Однажды давно, по-моему, это было на третьем курсе, мне приспичило делать операцию на глазах. Не то что бы она была крайне необходима, но хотелось выглядеть лучше, и я решился. Спросил совета у своей девушки. Она согласилась как-то безучастно. Вообще наши отношения в ту пору утратили былой накал и катились по инерции, без спадов и подъемов, сами собой, к неминуемому и тривиальному концу.
Районная больница была гордостью партийного начальства, вся в мраморе и коврах, но, как ни странно, открыта и для простых смертных вроде меня. Я пришел туда летним днем, не жарким и не холодным, в ту пору, когда можно было смело открыть новое, с импортными металлическими ручками окно, и слушать пение птах, суетящихся в кронах деревьев окружавшего корпус парка. К операции, по местным правилам, нужно было готовиться – сдавать кучу каких-то анализов из мест и близко не лежащих с оперируемыми объектами. Я этим исправно занимался, а в свободное время читал, растянувшись под окном «с птицами» на одной из пустовавших импортных коек, снабженными матовыми, кремового цвета, металлическими спинками. На второй или третий день одиночество, однако, было нарушено самым радикальным образом. Вначале забегали сестры, нянечки начали застилать вторую пустовавшую кровать, заходили молчаливые врачи и, окинув палату усталым взором, молча же, удалялись. А потом появился Женька, вернее то, что от него осталось – некая белая дергающаяся фигура, с растопыренными белыми обрубками пальцев решительно вся забинтованная, но продолжающая сквозь бинты, сквозь оставленную щель что-то выкрикивать или бормотать. С превеликими трудами его удалось уложить, и, после обезболивающего укола, он на время затих. А ночью проснулся и хриплым жалобным голосом, похожим и на стон, и на шепот одновременно, стал рассказывать.
Как нашли где-то боеприпасы. Как решили попробовать в сугубо мирных целях, космический запуск пули крупнокалиберного пулемета. Как приспособили для запуска старые тиски и гвоздь, что бы было чем попасть по капсюлю. Как с первого раза запуск не удался, а со второго ... Латунную гильзу патрона разорвало. Силою взрыва у главного запускальщика оторвало часть фаланг пальцев на руках, поранило живот и все что спереди. Но главное, мелкие чешуйки латуни проникли в глаза и навсегда перекрыли доступ света к сетчатке. Женька храбрился, говорил, что скоро врачи вынут осколки большим магнитом, вообще все ништяк и через пару дней он отсюда выйдет здоровым и невредимым. А пока я кормил его с ложечки, поил и водил в туалет. Он не мог действовать израненными руками, сестер стеснялся и мне пришлось помогать ему совершать все необходимые надобности сильно поврежденных органов. Потом Женьку забрали из глазной палаты, ибо нужного «магнита» у врачей не нашлось, а вот с руками нужно было что-то срочно предпринимать. Потом и мне сделали операцию, наглухо заклеили глаза и на неделю я оказался в полной темноте. Тут и вспомнился Женька, его гвоздевой запуск, ибо естественной необходимостью стало есть, пить и делать все остальное по памяти или на ощупь, как профессиональному слепому.
Ночь и день стали различаться по звукам. Днем шарканье тапочек многочисленных пациентов соперничало с веселыми голосами сестер и яростным щебетаньем за окном. Вечерами, когда воздух становился прохладным и особенно податливым для звуков, время от времени издали доносились звон и лязганье трамваев и смутные сигналы авто. А ночью влажная тишина наполняла все огромное пространство заснувшей больницы и только иногда отдалённый ровный гул города, на мгновение, словно легкой завесой, затмевался внезапным шелестом листвы за окном. Надо сказать, прорайкомовская медицина была на высоте и в палате над койкой висели наушники. Стоило нашарить кнопку, и они тотчас начинали что-то насвистывать, нашептывать или скрипучим голосом вещать новости страны Советов. Всё менялось как только наушники водружались туда, где им и положено было быть – на уши. Мир обретал сказочную хрустальную глубину, голос диктора – доверительную проникновенность, а музыка – изысканную трогательность. Так и в этот раз шарманочный речитатив с немудрящей гитарой заставили вслушаться…
… или просто был неизвестно где –
Мне было довольно того, что твой плащ висел на гвозде...
Когда же наш мимолетный гость ты умчался, новой судьбы ища,
Мне было довольно того, что гвоздь остался после плаща.
Ля-ля-ля Ля Ля, Ля-ля-ля Ля Ля, Ля-ля-ля ля-ля-ля Ля Ля
Жалующийся женский голос выводил своё «ля-ля», гитара тренькала на трёх аккордах, а передо мной, в темном пространстве заклеенных глаз, висел отцовский плащ, тяжелый и основательный, пахнущий сеном и соснами, рыбой, дичью, табаком и еще чем-то, чем обязательно пропитываются вещи в лесу. И старый знакомец гвоздь светился тусклой рифленой шляпкой, помнящий то время, когда под ударами молотка он вибрировал и звонко пел с каждым ударом всё выше, пока не остановился на затухающем верхнем Ля.
Между тем действие в наушниках, так неожиданно начавшееся, продолжалось.
Теченье дней, шелестенье лет, туман и ветер, и дождь,
А в доме страшнее событья нет – из стенки вынули гвоздь.
Туман, и ветер, и шум дождя, теченье дней, шелестенье лет...
Мне было довольно, что от гвоздя остался маленький след.
Когда же и след от гвоздя исчез под кистью старого маляра,
Мне было довольно, что след гвоздя был виден вчера.
Ля-ля-ля Ля Ля, Ля-ля-ля Ля Ля, Ля-ля-ля ля-ля-ля Ля Ля
Как же это было про нашу прежнюю жизнь, и туман, и ветер, и дождь, и ежегодное малярное обновление. Гитарная оторопь и оторванность от мира, неясные перспективы на личном фронте, прежде не осознанно тяготившие, внезапно стали пронзительными, просто нестерпимыми, как жалость к себе.
Любви моей ты боялся зря, не так я страшно люблю.
Мне было довольно видеть тебя, встречать улыбку твою.
И в теплом ливне ловить опять, то скрипок плач, то литавров медь...
А что я с этого буду иметь, того тебе не понять...
В наушнике что-то щелкнуло и бархатный голос дикторши объявил: Вы слушали беседу с автором и исполнителем самодеятельных песен Новеллой Матвеевой. Ваши отзывы и пожелания присылайте по адресу: Москва, Радиостанция «Юность». Продолжаем наши передачи…
Продолжать не хотелось. Как будто пронзённый этим гвоздем, я стянул наушники, выключил звук, но перед внутренним взором продолжало звучать и переливаться безграничное пространство, в котором колыхались и плащ, и дождь, и девушка, и гвоздь, и маленький след от него…
Ля-ля-ля Ля Ля, Ля-ля-ля Ля Ля, Ля-ля-ля ля-ля-ля Ля Ля
Не знаю, как сложилась судьба Женьки, вряд ли счастливо. Мне в назначенный срок сняли повязку, а вскоре и вообще выписали из больницы. Слова песни были переписаны и аккорды подобраны. Через год мы окончили институт, разбрелись служить по разным «ящикам». С девушкой, увы, расстались. Но время от времени собираемся группой и тогда после всех тостов и воспоминаний поем, в том числе и про гвоздь. Я смотрю на девушку, теперь бабушку, вспоминаю прежнее и размышляю, как иногда невообразимо трудно понять друг друга. Почему?!
Одно из удачных исполнений песни
http://www.youtube.com/watch?v=tGfdIXe9_W4&feature=related