея Черкасского, известного вора и казнокрада, и Артемия Волынского, бывшего казанского губернатора, тоже не ангела и любителя запустить руку в чужой карман.
Но Волынский, на свое несчастье, оказался патриотом: взялся писать прожекты о том, «как обустроить Россию». За такие дела на Руси по головке если и гладили, то только топором палача. Вот и Волынский под него угодил – к великой радости Остермана. Одно успел перед смертью: уговорить принцессу выйти замуж за австрийского принца, дабы не давать Бирону слишком уж большой власти. Мечтал вельможа-реформатор о том, что станет главным советником молодой четы, но… дожил только до их свадьбы и был казнен почти сразу после того, как завершились брачные торжества.
Уважения к России это в Европе не прибавило: там не без злорадства смотрели на то, как приходят в пустоту все достижения Петра Великого. Великой кровью русской завоёванные Петром I земли по южному и западному побережью Каспийского моря при Анне Иоанновне пришлось вернули Персии: Гилянь, Дербент, Баку.
Тем не менее, при Анне каким-то чудом восстановила былую славу русская армия. Командовал ею немец – Бургхард Миних, но его непомерные личные амбиции сослужили неплохую службу русскому оружию. В частности, хоть и с превеликим трудом и потерями, был взят польский город Данциг и на польский престол посажен угодный России король Август, возместивший ущерб своим благодетелям суммой в миллион золотых.
Поверив в полководческий талант Миниха, императрица отправила его «воевать Азов», потерянный, как и многие завоевания Петра Великого. Осада крепости длилась почти два года, но с помощью военного гения генерала Петра Ласси русской армии за это время удалось проникнуть в Крым, дотла спалить Бахчисарай и до полусмерти напугать турок, привыкших к мысли о неприступности Крыма. Азов, наконец, пал, и в Петербурге по этому поводу были «превеликие торжества».
Весной следующего, 1737 года почти без боя был взят Очаков, считавшийся неприступным. Миних применил довольно хитрый маневр: медленно, но постоянно обстреливал крепость зажигательными бомбами, одновременно демонстративно маршируя перед стенами чуть ли не всем своим 70-тысячным войском. Затея удалась: пока турки глазели на русских солдат и соображали, как отбивать штурм, пожары охватили весь город и, наконец, взорвались два главных склада боеприпасов. Турок погибло около 10 тысяч, потери россиян были смехотворно малы.
Через год русская армия очистила от турок Молдавию, но… все дело испортили австрийцы-союзники, спешно подписавшие с турками мир. Турецкая армия, доселе занятая битвами с австрийцами, развернулась всей своей громадой против россиян. Пришлось подписывать мир – победители в один миг превратились в побежденных. По Белградскому мирному договору к России переходили Азов и Таганрогский порт, которые не должны были укрепляться и обустраиваться. Россия не могла иметь свой флот на Черном море, но ей разрешалось использовать для торговых перевозок турецкие корабли.
Гнев Анны был неописуем, но поскольку виновником сей конфузии оказался Остерман, дело обошлось малым криком. Любого другого по кусочкам бы растерзали.
Анна Иоанновна отыгралась на старых врагах – Долгоруких и Голицыных. Членов старинных семей десятками везли в Тайную канцелярию из дальних ссылок, тюрем и монастырей. Четвертовали, колесовали, рубили головы, постригали женщин в монахини, предварительно исполосовав кнутом. Кровавую вакханалию остановило известие о том, что племянница, Анна Леопольдовна, в тягости.
Тут произошло то, что могло случится только в России. Обрадованная новостью, императрица в четыре(!!!) часа утра собрала в тронной зале всю высшую аристократию и заставила присягать тому, что находилось еще во чреве ее племянницы. За стенами зала находились вооруженные караулы – поди не присягни.
Современник Анны Иоанновны, историк М. М. Щербатов, стремясь хоть как-то объяснить жестокость и нелепость десятилетнего правления этой императрицы, писал:
«Ограниченный ум, никакого образования, но ясность во взглядах и верность в суждениях; постоянное искание правды; никакой любви к похвале, никакого высшего честолюбия, поэтому никаких стремлений делать великое, создавать, устанавливать новые законы; но известный методический ум, большая любовь к порядку, постоянная забота никогда ничего не делать поспешно и не посоветовавшись со знающими людьми, принимать всегда разумные и мотивированные решения; достаточная для женщины деловитость, довольно сильная любовь к представительству, но без преувеличения».
Историк выдал свое желаемое за действительное: справедливы в этом описании только первые четыре слова, дальше идет обычная придворная лесть. На которую, кстати, так падка была Анна Иоанновна. Правда, одна из стас-дам пошла еще дальше историка и оставила о своей госпоже такие воспоминания:
«Она не любила печальных историй и, случалось, горько плакала, подписывая смертные приговоры… Ее сердце одарено такими хорошими качествами, каких мне не удавалось видеть у кого бы то ни было, и это - принимая во внимание власть, которая ей принадлежит...».
Все это – о женщине, по приказу которой казнили и замучили больше людей, чем в ЧЕТЫРЕ последующие царствования вместе взятые.
Самое знаменательное событие, произошедшее в царствование женщины с «методическим умом», - это шутовская свадьба в Ледяном Доме. Действительно, ни до, ни после ничего подобного не видывали, разве что в одной из последних серий «Джеймса Бонда» очередной злодей возводит дворец изо льда где-то на севере Исландии. Но тут уже использовались лазеры и прочие технические достижения, а российский Ледяной Дом был построен за 300 лет до этого вручную.
Любителей точности отсылаю к роману В.Пикуля «Слово и дело», любителей романтики – к роману И.Лажечникова «Ледяной Дом». Но есть описание, которое мало кто читал: оно содержится в книге писательницы А.О. Ишимовой «История России в рассказах», изданной в 1866 году для детей. Эталон сдержанности, недоговоренности и верноподданичества – даже по отношению к давно усопшей государыне:
«При Анне Иоанновне много придумывалось для ее потехи. Зима в 1740 году стояла очень холодная. Вот и построили дом изо льда в 8 сажень длиной, в 2 с половиной шириной и в 3 вышиной. Перед домом стояли два дельфина, тоже изо льда, и выбрасывали зажженную нефть. На ледяном склоне сидел ледяной персиянин, а в слоне был спрятан живой человек, который кричал, подражая слону. Перед домом стояли ледяные пушки, из которых не раз палили. В доме полы, потолки, стекла, печки, свечи, зеркала, всякая мебель, блюда с кушаньями - все было сделано изо льда. Печки эти топили, а свечи зажигали. Подле дома была баня, которую тоже топили, и в ней парились. В этом доме праздновали свадьбу шута. Этот шут не походил на других; он был из знатных, да перешел из нашей в католическую веру, и за это его заставили быть шутом. На эту свадьбу было собрано по мужчине и по женщине из всех народов, какие живут в России. Были тут мордва, лопари, черемисы, чукчи, киргизы, калмыки, якуты, тунгузы, буряты и много иных народов, каждый в той одежде, в какой ходит его народ. В некоторых из этих земель ездят не на лошадях, а на собаках или на оленях. Так и ехали эти инородцы на свадьбу шута. А другие из них ехали на верблюдах, на быках, на свиньях, на козлах. Молодых везли в клетке, на слоне. Каждая пара инородцев по-своему плясала и угощалась такими кушаньями, которые у них в обычае. Молодых на ночь оставили в ледяном доме и приставили караул, чтобы не выпускать их до утра. Они от этого сделались больны, но после выздоровели».
Повезло «молодым», которым вместе было 120 лет – выздоровели. А ведь вполне могли и Богу душу отдать, проведя ночь раздетыми на сорокоградусном морозе. Дворец же благополучно простоял до конца марта и, естественно, растаял вместе с потраченными на него немалыми деньгами.
Кстати, та же Ишимова раскрыла тайну того, куда девались деньги, исправно выколачиваемые из народа. «Их отсылали в тайную казну, которой распоряжался Бирон, как хотел, говоря, что расходует на императрицу, а брал себе. Жена его делала себе платья в 200000 рублей, надевала бриллиантов на два миллиона, а тысячи народа гибли с голода, отдав последнюю копейку на ее наряды».
Как писали в одном из своих романов братья Стругацкие: эх, историки, хвостом вас по голове!
12 августа 1740 года царский дворец озарился яркими огнями: принцесса Анна родила сына, названного в честь прадеда Иоанном и сразу же ставший императором Иоанном Пятым. Радости императрицы не было предела: она тут же отобрала внука у родителей и самолично с ним нянчилась.
Но ее время уже заканчивалось в октябре императрица почувствовала себя настолько скверно, что слегла и уже больше не вставала. Точного диагноза врачи так и не смогли поставить: Анна требовала, чтобы ее величество осматривали исключительно через одеяло, желательно без прикосновений. Соответственно и лечили – наугад и без особой пользы. Лишь посмертное вскрытие показало, что скончалась Анна Иоанновна от желчекаменной болезни и камней в мочевом пузыре.
Утром 17 октября императрица призвала к себе Бирона и, показала ему подписанный ею документ, по которому он становился регентом при младенце-императоре.
-Вот то, чего ты желал, - сказала она. – Но лучше езжай в Курляндию, там ты будешь в безопасности. Ведь я твой смертный приговор своею рукой подписала…
Бирон ничего не ответил, лишь припал поцелуем в руке своей любовницы-покровительницы. Анна Иоанновна прикрыла глаза, велела позвать духовенство и попросила читать отходную.
-Простите все, - произнесла она и скончалась.
Кончилось самое, пожалуй, кровавое десятилетие в российской истории, во всех ужасах которого совершенно несправедливо обвиняли Бирона. Ему дела не было ни до внешней, ни до внутренней политики, он лишь догадывался о существовании Тайной канцелярии и из дворца выезжал лишь на приемы к вельможам, да в свой любимый Манеж – к лошадкам.
Он не презирал русских, но и не поддерживал их. Это они поддерживали его и заискивали перед ним. Сама идея о его регентстве при малолетнем императоре принадлежала не ему и даже не немцам – русским вельможам: кабинет-министру князю Черкасскому, генерал-прокурору князю Трубецкому, князю Куракину, графу Головкину и графу Бестужеву-Рюмину.
Очень не любивший Бирона французский посланник в России маркиз де Шетарди писал:
«Он непрерывно занят тем, что может его сделать угодным народу; последний много терпел от затруднений и медлительности, которыми отличалось ведение здешних дел; для того чтобы сократить срок делопроизводства, Бирон отправился третьего дня в сенат, оставался там по крайней мере четыре часа и будет туда являться отныне каждый четверг».
Зато лишили его регентства и свободы всего через сорок дней после смерти Анны Иоановны как раз немцы: Остерман, Миних и родители императора-младенца. Бирона сослали в Сибирь, в Пелым, где острог для него был построен по чертежам самого Миниха. История любит пошутить: всего через год в этом самом остроге оказался сам Миних, в Бирона перевезли в Ярославль, где он и дожил до воцарения Петра Третьего. Равно как и его злейший враг Миних – железные были люди.
Точнее всего о Бироне сказал, пожалуй, Александр Пушкин:
«Он имел несчастие быть немцем; на него свалили весь ужас царствования Анны, которое было в духе его времени и в нравах народа».
……………………………………………………………………………………….
Я умышленно почти не упоминала имени Елизаветы Петровны. В царствовании Анны Иоановны «дщерь Петрова» сидела тише воды, ниже травы – то в Александровской слободе в Москве, то в Смольной деревне, когда двор переехал в Санкт-Петербург. Получала грошовое содержание, по обязанности являлась на самые важные придворные церемонии и до полусмерти боялась «тетеньку», как она называла императрицу. Хотя Анна приходилась ей двоюродной сестрой.
Немцы Елизавету откровенно не замечали, часть российских вельмож иначе как «шлюхой, дочерью шлюхи» и не величала, остальные соблюдали осторожность. Дочь Петра была очень популярна в армии: солдаты еще помнили ее великого отца и вполне могли учинить переворот в пользу «душеньки-цесаревны». Которая и в гости к ним захаживала, и детей их крестила, и вообще была «своя в доску», да еще от двора гонимая. А несчастненьких в России всегда любили.
Сама же Елизавета была по меньшей мере труслива: организовать какой-то переворот ей в голову не приходило. А ну как не получится? Голову, конечно, не срубят, но в самый отдаленный монастырь законопатить – милое дело. Тетенька на расправу была скорой.
Как Елизавета уцелела в кровавой карусели тех лет – загадка. Возможно, благодаря тому, что Бирон, бывший много умнее своей царственной любовницы, держал Елизавету у себя на виду, чтобы в случае чего заслониться ею от народного гнева. Были даже слухи, что он безопасности своей ради хотел стать заодно и любовником цесаревны, но этого она боялась не меньше, чем заточения в монастырь.
Почему Анна не избавилась от столь опасной соперницы – одна из загадок истории. Ведь так просто можно было удалить Елизавету с глаз долой: выдать ее за какого-нибудь захудалого герцога, благо Европа ими кишмя кишела. Но тут уж, наверное, Остерман подсказал, что лучше царевну из России не выпускать: заговор за границей устроить куда легче.
В любом случае, Елизавета смирнехонько жила вдали от двора, но под его неусыпным оком, тешилась с любовниками «из простых» (как раз в то время в ее жизни появился певчий Алешка Розум, в будущем – граф Алексей Разумовский, морганатический супруг), пила с солдатами и подругами водку, качалась на качелях летом и каталась в санках зимой. Это уже ставши императрицей, она полюбила богомолье, а тогда жизнь вела весьма грешную.
И – тихую. На престол ее посадили, можно сказать, силой. Когда немецкая партия при дворе организовала свержение регента Бирона, солдаты, принимавшие в этом участие, были уверены, что расчищают дорогу к трону «душеньке-цесаревне». А когда выяснилось, что старались ради матери императора Иоанна Пятого, «правительницы» Анны Леопольдовны с супругом – недовольство начало быстро распространяться по полкам. И закончилось свержением «Брауншвейгской фамилии» и воцарением Елизаветы.
Но это – уже совсем другая история.