Мурашки дурашливо покрывали кожу. Ты стоял такой нежный и такой далёкий. Ты не стал убивать. Меня взглядом.
За что бы? Ведь я любила до последней капли. И жизнь, и Сальвадора Дали, и тебя по Пятницам.
Наболело. Переплетение сосудов в сердце, боль и ультракаин моих мыслей. Снег в заледеневшее окно всё равно не виден, как и Ты сквозь мою замерзшую душу.
Сейчас я думаю:"А был ли ты вообще?". Живой, с прицелом своих карих глаз, с переживаниями, с тяжелыми руками и Парижем, полным крыш и шепота. Перебьюсь. Не грохнусь с Эйфелевой башни без тебя. Не закричу-заткну рот бесшабашными анаболиками, расправлю несуществующие крылья и буду жить, для Души Мира, для романов Коэльо, для двоемирия и другой реальности, которая касается ресницами на выдохе, которая светит ёлочными огнями в пустое окно. Я даже не уверена, есть ли она. Я придумала её себе своими избитыми извилинами, избитыми чувствами с парой масок дель Арте, где амплуа-всё, что осталось, где один вдох и выдох-всё, что у нас есть в этой жизни.
Каменное сердце не умеет любить, да и зачем? А вот фиалковое-фиалковое всё грустит и вторит росе. По пятницам.
Ноты людей, живущих вдали, вливаются в аккомпанемент наших друзей и впиваются дефисами в переносы тетрадных листов, в кривую переносицу городов, ревут на хорде непониманий. Мой аккорд Dm не может не быть минорнее, он просто не может не быть. Ведь за ледяной душой, как и за замерзгими окнами, не видно пушисто хихикающих хлопьев рождественского снега, а окна, с негой негоциантов и горшками гиацинтов не видны тем, полным негодования, которые живут на дне негодующей мечты. Мечты любить тебя.
Я вижу, как дрожит струна моей голосовой связки, которая развязалась окончательно без моих любимых мурашек, я вижу, как Казанский собор распластал свои монументально наглые колонны на Римском-Невском. Я вглядываюсь в пирамиду Хеопса и в терпкие глаза Терпсихоры, всего, что ирреально, во всех сюрреалистов нашей задымлённой действительности.
Душа кивает душе, чай с женьшенем и сухие суши, - вот вся наша жизнь, ради которой не жалка стараться выписывать каллиграфически буквы до самой старости, и любить, любить забытый ять и паерки, паерки своих нот, и ни за что не отдать их безбашенным паркам на их обречённый шабаш.
Ведь можно любить. Любить тебя по Пятницам. И тихо перебирать любимые заезженные струны, и приструнить гордость своих асфальтовых улыбок, и не зацикливаться на материализме, повышать мозговую активность и содержание кальция в крови витаминами.
Ради, конечно, Тебя по Пятницам, ради окна, в которое можно увидеть снег, ради "мелодий непонимания", ради той нелепой ирреальности, ради сюрреализма в рамке и джинсовой куртки, Ради Всего Святого...