У моего друга заработал зуммер,
Это позвонила мама и сказала, что я умер.
Было холодно, шел дождь, но он бежал,
Он, бедовый, несколько раз спотыкался и несколько раз упал.
Он эту новость еще не осознал, но он бежал,
Слезы из последних сил держал – бежал.
Быстро он бежал ко мне, но звезды
Вторили все в такт шагам – поздно…
08.11.04
Помолись, примирись, удавись,
Мне условия ставила жизнь.
И я помню, что нужно понять –
Не кутить, не курить, не гулять.
Адресат неизвестен, изъят.
Телефон недоступен – ВИВАТ!
С фотографий лишь дети глядят.
Неужели я ТАК виноват?!
Теплым поездом ты уехала,
Увезла детей – не до смеха нам.
Я сижу, я сижу и скорблю,
Я безумствую – значит – люблю.
Берега есть у всех сильных рек,
Не железен в сердцах человек.
Берега одиноки без нас,
Я так жду, я так жду вас сейчас.
За звонок в эту глупую дверь,
Я всю жизнь завернул бы теперь,
Лишь бы ты, лишь бы вы на порог…
Почему же молчишь ты, звонок?
Я открою для тебя дверцу,
Ведь живое у тебя сердце.
Я дочурок подниму в небо,
И умру… как будто и не был.
03.11.04
Возможно, я не нравлюсь вам.
Вы делаете выводы – и точка.
Но никому я не отдам
Обои, разрисованные дочкой.
Мои друзья на пьяной кухне,
Конечно же, из лучших побуждений,
Как чья-то жизнь сегодня рухнет,
Обсудят без возможных возражений.
Я счастье свое так воспитал,
Чтоб твердо на ногах и мягкое в постели,
Но я не знал, увы, я этого не знал,
Что кончились времена Емели.
Когда немного вдруг я отошел в сторонку,
Мне на судьбу прислали похоронку…
Еще в потемках крымских скал,
Когда тебя и не было на свете,
Уже искал, уже тебя искал,
Как нынче я тебя ищу при свете…
Гадалкою написана судьба,
Теперь не знаю уж, жива ли,
Но верил я в ее слова,
И откажусь от них едва ли.
В дороги дальние бросаясь вновь и вновь,
На станции твоей от поезда отстал,
Я верую и в бога, как в любовь,
И я тебя искал, искал…
Поклон гадалкам, звездам и судьбе,
Но если наша жизнь по швам трещит,
Тебя искал, но дело не в тебе,
Ведь я не прячусь, сколько не ищи…
08.11.04
Я рядом был как неживой,
Сколь ни скажи, одно, все мало.
Вчерашний вторник РЯДОВОЙ
Стал в одночасье ГЕНЕРАЛОМ.
И, как пророчество, метро,
Съедая станции на ужин,
Преобразившихся нутром,
Преображает все снаружи.
У моего друга заработал зуммер,
Это позвонила мама и сказала, что я умер.
Было холодно, шел дождь, но он бежал,
Он, бедовый, несколько раз спотыкался и несколько раз упал.
Он эту новость еще не осознал, но он бежал,
Слезы из последних сил держал – бежал.
Быстро он бежал ко мне, но звезды
Вторили все в такт шагам – поздно…
08.11.04
Помолись, примирись, удавись,
Мне условия ставила жизнь.
И я помню, что нужно понять –
Не кутить, не курить, не гулять.
Адресат неизвестен, изъят.
Телефон недоступен – ВИВАТ!
С фотографий лишь дети глядят.
Неужели я ТАК виноват?!
Теплым поездом ты уехала,
Увезла детей – не до смеха нам.
Я сижу, я сижу и скорблю,
Я безумствую – значит – люблю.
Берега есть у всех сильных рек,
Не железен в сердцах человек.
Берега одиноки без нас,
Я так жду, я так жду вас сейчас.
За звонок в эту глупую дверь,
Я всю жизнь завернул бы теперь,
Лишь бы ты, лишь бы вы на порог…
Почему же молчишь ты, звонок?
Я открою для тебя дверцу,
Ведь живое у тебя сердце.
Я дочурок подниму в небо,
И умру… как будто и не был.
03.11.04
Я рядом был как неживой,
Сколь ни скажи, одно, все мало.
Вчерашний вторник РЯДОВОЙ
Стал в одночасье ГЕНЕРАЛОМ.
И, как пророчество, метро,
Съедая станции на ужин,
Преобразившихся нутром,
Преображает все снаружи.
Года – полуденная тень,
Помещены в одну беседу.
И, как судьба, менялся день,
В дороге превращаясь в среду.
Дождь беспощадно поливал
Мои глаза и блики света,
Все то, что УТРОМ называл,
Сегодня назову РАССВЕТОМ.
И будут дни себя сменять
В тоске с рассвета до потемок,
Я буду ждать, я буду ждать,
Я буду ждать тебя, Котенок.
Настанет утром горький снег,
Разляжется зима,
Ты, обманув сто человек,
Обманешься сама.
В сием течении страстей
Останется – забыть!
Чужая мать моих детей
Чужими учит быть.
И вот итог твоих затей:
Спустя десяток лет
Под взглядом собственных детей
Покинешь этот свет.
А девочкам, чтоб как-то жить…
Что дать ты им смогла?
Себя придется положить
Под жителей села.
И вот застыл теперь у самого перрона
Мой Барнаул, как весь Алтайский край.
Рукой замерзшей вскину трубку телефона,
«Ну, здравствуй, Мишка, это я, встречай.
И верно люди говорят, что все бывает,
И расставаться приходилось нам не раз.
И то, что счастье не найдет, кто потеряет,
У моего друга заработал зуммер,
Это позвонила мама и сказала, что я умер.
Было холодно, шел дождь, но он бежал,
Он, бедовый, несколько раз спотыкался и несколько раз упал.
Он эту новость еще не осознал, но он бежал,
Слезы из последних сил держал – бежал.
Быстро он бежал ко мне, но звезды
Вторили все в такт шагам – поздно…
08.11.04
Помолись, примирись, удавись,
Мне условия ставила жизнь.
И я помню, что нужно понять –
Не кутить, не курить, не гулять.
Адресат неизвестен, изъят.
Телефон недоступен – ВИВАТ!
С фотографий лишь дети глядят.
Неужели я ТАК виноват?!
Теплым поездом ты уехала,
Увезла детей – не до смеха нам.
Я сижу, я сижу и скорблю,
Я безумствую – значит – люблю.
Берега есть у всех сильных рек,
Не железен в сердцах человек.
Берега одиноки без нас,
Я так жду, я так жду вас сейчас.
За звонок в эту глупую дверь,
Я всю жизнь завернул бы теперь,
Лишь бы ты, лишь бы вы на порог…
Почему же молчишь ты, звонок?
Я открою для тебя дверцу,
Ведь живое у тебя сердце.
Я дочурок подниму в небо,
И умру… как будто и не был.
03.11.04
Возможно, я не нравлюсь вам.
Вы делаете выводы – и точка.
Но никому я не отдам
Обои, разрисованные дочкой.
Мои друзья на пьяной кухне,
Конечно же, из лучших побуждений,
Как чья-то жизнь сегодня рухнет,
Обсудят без возможных возражений.
Я счастье свое так воспитал,
Чтоб твердо на ногах и мягкое в постели,
Но я не знал, увы, я этого не знал,
Что кончились времена Емели.
Когда немного вдруг я отошел в сторонку,
Мне на судьбу прислали похоронку…
Еще в потемках крымских скал,
Когда тебя и не было на свете,
Уже искал, уже тебя искал,
Как нынче я тебя ищу при свете…
Гадалкою написана судьба,
Теперь не знаю уж, жива ли,
Но верил я в ее слова,
И откажусь от них едва ли.
В дороги дальние бросаясь вновь и вновь,
На станции твоей от поезда отстал,
Я верую и в бога, как в любовь,
И я тебя искал, искал…
Поклон гадалкам, звездам и судьбе,
Но если наша жизнь по швам трещит,
Тебя искал, но дело не в тебе,
Ведь я не прячусь, сколько не ищи…
08.11.04
Я рядом был как неживой,
Сколь ни скажи, одно, все мало.
Вчерашний вторник РЯДОВОЙ
Стал в одночасье ГЕНЕРАЛОМ.
И, как пророчество, метро,
Съедая станции на ужин,
Преобразившихся нутром,
Преображает все снаружи.
Года – полуденная тень,
Помещены в одну беседу.
И, как судьба, менялся день,
В дороге превращаясь в среду.
Дождь беспощадно поливал
Мои глаза и блики света,
Все то, что УТРОМ называл,
Сегодня назову РАССВЕТОМ.
И будут дни себя сменять
В тоске с рассвета до потемок,
Я буду ждать, я буду ждать,
Я буду ждать тебя, Котенок.
Настанет утром горький снег,
Разляжется зима,
Ты, обманув сто человек,
Обманешься сама.
В сием течении страстей
Останется – забыть!
Чужая мать моих детей
Чужими учит быть.
И вот итог твоих затей:
Спустя десяток лет
Под взглядом собственных детей
Покинешь этот свет.
А девочкам, чтоб как-то жить…
Что дать ты им смогла?
Себя придется положить
Под жителей села.
И вот застыл теперь у самого перрона
Мой Барнаул, как весь Алтайский край.
Рукой замерзшей вскину трубку телефона,
«Ну, здравствуй, Мишка, это я, встречай.
И верно люди говорят, что все бывает,
И расставаться приходилось нам не раз.
И то, что счастье не найдет, кто потеряет,
Все может быть, но это не про нас.
Зажжет октябрь костром все травы и березы,
Раздует пламя у меня в душе.
Нам не страшны с тобой сибирские морозы,
И не страшны ветра холодные уже.
Мы пол страны с тобою вместе прошагали,
И пол страны с тобой еще пройдем.
Ох, сколько песен разных спели и сыграли,
И сколько песен ненаписанных споем.
Вода меняется в реке и жизнь проходит,
Нам будет вспомнить что к закату дней,
Расскажем детям, почему перрон уходит,
И как ловить из речки окуней.
Мы им расскажем, что такое лес таежный,
И, что с горы нельзя смотреть подолгу вниз,
И будут знать они, что в жизни все возможно,
И будут звать их Мишка и Денис.
1995 г.
Все может быть, но это не про нас.
Зажжет октябрь костром все травы и березы,
Раздует пламя у меня в душе.
Нам не страшны с тобой сибирские морозы,
И не страшны ветра холодные уже.
Мы пол страны с тобою вместе прошагали,
И пол страны с тобой еще пройдем.
Ох, сколько песен разных спели и сыграли,
И сколько песен ненаписанных споем.
Вода меняется в реке и жизнь проходит,
Нам будет вспомнить что к закату дней,
Расскажем детям, почему перрон уходит,
И как ловить из речки окуней.
Мы им расскажем, что такое лес таежный,
И, что с горы нельзя смотреть подолгу вниз,
И будут знать они, что в жизни все возможно,
И будут звать их Мишка и Денис.
1995 г.
Года – полуденная тень,
Помещены в одну беседу.
И, как судьба, менялся день,
В дороге превращаясь в среду.
Дождь беспощадно поливал
Мои глаза и блики света,
Все то, что УТРОМ называл,
Сегодня назову РАССВЕТОМ.
И будут дни себя сменять
В тоске с рассвета до потемок,
Я буду ждать, я буду ждать,
Я буду ждать тебя, Котенок.
Настанет утром горький снег,
Разляжется зима,
Ты, обманув сто человек,
Обманешься сама.
В сием течении страстей
Останется – забыть!
Чужая мать моих детей
Чужими учит быть.
И вот итог твоих затей:
Спустя десяток лет
Под взглядом собственных детей
Покинешь этот свет.
А девочкам, чтоб как-то жить…
Что дать ты им смогла?
Себя придется положить
Под жителей села.
И вот застыл теперь у самого перрона
Мой Барнаул, как весь Алтайский край.
Рукой замерзшей вскину трубку телефона,
«Ну, здравствуй, Мишка, это я, встречай.
И верно люди говорят, что все бывает,
И расставаться приходилось нам не раз.
И то, что счастье не найдет, кто потеряет,
Все может быть, но это не про нас.
Зажжет октябрь костром все травы и березы,
Раздует пламя у меня в душе.
Нам не страшны с тобой сибирские морозы,
И не страшны ветра холодные уже.
Мы пол страны с тобою вместе прошагали,
И пол страны с тобой еще пройдем.
Ох, сколько песен разных спели и сыграли,
И сколько песен ненаписанных споем.
Вода меняется в реке и жизнь проходит,
Нам будет вспомнить что к закату дней,
Расскажем детям, почему перрон уходит,
И как ловить из речки окуней.
Мы им расскажем, что такое лес таежный,
И, что с горы нельзя смотреть подолгу вниз,
И будут знать они, что в жизни все возможно,
И будут звать их Мишка и Денис.
1995 г.
Пародии на стихи А. Вознесенского. Д. Данцер
«Раньше меня крыли без ответа
Почти все журналы и газеты.
Мне верны остались в злобной мге
2 ж и 1 г….»
Я ответом крою на меже,
В магазинах, дома в неглеже,
Вот с балкона крою всех уже,
А лета уже на рубеже…
Я от сердца съел одну драже,
Даже сдал в больнице ЭКГ,
И вот в этой злобной Ж
Остаюся я один, как Г.
«Когда душа метелями забита,
Мне снится первый Т-образный крест
Нагорбившийся, как станок для бритвы,
Сгребает вьюги белые с небес».
Наверно, чтобы совсем не спиться
(Ведь Т-образное не может быть крестом)
Вам следует умыться и побриться,
А доктора уж вызовут потом…
«Наденьте белые рубахи
На проводы естественной эпохи –
В историю коровьи лепехи
Уйдут торжественно, как черепахи».
К чему нам эти охи, вздохи,
В рубахах белых все снуем,
Когда в коровьих все лепехах
Поэта сразу узнаем. «Всадят фаворитке дозу в задик:
«Приз вернуть, подколотая, изволь!»
А проходил ли медный всадник
Допинговый контроль?»
Увы, врачам в твой медный задик
Дается нелегко укол,
Без допинга лишь медный всадник
Поймет твой выгнутый прикол.
«Так поэзия и движется:
Вам шипится, а мне пишется.»
Никак у тебя не движется,
Что пишется, то и слышится.
И чем тебе дольше шипится,
Тем больше поэзии пишется.
«Можно не быть поэтом,
Но нельзя терпеть, пойми,
Как кричит полоска света,
Прищемленная дверьми».
Стихи написать, поверь мне,
Сумеет любой малец,
Но коль прищемило дверью –
Побереги конец.
«…Дар браконьерский с таежной ТЭЦ,
Спас меня другом убитый песец…»
Если б не памятный другу истец,
Был бы живой и здоровый песец. «Он тощ, словно сучья. Небрит и мордаст
Под ним третьи сутки трещит мой матрац»
Я тощ, словно сучья, небрит и мордаст,
И жизнь моя сучья, и я пидераст.
«Вы мне написали левой,
За правую извиняясь,
Которая была в гипсе
Бел – белое изваянье»
Читал я вас левым глазом,
Простите, подбили правый,
Загипсованные кости таза
Ужели вам не понраву.
Мне правый костыль в подмогу,
А левый, как наказанье,
И, если смотрю на ногу –
Бел-белое изваянье.
И вот, по ночам тихой сапой
Пишу я стихи – не ново,
Пишу я как курица лапой,
Без гипса, но все же хреново.
«Уважьте пальцы пирогом,
В солонку курицу макая,
Но умоляю об одном –
Не трожьте музыку руками».
Обедал я, беды не зная,
И слушал музыку потом.
В солонку курицу макая,
Уважил пальцы пирогом.
Креветкам благородны ноги,
Трепещет печень от котлет,
Но тут свернул ко мне с дороги
Незауряднейший поэт.
И стал репризами бросаться,
Все говорил и все жевал,
Лишь за стихи не стал он браться,
И мне того же пожелал.
«Служи молебен, Сакартвело,
Сороковой.
Я вижу души женщин в белом
Над головой».
Когда увидишь женщин в белом
Над головой,
Служи молебен, Сакартвело,
Сороковой. «…Вода и камень.
Вода и хлеб.
Спят вверх ногами
Борис и Глеб…»
Поэт вы, видно, «от сохи»
Видали сами.
Кто ж против, напиши стихи,
Но не вперед ногами.
«В воротничке я, как рассыльный
Среди кривляк.
Но по ночам я – пес России
О двух крылах».
Когда залью за воротник
Я как рассыльный,
Сижу, кривляюсь как дурак –
Как пес России.
Вот Родион Щедрин знаком
С конем крылатым,
Мне ж достаются испокон
Одни собаки. «Я слышу об стену журчит мочевина,
Угрюмый гигант из священного шланга
Мой дом подмывает. Он пьян, очевидно.
Не стать мне поэтом, сие очевидно,
Покуда какая-то сволочь
Мой дом подмывает своей мочевиной
И утром, и вечером, в полночь.
Я только тихонько возьмусь за перо
И муза за ухом погладит,
Как сразу в помойное наше ведро,
Уж кто-то, пристроившись, гадит.
«Самый тощий в душевой,
Самый страшный на штрафной,
Бито стекол, боже мой!
И гераней…
Нынче пулей меж тузов,
Блещет попкой из трусов
Левый крайний».
Меж обоих полюсов
Посреди карьеры ранней
Пухлой попкой из трусов
Сколько перебил гераней!
Сколько стекол запотело,
Сколь нарушил ваших снов!
Сколько нижней частью тела
Я понаписал стихов.
«Мы снова встретились. И нас
Везла машина грузовая.
Влюбились мы в который раз,
Но ты меня не узнавала».
Тебя любил в грузовике,
Но ты меня не узнавала,
В своей опущенной руке
Ты крепко библию сжимала.
Тебя любил и в ночь, и в свет,
В подъезде дома, в подворотне.
Да, вот такой уж я поэт,
И вы узнать меня извольте…
«…Какое бешеное счастье,
Хрипя воронкой горловой,
Под улюлюканье промчаться
С оторванною головой».
Конечно, бешеное счастье
Хрипеть воронкой горловой
И тиражом своим промчаться,
Не напрягаясь головой.
Заведи мне ладони за плечи, обойми.
Только губы дыхнут об мои,
Только море за спинами плещет».
Увы, в милиции не лечат –
Дыхнул губами промили.
Завел ладони он за плечи
И дело «завели».
«Я открыл на звонок.
Стояла зеленая обезьяна
В белых бананах,
Не пьяная…»
Я, когда бываю пьян
Сам с собою,
От зеленых обезьян
Нет отбою.
Вот спросил я тут одну:
«Ты не пьяная?»
А она мне: «Ну и ну!
Обезьяна я!»
Надо было мне прогнать
Окаянную,
Но стихи-то как писать
Обезьянии.
«Тебе на локоть села стрекоза
И крыльями перебирает, -
Как будто кожи близорукие глаза
Спокойно стекла примеряют»
Когда поллитрой залиты глаза
Из анатомии я только локти помню,
В ногах подслеповатых стрекоза
На кожу линзы примеряет скромно.
На слух лишь только помню образ твой
И кожа видит слабенько, при этом.
Сумею укусить я локоть свой
И стану мелковатым, но поэтом!
Мы были влюблены
Под бабкиным халатом,
Твой жмурился пупок среди такой страны,
И водка по ножу стекала в сок томатный,
Не смешиваясь с ним. Мы были влюблены»
Кровавая Мэри или бабкин пупок…
Наверно, этой водке вышел срок,
Иль просто нынче выпил многовато.
Ты посмотри, как морщится пупок
Под бабкиным застиранным халатом.
Как дергается дедушкин сосок,
И как ты редко попадаешь в двери.
Нам надо пить один томатный сок,
Не опускаясь до кровавой Мэри.
«Вчера мой доктор произнес:
«Талант в вас, может, и возможен,
Но ваш паяльник обморожен,
Не суйтесь из дому в мороз».
В поэзии – любви охальник,
В постели многое что может,
Но, если отморожен ваш «паяльник»,
То это на стихи уже похоже.
«В час отлива возле чайной
Я лежал в ночи печальной».
Пробил час, отлить пора
Прямо возле чайной.
И за это до утра
Продержал «начальник».
«Над темной молчаливою державой
Какое одиночество парить!
Завидую тебе, орел двуглавый,
Ты можешь сам с собой поговорить».
Орел державный! Ты паришь проворно
И сам с собою говоришь пока.
Хотя б на свой, нерукотворный,
Ты бы не гадил с высока.
«Театр отдался балдежу.
Толпа ломает стены,
Но я со сцены ухожу,
Я ухожу со сцены».
Я никого не нахожу
На холмах Мельпомены.
Театр отдался балдежу,
Толпа ломает стены.
Уйти со сцены буду рад,
Когда утихнут люди,
А если вызовут наряд,
Меня уже не будет.
«Тенистый парк. Твои плеча.
Знакомства первая притирка.
И за стеною из плюща
Звук теннисного мяча –
Как откупоренная бутылка».
Как откупорена бутылка,
Порою даже с горяча,
Вдруг начинается притирка
И греют нас твои плеча.
Твои нога топочут Штраус,
Руки твоя тревожат Бах,
Я теннисным мячом, как страус,
Уткнулся в Моцарт по плеча.
Я над учебниками плакал,
В лингвистике – я Апполон,
Рожден я был под божьим знаком,
Но вот в притирке не силен.
Не пишется…
«Я в кризисе. Душа нема.
«Ни дня без строчки» – друг мой дрочит.
А у меня –
Ни дней, ни строчек».
Не дрочится…
Вот уж как десять дней молчу
И ни одной не выдал строчки.
Пойду пожалуй подрочу,
А друг мой пусть стихами строчит.
Стою пыхчу – душа нема,
Фантазий пошлых прибавляю,
Но Муза не пришла сама –
Я просто в унитаз кончаю.