"Смиренью не учи меня, поэзия..." -
я смела ей писать. И : "От раздолья
шаг до скита. Как капелька на срезе
фруктовой мякоти, я скоплена любовью".
И рифм ее (а где хоронят рифмы?)
Любила я испуг и звук веселый.
Как мяч летит в лицо, как брызг с палитры
пятнит подол фонтанчик краски алой —
ловила их, читала, подбирала
ключи ко всем замкам и, увлекаясь,
писала - ей, за ней, живой, усталой..
Болящей, но живой... И прорицала,
как пифия: "Стихи ее с годами
Все вычурней, и все тяжеле слово.
Живых цветов там длится увяданье
Во тьме страниц, как бы в гробу свинцовом".
И что еще, пока земля носила,
писалось мною? - "Твердое упорство
ее - почти упрямство..."?? То есть сила
непобедимая?.. "Что пепла счастья горстка!
Гербариев переплетенных чудо -
вот зависть эпигона и арбитра..." -
судила я. И вдребезги разбита
(так дико было слышать почему-то
сорвавшееся в страхе "Где ты, Битов?"),
распылена в пространстве опустелом
ее планет сопутная система
была уже тогда, и, не отправлен,
стих падал навзничь, гордостью отравлен.
...
Но подпишусь и в этот час без тени
сомненья: "Жизнь и лад, и средостенье
дружб бескорыстных, истинно, как требу,
исполнившая оду посвященья,
вино причастья не мешая с хлебом,
всех накормив, окликнув и утешив,
переаукнувшись со всем подлунным... Где ты,
мой Дельвиг милый! Духом немятежным,
смиренным солнцем декабря на лето
затменное слезами... "Сакартвело,
мне чужд родной язык, и я мертвею
вдали тебя"... глядеть в сиротской муке,
с больничной койки маленькие руки
тянуть над хмурью Кимр. В ее пределах,
ужавшись, жить, любить козу, хозяйку
козы; прижившись, в мелочной заботе
все истовее, слаще, без утайки
любить смиренных — "О позволь Господь мне
еще немножечко любить вот эту
покойницу, ее земную плоть,
ее лихую смерть, немного света,
луна и снег — и я люблю, Господь!"
.................................
Вот что писала я, бессмертная, пока
она жила, терзаясь и теряя,
и легкая считала мне рука
за тактом такт со сцены с острым краем.
И встал экран с поддельною своей,
доступной вечностью, и чернотой предгорной
горит кольцо руки, прижатой к горлу,
и меркнет год безвыходных смертей.
Когда-нибудь, уйдя иль замолчав,
ведь это все одно, такое дело,
я заложу "Цветок" закладкой Беллы,
которой нет уже тридцатый час.
1 декабря 2010, ночь