Друзья, знакомьтесь, перед вами
Герой поэмы – Чердаков.
Простыми русскими словами
О нём расскажет Коробков.
Высокий ростом, кудри вьются,
Глаза весёлые смеются,
Широкий лоб, и нос - как репа,
На женщин смотрит он свирепо…
Одной из них уж много лет
Он скромно платит алименты,
Бывают сладкие моменты,
Но если был бы пистолет,
То он её бы, как сороку,
Лишил бы жизни раньше срока.
Зовут героя Анатолий…
Мечтая миллион иметь,
Он любит шумное застолье,
И сам умеет он шуметь.
Когда звенят в кармане гроши -
Наш милый друг всегда хороший,
Но если нету за душой -
В печали бродит он большой.
И знаю я, не ради злости,
И на ночь глядя, как обычно,
А это вовсе не прилично,
К друзьям торопится он в гости.
Но гость не званный, каждый знает,
Любую душу доканает.
А ночь осенняя уж близко,
Осенний дождь шуршит, шуршит.
По тихим улицам Симбирска
Куда-то милый друг спешит.
Он третий день не кушал супа,
На свете жить без супа - глупо.
Три дня жить трудно без еды,
Ни хлеба нету, ни воды.
И денег нет на хлеб у Толи,
А если б он имел их кучу,
Он разогнал бы в небе тучи,
И в ресторане сев за столик,
Он угощал бы всех вином,
И не мечтал бы об ином.
Ну, вот еще штрихи к портрету:
Кудрявый друг у нас - поэт.
Признаюсь я вам по секрету,
Смешней поэта в мире нет.
Лишь он своим друзьям–поэтам
Стихи читал зимой и летом.
Зимой и летом, днём и ночью,
Читал, и рвал рубашку в клочья.
— Сильней меня поэта нет! -
Кричал наш Анатолий басом,
И водку запивая квасом,
Читал зачитанный сонет,
Который написал когда-то,
Когда ходил ещё в солдатах.
Долгов имея миллион,
А может быть, ещё и больше,
В гостях он пьёт «Наполеон»
И, чтобы пьяным быть подольше,
Махорку крутит и дымит…
И вот душа, как динамит,
Уже взрывается, и Толя
Руководит в гостях застольем.
В гостях хозяина бранит,
Хозяйку тихо критикует.
Душа весёлая ликует,
И бас его в ушах звенит.
И снова он стихи читает,
В гостях побыть ещё мечтая.
За час он душу утомит,
За день он сердце измочалит.
В чужой квартире надымит -
И словно пароход отчалит.
Бродить по городу Симбирску,
Искать бутылочку «Сибирской»,
А если в жизни не фартит,
Наш Анатолий не грустит.
Он знает: есть друзья на свете,
Друзья, быть может, приютят,
Хоть этого и не хотят,
И он не будет спать в кювете.
А будет спать он на матрасе,
В чулане или на террасе.
* * *
В Симбирске есть район весёлый,
Дома похожи друг на друга.
В воскресный день все едут в сёла,
В чуматарийскую округу.
Пустеют в городе кварталы,
Бегут автобусы устало,
Людьми набитые битком,
Шофёр словесным кипятком
Ошпарит микрофон, и люди,
Друг друга втихаря пиная,
Район Заволжский проклиная,
Мечтают о своём верблюде.
А на верблюде, через мост,
Проехать может и прохвост.
Район Заволжский - знаменитый,
Его люблю я все душой.
Когда-нибудь здесь из гранита
Воздвигнут памятник большой.
Воздвигнут Толю Чердакова,
А может быть, и Коробкова,
С огнём, пылающим в груди…
Поэтов здесь, хоть пруд пруди.
Но самый главный здесь поэт -
Наш Чердаков, и как ни странно,
Душа поэта многогранна,
Сильней его конечно нет.
И вот на ночь ещё одну
Шагает Толя к Бармину.
Бармин - мужик конечно хваткий,
Роман он пишет день и ночь.
А рядом в маленькой кроватке
Спит сладко маленькая дочь.
А рядом с ним ещё дочурка,
Зажав в руке сухую чурку,
Как саблей машет и кричит…
Жена не спит, жена ворчит.
А на диване тёща дрыхнет,
Племянник спит на раскладушке,
Кругом - огромные подушки,
Простора нет в квартире ихней.
А сам Бармин живет на кухне.
Мы про него сонетик ухнем...
Раздался стук, Бармин у двери,
Открыл её, глаза на лбу,
И он своим глазам не верит:
Весь вечер вылетел в трубу!
А он хотел добить страницу,
Лови теперь в лесу синицу,
Когда поэт, ночной шатун,
Начнёт про солнце и латунь
Читать стихи. Бармин на кухне
От этих муторных речей
Припомнил сразу всех бичей,
И рожа ненавистью пухнет.
И он сказал сквозь зубы зло:
- Ну, слава Богу, привезло!
- Здорово брат!
- Привет дружище!
- Зайти-то можно?
- Заходи!
И Толя в грязных сапожищах,
С душой, пылающей в груди,
Идёт на кухню, стул берёт…
У Бармина раскрылся рот,
Глаза в два раза шире стали
И жарким гневом заблистали:
- Ну ты, кудрявая верзила!
Куда ты в грязных сапогах?
Полпуда грязи на ногах…
Верзила вдруг изобразила
На пьяной морде удивленье -
Какое чудное явленье.
- Чего ругаешься, Бармин? -
Бормочет Анатолий басом. -
Давай включай-ка свой камин,
И угости поэта квасом.
Я пить хочу, и есть немножко,
Аж пару дней во рту ни крошки.
Покушать мне сообрази,
Ведь у тебя всё на мази?!
Роман-то пишешь? Слава Богу! -
И Толя сапоги снимает…
Бармин его не понимает,
Стоит он тихо у порога
И, как ни странно, не кричит,
Но видно, скоро зарычит.
- Жена! - кричит Бармин супруге, -
У нас осталась ли лапша?
Отдай её поэту–другу,
Проголодалася душа!
Лапшой увлёкся Анатолий,
На миг забыв про барматолию.
Лапшою заняты уста.
Жизнь у поэта не проста.
Писать стихи не так-то просто,
Когда в кармане ни гроша.
Вкусна барминская лапша.
Она полезная для роста.
И молвит Толя невзначай:
- А где же твой индийский чай?
Наелся Толя, слава Богу!
Напился чаю от души.
Закинул на ногу он ногу,
Мгновенья эти хороши.
И вот опять в минуты эти
Вновь просыпается в поэте
Желание читать стихи.
Из кучи всякой чепухи
Он выбирает свой сонет:
- О! Муза! - громко восклицает,
И долго рифмами бряцает,
Конца и края рифмам нет. -
Я лучше всех! Я всех сильнее! -
Бармин сидит, луны бледнее.
- Ну, хватит Толя, хватит! Хватит! -
Кричит Бармин. – Домой чеши!
А то жена половник схватит
И отоварит от души!
Детишкам спать уже охота,
А ты всё про свою пехоту
Стихи читаешь. Друг, пора
Тебе катиться со двора!
И Чердаков сглотнул обиду:
- Ну, что же делать, раз пора.
Сидеть же глупо до утра
Невозмутимо, с гордым видом…
Он Бармину в глаза сказал:
- Ну, что же, еду на вокзал!
* * *
Наш друг встречал немало вёсен,
Он проводил немало зим.
Не раз блуждал он между сосен,
Луне кричал:
- Сообразим!
Он часто ночевал в кювете,
И просыпаясь на рассвете,
Он снова попадал в кювет,
Кричал он ёжику:
- Привет!
И ёжик маленький сердито
Смотрел на пьяного верзилу…
Вчера он выпрыгнул из "ЗИЛа".
Шофер сказал ему:
- Иди ты! -
И он пошёл на букву «ху»…
Смеялись звёзды наверху.
Идёт–бредёт поэт симбирский,
Руками машет и поёт.
Про жизнь свою и тракт Сибирский,
Про то, как солнышко встаёт.
Но вот беда – менты навстречу…
Прислушиваясь к красноречью,
Они подходят к Толе ближе,
И говорит сержантик рыжий:
- Здорово, брат! Куда шагаем?
Куда мы держим путь ночной?
Волной качает ли речной?
- Да нет, стишата мы слагаем, -
Кричит им Толя:
- Я поэт!
- Садись в машину!
- Денег нет!
Наш Толя едет в лимузине,
Везёт куда–то лимузин.
Проехал мимо магазина
И повернул на вытрезвин.
И вот дежурный вытрезвилки
Грозит поэту острой вилкой.
Про два удара, восемь дыр
Напоминает командир.
Он просит денег у поэта,
Пятьсот рублей - солидный штраф.
Мент шею тянет, как жираф.
Поэт кричит, что денег нету.
Сержант ворчит:
- Ну, ротозей!
Займи полтыщи у друзей!
И вот поэт спешит к Крылову,
С ним два сержанта у порога.
Поэт даёт Крылову слово,
Что долг отдаст. Клянётся Богом.
Крылов на полке деньги рыщет,
Крылов даёт ему полтыщи.
Сержанты, козырнув руками,
Спешат расстаться с дураками.
- Ох, надоели эти лица!
Ох, утомили эти гады!
Ты вытащил меня из ада,
Ну, что же, надо похмелиться,
Давай, Крылов, ещё полтыщи,
Пойдём вдвоём вина поищем…
Крылов Валерий - парень тихий,
Но в тихом омуте, да–да,
Статьи в газеты пишет лихо,
Стишата пишет иногда.
Квартира, дети, чин по чину,
Всегда подтянутый мужчина.
Но выпить тоже не дурак,
И он совсем не любит драк.
- Ну, что же, друг мой Анатолий! -
Сказал Крылов, махнув рукой, -
Коль невезучий день такой,
Давай состряпаем застолье!
И вот друзья бегут за водкой:
- Жена, а где у нас селёдка!?
Наш Анатолий пьян, как зюзя,
В салат забрался головой,
И вот под стол летит он юзом,
И там лежит едва живой.
Жена Крылова, тётя Вера,
Кричит:
- О! Боже мой! Валера!
Кого ты в гости пригласил?
Смотреть на это - нету сил…
Крылов качает головой,
Он сам сегодня пьян не в меру,
Он утешает свою Веру:
- Ты что кричишь-то, он живой!
Поспит немножко - полегчает,
А то услышит, осерчает…
А ночью по чужой квартире
Бродил он долго по углам,
И унитаз сломал в сортире,
И швабру так же пополам.
Он сделал зеркалу поклон,
Когда узрел одеколон.
И тут же добрую флокушу -
Он выпил враз, за милу душу.
А утром рано, на рассвете,
Когда все в доме ещё спали,
Духи душистые пропали.
И долго возмущались дети,
Ругая папу за друзей:
- Пора сдавать таких в музей!
* * *
А день за днём проходят быстро,
Вершат историю года.
Наш Чердаков бежит с канистрой,
В канистре - пиво, не вода.
Он словно грач, полёт свободный,
Куда же он спешит сегодня?
Давай проследуем за ним,
И слежку в тайне сохраним.
Ах, Чердаков, опять поддатый,
К Малахову он держит путь.
Канистру выпьют как-нибудь,
Сегодня памятная дата.
Сегодня день его рожденья.
Он пиво пьёт без принужденья.
- Малахов! Друг! Поэт ретивый! -
Кричит наш Толя, пьяный в доску, -
В твоих стихах смешны мотивы,
Зачем ты пишешь про берёзку?
Пиши про жизнь, про наши пьянки,
Как Ванька бегает к Татьянке,
Пиши про горький самогон,
Чего ты пишешь, дурагон?
Кому нужны твои ромашки,
Кому нужны листы осины?..
Засунув рыло в апельсины,
Ругает апельсины «Машка».
Ах, Чердаков, ну, поросенок.
Опять уснул среди сосёнок.
* * *
Портрет Ульяновских поэтов
Ещё в поэме не созрел.
В моих неласковых сонетах
Лишь Чердаков горит, пострел.
Другие тлеют, не горят,
О них другое говорят.
Они живут спокойно, чинно,
Вино не пьют, коль нет причины.
А если вдруг причина есть,
Какой размах, какие тосты?
А глянешь пристально, прохвосты.
Пропили ум, пропили честь.
А если вдруг напились в стельку,
Не каждый спать спешит в постельку.
С утра пораньше наш герой
В союз писателей явился.
Измят, не брит, насквозь сырой,
И председатель удивился.
Глаза таращит, рот кривится,
— Ты как посмел сюда явиться? -
Спросил Евгений у собрата. -
Твой внешний вид страшней пирата.
А если кто придёт ко мне?
Я со стыда сгорю невольно…
— Ну, хватит Хмельников, довольно!
Я тоже буду на коне,
Когда издам свои труды,
Из благороднейшей руды.
Ты лучше выпиши поэту
Рублей полста, а может больше.
Поделим поровну монеты,
И подадимся с тобой в Польшу.
Начнём вдвоём бродить по свету
Зимой, и осенью, и летом.
Познаем мир во всех красотах.
И побываем на высотах
Кавказских гор, в горах Памира.
Стоять мы будем на вершинах.
Домой вернёмся на машинах –
На них объедем мы полмира.
Решайся, милый друг Евгений,
Ну, разве мы с тобой не гении?..
От похвалы такой Евгений
Расцвёл, как по весне лопух.
— Ну, гений, может быть, не гений,
Промолвил председатель вслух. -
Но Божий дар в душе имею.
Романчик написать сумею.
Поэму, повесть и рассказ.
С тобой же ехать на Кавказ
Я не рискну, поверь ты мне,
Иди, штурмуй свои высоты,
Ищи волшебные красоты,
Скачи на розовом коне.
А я уж лучше здесь, в Симбирске,
Век буду коротать без риска…
Наш Чердаков вздыхает тяжко,
Какой с писателя навар.
А в голове фурычит бражка,
Башка гудит, как самовар.
— Евгений! – говорит наш Толя, -
Дай сигареточку с ментолом,
Курить хочу, и есть охота.
Читал ли ты про Дон Кихота?
— Читал! – смеётся наш Евгений. -
Ну, что тебе сказать, похожий,
Но вот с такой опухшей рожей
Про вас не скажут, что вы гений…
* * *
И снова Толя не доволен,
Похмельем он сегодня болен.
Но вот в просторный кабинет,
Где тень от гения бродила,
Заходит пожилой брюнет
С глазами, как у крокодила.
Знакомьтесь, братцы, Болотнянко.
Он любит на лесной полянке
С друзьями скромно посидеть,
Под синим небом побалдеть.
И вот, засунув руки в брюки,
Он тихо бродит возле шкафа,
Слегка похожий на жирафа.
И явно, видимо, от скуки,
Он говорит:
— Ну, что братины,
Давайте-ка мне сто с полтиной.
И снова Толя-стихоплёт
Исчез, растаял за дверями.
Какой стремительный полёт,
Трясёт на улице кудрями.
Его послали в гастроном,
За водкой или за вином.
— Возьми три кильки на закуску! -
Ему кричали вслед по-русски.
— Возьму! Возьму! – кричит наш Толя.
И вот по лужам мчится он,
Весёлых мыслей миллион
О предвкушении застолья.
И ровно через пять минут
Наш Анатолий снова тут.
Налили, чокнулись и мигом,
Как говорится, сразу, залпом.
Вот так писать бы надо книги
Про нашу жизнь, и склоны в Альпах.
Неторопливо закусили,
И вот уже и забасили.
Пошёл знакомый разговор
Про сельский быт, про сельский двор.
Мы все ведь родом из деревни.
Как манят нас родные дали,
Уж сколько лет мы не видали
Родные села и деревья.
Когда-то там, в деревне детства,
Я жил с рекою по соседству.
И вот писатели Симбирска,
Уже не в шутку захмелев,
Восьмое небо уже близко,
Седьмое небо одолев,
Домой, как, видно, собрались.
— Ну, слава Богу, не дрались.
А Толя с другом Болотнянко,
Как два тяжёлых, грозных танка,
Уж, было, начали войну.
— Ты не поэт! – кричит наш Толя. -
Ты графоман! – А пьяный Боря
Шлёт Чердакова на луну.
А скромный Хмельников Евгений
Мирить не хочет наших гениев.
Расстались милые друзья,
Домой ползёт наш Болотнянко.
Боясь ночного морозья,
Он не рискнул спать на полянке.
А Толя, наш герой романа,
Пошёл к реке дышать туманом.
— О, Волга! Колыбель моя!
Моя душа, душа твоя.
В твою волну, что в лунном блеске,
Когда-нибудь, когда-нибудь
Войду и я по саму грудь,
И жизнь моя печальным всплеском
Растает, словно снег в реке.
Моя судьба - в твоей руке.
Но муза музой, лира лирой.
Свой путь поэзия вершит.
Но где же спать в подлунном мире,
Когда осенний дождь шуршит?
Кто сможет приютить бродягу,
Который заведёт бодягу?
Часа на два, а то и три
На рожу пьяную смотри.
Смотри и думай: вот наглец,
Пришёл, сидит, руками машет.
А то вдруг, словно гусь запляшет,
А то заплачет вдруг, подлец.
Глаза до боли намозолит,
Уйти навряд ли соизволит.
Лежать на Волжском берегу
Всю ночь на лавочке под клёном
И я, пожалуй, не смогу,
Но русской водкой закалённый,
Лежит наш Чердаков на лавке,
Бушлат застёгнут на булавку,
Штаны в грязи, башмак дырявый.
Неужто спит поэт кудрявый?
Конечно, спит, устал бродяга.
И сон прекрасный, видно, видит.
И вряд ли кто его обидит,
И с бражкой снится ему фляга.
Блажен, кто верит в день хороший.
Пороша, зимняя пороша.
* * *
— Светлана Хватлина, привет! -
Светлана Хватлина в испуге. -
Ты поэтесса, я поэт,
С тобой мы лучше всех в округе.
К тебе сегодня невзначай
Пришёл я в гости, где твой чай?
А если есть, давай настойку!
— Ах! Анатолий, да постой-ка! -
Кричит Светлана. - Боже мой!
В каком ты виде, страх и только.
Да что с тобой случилось, Толька?
Зачем пришёл ко мне домой?
— Ну, как зачем? Напиться чаю!
— А я таких не привечаю.
— Ну, ладно чепуху молоть! -
Вновь Анатолий молвит басом. -
Ну, дай хоть хлебушка ломоть,
Я не прошу же кашу с мясом.
Я есть хочу, а денег нету,
Вот напечатают сонеты,
Я долг тебе отдам, ей Богу!
Да вот ещё поранил ногу.
Болит зараза, спасу нет…
Светлана шепчет:
— Боже мой!
Да ты к тому же и хромой.
Ты так и просишься в сонет.
Какой ты чудный персонаж!..
— Да ладно, хлебушка-то дашь?
Светлана Хватлина простая,
Но дух бунтарский есть в душе.
Когда она стихи читает,
Не думай, милый, о лапше.
Наш Анатолий ест картошку,
Сидит, как царь, и лижет ложку.
Сидит, и слушает, как Света
Стихи читает для поэта.
Какое счастье привалило!
Свободны уши рядом есть.
Она спешит сонет прочесть,
И Толю это разозлило.
Читать стихи - его стихия.
Чужие для него - плохие.
Проходит час, идёт другой,
Звучат стихи, звучат сонеты.
Светлана шепчет:
— Дорогой!
Ты человек с другой планеты.
Кого угодно расспроси,
Таких поэтов на Руси,
Как мы с тобой, навряд ли сыщешь.
Ты слышишь, Анатолий, слышишь?..
Поэт–бродяга сам не свой,
От похвалы краснеют уши.
Светлана молвит:
— Толя, кушай!
Но он мотает головой.
— Спасибо, Света, я же сыт, -
Наш Толя ласково басит. -
Теперь и ты послушай, Света,
Стихи про сельскую избуху.
Я написал их в час рассвета,
Стихи про мать свою, старуху.
Часы настенные стучат,
Стихи душевные звучат:
— Анюта! Милая Анюта!
Летит минута за минутой…
А муж Светланы за стеной,
Мужик уже не молодой,
Качая чёрной бородой,
Сидит печальный и больной.
И ждёт, когда его супруга
За двери выпроводит друга.
От Светки Хватлиной поэт,
Уходит сытый, обогретый.
В его кармане денег нет,
Но есть в кармане сигареты.
* * *
Он сигарету закурил
И в мыслях в небо воспарил.
Мотив весёлый распевая,
Глазами девок раздевая,
Он подходить к ним не боялся.
Девчонки фыркали брезгливо.
Пузырь домашнего разлива
В руке у Толика болтался.
А с пузырём и Сукалов
Накормит ужином без слов.
Мужик, похожий на кадушку,
Перепоясанный ремнём,
В обед ложится на подушку,
Но спать не хочет ясным днём.
Когда-то он был славный малый.
Интриг он сплёл уже немало.
Глаза его людей сосут.
А если что, бумагу в суд
За пять минут он накатает.
Законы, видно, знает он.
В мечтах и он Наполеон,
А вот таланта не хватает.
Стихи он пишет про пехоту.
Читать их вовсе не охота.
Не зря встречаются поэты,
Когда в душе тоска и грусть.
Они друг другу жарким летом
Стихи читают наизусть.
Стихи, стихи, зимой и летом –
Поэты, милые поэты.
Столкнутся лбами жарким днём,
И вот бегут уж за вином.
И вот уже сидят под клёном,
Звенит стакан, хрустит закуска -
Умеют черти пить по-русски.
И вот уж в сердце раскалённом
Гуляет песня о любви,
Но женщин рядом нет, увы!
Знакомьтесь – Федя Сукалов,
Поэт широкого размаха,
Он многих выучил орлов,
Таких поэтов, как Малахов.
— Д-давай п-пиши, - картавит Федя, -
П-про город и п-про медведя.
Б-бери р-размах, б-бери разгон.
Ч-чего п-принёс-то? С-самогон?
— Да нет, настойку!
— А-а, н-настойка,
Ч-чай С-светка Х-хватлина д-дала?
Да, з-знаешь, Т-толя, всё д-дела,
З-заколебала п-перестройка.
Ни д-денег н-нет, ни с-славы нету.
Кому н-нужны т-теперь с-сонеты?
Ну, р-раз пришёл, с-садись за с-столик.
Ч-чего н-нибудь с- сообразим…
На табурет садится Толик,
А тут и ужин на мази.
А Федя мужичок-то хваткий,
Он вытащил из-под кроватки
Ещё пузырь и банку пива.
— Т-ты г-де живешь с-сейчас?
— В крапиве!
На пустыре, под старым клёном…
Глаза у Феди - шире блюдца,
Глаза у Толика смеются,
И он басит:
— Я закалённый!
А за окошком дождь осенний
Испортил людям воскресенье.
* * *
Под вечер Толя Чердаков
Нашёл лазейку в теплотрассу
И, не снимая башмаков,
Он спать улёгся без матраса.
На две широкие доски,
Хотелось плакать от тоски,
Он кулаком смахнул слезину,
Ну, ладно, что тянуть резину.
Пора и спать. Над головой
Гремят колёсами трамваи,
И Толя, медленно зевая,
Лежит, почти и не живой.
Он погрузился в сон глубокий,
Забытый всеми, одинокий.
Но где-то в ночь-полночь поэт
Услышал шорох. Что такое?
Нигде покоя в жизни нет:
— Кто здесь? Кто душу беспокоит?
И вот он слышит голос хриплый:
— Опять в историю я влипла!
Здесь угол мой! Здесь я хозяйка!
А ну-ка, милый, вылезай-ка!
Чеши отсюда! Доски эти
Я принесла сама со стройки…
О, Боже! Чудо перестройки!
Бродячим счастье и не светит.
И в теплотрассе в ночь глухую
Услышать можно брань лихую.
Но вот, устав от перебранки
И возле досок тех кружить.
Подруга делится баранкой,
И предлагает вместе жить.
И вот, как милые супруги,
Лежат они, обняв друг друга,
И вскоре страсти закипели,
И доски жалобно скрипели.
И сладко было до рассвета,
Они ласкались, как умели,
Но тяжело любить с похмелья.
Иссякли силы у поэта.
Как звать, спросить он не успел,
Обнял её и захрапел.
Рассвет блуждает по Симбирску,
И тает ночи серота.
Подруга назвалась Лариской,
Призналась сразу – сирота!
- Хожу, брожу по белу свету,
И дома нет, и мужа нету.
С работы выгнали давно,
И каждый день - вино, вино.
Живу я здесь, тепло, уютно,
А днем по городу брожу,
За нос подвыпивших вожу,
О счастье жизни знаю смутно.
Какое счастье может быть?
Кто сможет пьяницу любить?..
Всплакнула пьяница Лариса,
Да здесь заплачет и любой.
Дерутся где-то рядом крысы,
Чего-то делят меж собой.
— Ну, что лежишь? Вставай, приятель!
Ты жив ещё, с ума не спятил? -
И наш герой, поэт кудрявый,
Решив продолжить путь корявый,
Вновь покидает теплотрассу,
А вслед за ним, покинув место,
Ползёт ужасная невеста,
Ползёт с ужасною гримасой.
Поэт на женщину взглянул,
Себе же на ноги срыгнул.
Она была чернее тучи,
Она была страшнее ночи.
Вот подвернулся гадкий случай,
Смотреть в лицо ей нету мочи.
Поэт кудрявый изумился:
В кого же ночью я влюбился?
Пройдоха, видно, из пройдох.
Поэт издал тяжёлый вздох,
Затем воскликнул:
— Вот везуха!
Невеста из полуподвала
Поэта не очаровала,
Хотелось ей шарахнуть в ухо -
И убежать от этой леди
Туда, где водятся медведи.
* * *
И вот по городу Симбирску
С поэтом рядом, налегке,
Шагает пьяная Лариска
С авоськой грязною в руке.
Пальто заштопано местами,
Лицо ободрано кустами,
И шарф на худеньких плечах,
Идёт невеста в кирзачах.
Куда шагать с такой принцессой?
Наш Толя хочет удирать,
Уж лучше одному кирять,
Зачем мне яркие эксцессы?
И Толя, нежная натура,
Послал её за парк культуры.
Куда теперь, наш друг кудрявый,
С утра пораньше держит путь?
Скрипит башмак его дырявый,
Сезон доходит как-нибудь.
Продрав опухшие глаза,
Он поспешает на вокзал.
Пора домой, в село Теньковку,
Где сторожит отец морковку,
Где отчий дом стоит, сарай,
Где жарко топленная печка,
Где за окном блистает речка,
Где он родился. В сельский рай,
Где ждёт его родная крыша…
Но вдруг встречает Толя Гришу.
Знакомьтесь: Гриша, нет, Григорий,
Он жизнь свою не раз бранил,
Алкаш высокой категории,
И нос его синей чернил.
Он много выпил бурдалаги,
Когда писал стихи про флаги.
Редактор крикнул ему:
— Ша! -
И в шею выгнал алкаша.
И вот, под действием рефлекса
В коммерцию засунув нос,
Он на вокзал мешок принёс,
Газеты про искусство секса.
Газеты эти в розницу
Он продавал колхозницам.
— Ну, здравствуй, худенький торгаш!
С утра газетами торгуем?
Ты мне взаймы полтыщи дашь?
— Ну, что ж, мы это обмозгуем, -
Промолвил Гриша, он и сам
Душой стремится к небесам. -
Возьмём пузырь, отметим встречу,
Похмель души вином излечим.
Ведь я и сам вчера хлебнул,
Башка трещит! – кричит Григорий. -
Эх, жизнь пошла! Сплошное горе! -
Торговлю мигом он свернул.
И вот приятели с мешком
Идут по городу пешком.
Набрали пива, взяли водки,
Душа Григория воркует.
Купили хлеба, хвост селёдки,
У Толика душа ликует.
Какое счастье жить на свете!
На удивительной планете,
Где есть друзья, вино, монеты…
И чудно звучные сонеты
Опять звучат среди крапивы,
На пустыре, за старым парком.
От тёплой водки стало жарко,
И снова в душу льётся пиво.
Друзья от градусов хмельны,
Весёлой радостью полны.
— Григорий, ты душа святая! —
Кричит кудрявый Грише в ухо. -
Над миром в облаках витая,
Жужжим мы в жизни, словно мухи.
Ты пишешь очерки, рассказы,
Бывать мечтаешь на Кавказе,
И звёздной ночью при луне
Скакать на розовом коне.
Но нам с тобой вершин Парнаса
Достичь, как видно, не дано.
Вино мешает нам, вино!
А нам бы кушать ананасы
И лимонадом запивать,
Да строчки лихо рифмовать…
Григорий Храмов с удивленьем
Глядит на пьяного поэта:
Какое редкое явленье,
Когда в душе зазнайства нету.
И выше белых облаков
Летать не хочет Чердаков.
А ведь летать хотел он рьяно.
Но засиделся друг в бурьяне…
А рядом с ним сидит Григорий.
Он в небо тоже не взлетит.
Душа прозаика грустит,
И, предлагая выпить с горя,
Чтоб разбудить в душе вулкан,
Григорий новый пьёт стакан.
А Чердаков глядит на Гришу
И тоже грустно водку пьёт.
И тихо едет его крыша,
И тихо песню он поёт:
— Летели гуси над озёркой,
В кустах сидел охотник зоркий.
Он из ружья бабахнул в стаю,
И гуси больше не летают…
Григорий Храмов прослезился,
Гусей, как видно, пожалел.
Он спеть про них ещё велел,
А Толя так уж нагрузился,
Что пение его души
Плутать поплыло в камыши.
И снова вечер уже близко,
И снова пушкинской строкой
Я зажигаю свет в Симбирске,
Над серебристою рекой.
Огнём сверкают этажи,
Спешат машины в гаражи,
Бегут куда-то горожанки,
Мелькают шубы и кожанки,
Мелькают сапоги да боты,
А это, братцы, между прочим,
Идут усталые рабочие,
Спешат к себе домой с работы.
А вместе с ними, на ночь глядя,
Идут-бредут два пьяных дяди.
* * *
Пришли в Киндяковку два друга,
Стучатся в дверь к Козлову Юре.
Открыли дверь, они супруге
Лопочут о литературе.
Кудрявый Толя молвит басом,
Что он давно знаком с Парнасом:
- Крылатый конь летит, как сокол,
Я вместе с ним взлечу высоко
И буду вечно жить в народе.
Мои поэмы и стихи -
И есть бессмертия штрихи.
Ты обещал нам выпить, вроде? -
Кричит хозяину поэт.
Но Юра молвит:
— Выпить нет!
Могу я угостить вас чаем,
Буянить Толя не спеши.
Гостей мы с радостью встречаем,
И провожаем от души…
В душе Козлова живы нравы,
Он ложит в чай лесные травы.
Приятно пахнет кипяточком,
Поэт кудрявый снова строчки
Читать пытается Людмиле,
Но друг перебивает друга,
И вот пошла большая ругань.
Козлов глядит на них не мило.
Кудрявый Толя во хмелю,
Кричит:
— Я Гришу не люблю!
Ты не поэт! – кричит он Грише, -
Роман не сможешь написать.
Не можешь прыгать выше крыши?
Тебе с бутылкой лишь плясать…
Григорий Храмов начал злиться,
На Толю смотрит он, как львица.
— Молчи! – кричит он, — загрызу!
Ты не буди во мне грозу,
А то и я могу с размаха
Пустой ненужною бутылкой
Тебе шарахнуть по затылку. -
И Гришка рвёт свою рубаху.
— Прозаик я! – кричит наш Гриша. -
И я могу залезть на крышу!..
Недолго други бушевали,
Гостей хозяйка гонит прочь.
В молчанье ноги обували,
И молча удалились в ночь.
Над городом плывёт луна,
Козлов на кухне у окна
Стоит и смотрит вслед друганам:
Куда их пьяным ураганом
По жизни каторжной несёт?
Козлов, жалея их, вздыхает,
Без них душою отдыхая,
Вновь пиво нехотя сосёт.
Луна плывёт по небосводу,
Жена ворчит, грозит разводом.
* * *
Друзья стрельнули сигарету
У проходящей мимо леди
И, не мечтая про карету,
В трамвай залезли, как медведи.
Стучит колесами трамвайчик,
Сидит в нём заяц, рядом зайчик.
Мелькают за окном витрины,
Мелькнула морда осетрины.
Мелькнула морда капитана,
И молодой сержант, Никола,
Уже маячит с протоколом,
Советуя им пить сметану.
И снова юркий лимузин
Привёз поэтов в вытрезвин.
— Григорий, подлая душа!
Давай плати! Ведь есть деньжата! -
Обувкой по полу шуршат,
Шумят в бутузке «медвежата».
Григорий деньги достаёт,
Сержант квитанцию суёт.
И вот опять два пьяных друга
Бредут куда-то зимним лугом.
По небу катится лунища,
И говорит Григорий тихо:
— Гульнули мы сегодня лихо!
Пойдём ко мне теперь, дружище…
И тридцать вёрст с мешком, пешком,
В деревню шли, хрустя снежком.
В деревне жизнь совсем другая.
В деревне, братцы, можно жить.
Григорий, жёнушку ругая,
Спешит он суть ей изложить.
Ворчит Григорий хрипловато:
— Газет продал я маловато.
Да вот дружок попал в беду,
К себе домой его веду.
Ты заваргань-ка нам закуску,
Сходи к соседке за вином.
Рассвет маячит за окном,
У нас в гостях сегодня русский,
Большой поэт, знакомься, Толик! -
И Толя в кухне сел за столик.
Жену Григорий кличет:
— Нина!
Но Нина - женщина, как мина,
Чуть что, зовёт его скотиной,
Пересолёною свининой!
Не любит Гриша оскорблений,
Дрожат и руки, и колени,
И взгляд становится, как ёж.
Он иногда хватает нож,
И Нина, взвизгивая шало,
Бежит на улицу от психа,
Как настоящая лосиха,
Без телогрейки и без шали.
Бывает, что и босиком.
Шутить не стоит с мужиком.
* * *
В гостях побыть мечтает каждый,
Не грех в гостях винца хлебнуть.
Но если нагрубишь однажды,
По шее могут навернуть.
Сначала наш поэт кудрявый
Чинил башмак полудырявый.
Крючок к бушлату пришпандорил,
Слегка с хозяином повздорил,
Когда хотел он обрулить
Свою невзрачную супругу.
Он приказал, как маршал, другу,
Стакан с краями ей налить,
И Нина, грешная душа,
Стакан махнула, не дыша.
— Ха-ха! Весёлая семейка! -
Воскликнул Толя жарким басом.
Скрипит под задницей скамейка,
В ноздрях гуляет запах мяса.
Поэт опять стихи читает
О том, как женщина мечтает
На белом свете сладко жить,
Богатым головы кружить.
— Ну, ты поэт! – кричит вдруг Нина
И вилкой тычет ему в нос. -
Ты счастье женщине принёс?
Поёшь ты здесь, как пианино!
Какой же ты, дружок, поэт,
Когда штанов приличных нет?..
Поэт кудрявый ошарашен:
— Причём же здесь штаны? Нино!
- С тобой сидеть-то рядом страшно,
И как мужик ты видно – ноль!
— Да я! – кричит поэт кудрявый.
— Конечно, ты! Башмак дырявый.
Поёшь мне песенки о злате,
А сам в поношенном бушлате.
Витаешь где-то в небесах.
Мне ни к чему твоя бодяга,
Чего ты здесь сидишь, бродяга,
В давно не стираных трусах?..
Наш Толя красный, как свекла,
Как саблей душу рассекла!
— Ах, Нина, Нина! Вот натура! -
Качает Гриша головой. -
Какая к чёрту здесь культура?..
Поэт сидит едва живой.
Сидит поэт луны бледнее.
— Ну, что же, женщинам виднее, -
Басит разгневанный поэт, -
Фортуны не было и нет!..
Бушлат накинул он на плечи,
И башмаки на босу ногу:
— Ну, видит Бог, пора в дорогу! -
И он уходит в зимний вечер.
И он уходит, на ночь глядя,
Плюёт на снег и шепчет:
— Б…
* * *
И вот поэт стоит на трассе,
Попутку ловит у кювета.
Мелькают мысли о матрасе.
Кто ночью приютит поэта?
Бежит по трассе синий «ЗИЛ»,
Кричит наш Толя:
— Тормози!
— Куда тебе? – спросил водила.
— Туда, где мать меня родила!
— А где она тебя родила?
— В селе Теньковка, там где речка,
Где куст сирени у крылечка,
Где юность на хмелю бродила.
Поедем, милый друг, в Теньковку,
Я угощу тебя фруктовкой!..
- О! Нет, кудрявый! Извините!
Я путь держу на Сенгилей.
— Ну, что же, в Сенгилей возьмите,
Вдвоём же будет веселей.
— Ну, что же, брат, садись, коль надо! -
И вот поэт с шофёром рядом
На кресле кожаном сидит,
В окно задумчиво глядит.
Бежит «зилок», шофёр-верзила
Про чукчу чешет анекдот.
А снег идёт, идёт, идёт.
Тепло сидеть в кабине «ЗИЛа»,
И Толя наш, глаза закрыв,
Во сне летит уже в обрыв.
* * *
Герой поэмы, иль романа,
Под шелест молодых берёз
На свет явился из тумана
Больших надежд и светлых грёз.
Он жил в деревне без заботы,
Топили баньку по субботам,
Отец работал трактористом,
Ходил в мазуте серебристом.
А мать его среди коров
Всю жизнь доярила в колхозе,
И жизнь её прошла в навозе,
Без пышных балов и пиров.
Она не знала лёгкой жизни
В родном краю, в родной отчизне.
Учился Толя в институте,
Учителем мечтая стать,
Резвился часто на батуте,
Хотелось в космосе летать.
Мы все с рождения мечтали,
Во сне, как соколы, летали.
Гордились русскою судьбой,
Бежали в коммунизм гурьбой,
Махая ленинским плакатом.
И вот с краюхою в кармане,
Блуждаем мы в густом тумане,
А жизнь торопится к закату.
И неспроста в родной стране
Пьёт баба с мужем наравне.
Полгода Толя педагогом
Работал в школе на селе.
И, я клянусь вам перед Богом,
Он был всегда навеселе.
Отец не чувствовал вину,
Что сына приучил к вину,
И он, презрев косу и вилы,
Налившись деревенской силой,
Пошёл бродить. В шестнадцать лет
Однажды он сложил две строчки,
Зарифмовал он бочку с дочкой
И крикнул звонко:
— Я поэт!
Я напишу такие оды,
Что содрогнутся небосводы!..
Он днём по городу бродил,
Стихи он складывал ночами,
Сердца холодные будил
Довольно жаркими речами.
И слушая его стихи,
Прощали Толику грехи,
А он кричал:
— В своей России
Я буду жить, друзья, красиво!
Известным буду я с годами…
А жизнь - забавная игрушка:
Друзья, весёлые пирушки,
И близость недоступной дамы,
Что пьёт стаканами «Агдам»,
По всем блуждая городам.
Ходил наш Толя без фуражки,
Всегда при галстуке ходил.
Работал он в многотиражке,
За внешностью своей следил.
Имел он комнату, кровать,
Где приходилось ночевать.
В той комнате в минуты скуки
Читал он книги о науке,
Тянулась к знаниям душа.
Писал статейки в газетёнку,
Кормил приблудного котёнка,
Симбирским воздухом дышал.
И к Волге часто выходил,
И там задумчиво бродил.
Однажды, кажется, весною,
Он встретил девушку одну.
Они гуляли под луною,
И он читал ей про луну.
Они шептались на причале,
Где чайки весело кричали,
Летая утром над волнами:
— Летите с нами! С нами! С нами!
Они влюблялись до рассвета,
И он признался ей, краснея,
Что жить желает только с нею,
И девушка, что звали Светой,
Решила выйти за поэта,
За паренька с полуприветом.
Медовый месяц в час рассвета
Мелькнул горящею звездой,
И жизнь беспечного поэта
Пошла корявой бороздой.
Жена готовить не умела,
Призванья к стирке не имела,
А Толя, мягкая душа,
Смотрел на Светку, не дыша,
Верша домашние дела…
Прошло три месяца, и Света
Для очень милого поэта
Случайно сына родила.
Поэт кудрявый удивился,
Напившись, чуть не удавился
И, проклиная имя Света,
Вином захлёстывая грусть,
Пошёл поэт бродить по свету,
Читая строчки наизусть:
— Я вас любил любовью нежной!
Любовь жила в душе мятежной,
А вы, ничтожная «мадам»,
С другими лопали «Агдам»
И, каждый раз друзей меняя,
Вы спать ложились без любви.
Я презираю вас! Увы!..
Своё достоинство роняя,
Я буду пить хмельной «Агдам»
И ненавидеть подлых дам!..
А через год поэт весёлый
Прослыл в Симбирске алкашом,
С песнЯми заходил он в сёла,
Купался в Волге нагишом.
Он пил водяру без закуски,
И бормотал всегда по-русски.
К прохожим часто приставал,
И душу чёрту продавал.
Он вниз катился по наклонной
Стремительно, как паровоз.
Заехав по уши в навоз,
Он душу мыл одеколоном.
Одеколон, одеколон.
Легко катиться под уклон.
* * *
В районный город Сенгилей,
Уже слегка снежком прикрытый,
Как ветер буйный из полей,
Влетел поэт, три дня не бритый.
Он знал прекрасно, что и тут
Его особенно не ждут
И вряд ли гостю будут рады.
Он тормознулся у ограды,
А за оградой пёс рычал,
Железной цепью громыхая,
И очень тяжело вздыхая,
В окно бродяга постучал.
Уж много лет здесь, у реки,
Живут в избушке старики.
Знакомьтесь, Осипов Сергей,
Поэт районного значенья.
Он любит русских снегирей,
Про них он пишет с увлеченьем
И вечерами, долго-долго,
Он тихо бродит возле Волги,
Где воды резвою волной
Шлифуют берег под луной.
Уютный город Сенгилей.
И здесь, друзья, поэтов много.
Пишите люди, ради Бога!
Рифмуйте мысли веселей.
Рифмуя, складывайте строки,
Мы все немножечко пророки.
Старик выходит на крыльцо,
Надеждой робкой окрылённый.
— Аба! Знакомое лицо! -
Воскликнул старец удивлённо. -
Я думал внучка или дочь
Пришли по дому нам помочь,
А это ты, ну, слава Богу,
Знать, не забыл ко мне дорогу.
Ну, что, приятель, заходи! -
Поэт-бродяга в дом заходит,
О горькой жизни речь заводит,
И кашель мечется в груди.
Хозяин дома рад немножко,
А ночь глядит уже в окошко.
Поэт – старик, имеет дом,
Не дом, а так себе, домишко.
Он не был никогда жидом,
И не совсем пропил умишко.
Затопит печку, не спеша,
У печки греется душа.
А голова рифмует строчки.
Стихи он посвящает дочке.
Стихи он пишет для жены,
Для зятя пишет, и для внучки.
Но если зять придёт с получкой,
Стихи и деду не нужны.
Они вдвоём, тайком от тёщи,
Пузырь раздавят в дальней роще.
В России, как заведено,
Явился в гости гость желанный -
За стол усадят, и вино
Нальют ему в фужер хрустальный.
А если гость совсем не званный,
На стул посадят деревянный,
У самой двери, и сиди,
Глазами, как сова, води,
Веди беседу о былом,
Веди беседу о природе,
Какие новости в народе,
Почём сдают металлолом?
Сиди полдня, сиди до ночи,
Чайку предложат, между прочим.
И так наш милый дуралей
Свои стихи читает деду -
Про Русь, про русских журавлей
Ведёт душевную беседу.
А дед, лукавая душа,
Дымком махорочным дыша,
Махорку другу предлагает.
Хозяйка дедушку ругает:
- Опять махоркой надымили! -
Руками немощно плеская,
Ворчит, ворчит, не умолкая,
И смотрит на друзей не мило.
В глаза ползёт вонючий дым.
Что будет дальше? Поглядим.
Поэт–алкаш заводит речь,
Лопочет что-то о культуре:
— Таланты надобно беречь,
Они беспомощны, в натуре.
Давай-ка, дед, отметим встречу!
Дерябнем бражки в этот вечер,
И потолкуем о стихах,
О человеческих грехах.
Душа болит, хочу общенья.
Я вам отрывочек прочту
Про очень милую мечту, -
И в деревянном помещенье
Опять звучат стихи про лето
Неугомонного поэта.
Два дня он дедушке читал
Свои рифмованные строки.
Дед сенгилеевский устал
От поэтической сороки.
Грибы тю-тю, и бражки нету,
Зачем теперь читать сонеты,
И бормотать без всякой цели,
И слушать грустный вой метели?
Он заскучал в гостях у деда,
Он пьяный за столом сидел,
В окно задумчиво глядел
И ждал, как видимо, обеда.
Но дед, лукавая душа,
Курил махорку не спеша.
На третий день поэт кудрявый
Покинул город Сенгилей,
И замелькал башмак дырявый
Среди заснеженных полей.
Три дня он деда веселил,
Штаны свои борщом облил,
Сломал стиральную машину,
Сметану выдул из кувшина.
А дед–поэт скрипел зубами,
А наш кудрявый дуралей
За деда пил, за Сенгилей,
И набивал живот грибами.
Кричал он:
- Славный закусон! -
И погружался в сладкий сон.
* * *
Идёт-бредёт поэт поддатый,
Морозным воздухом дыша.
И у него, друзья, когда-то
Звенела песнями душа.
Теперь она звенит всё реже,
С утра стакан «водяры» врежет,
В мозгах колышется туман,
И он уже, как наркоман,
На мир глядит глазами беса.
Густая пена на губах,
«Бычок» замызганный в зубах -
Смотреть противно на балбеса.
Ах, Толя, Толя Чердаков,
Спустись на землю с облаков!
Устал бродить поэт кудрявый,
Устал быть хитрою лисой.
Идёт-бредет, башмак дырявый,
Сверкает пяткою босой.
В село, к отцу он держит путь,
Душа желает отдохнуть.
В горячей баньке посидеть,
На мать родную поглядеть.
Она истопит в доме печку,
Блинами сына угостит,
И поругает, и простит.
И к образам поставит свечку.
И скажет тихо:
— Слава Богу!
Нашёл сынок в село дорогу…
И вот оно, село Теньковка,
Вон у бревенчатой избы
Стоит в молчании глубоком
Мужик неласковой судьбы.
Летит снежок с небес печальных,
И вид зимы первоначальной
Тревожит душу стихоплёта.
Ледком затянуто, болото
За огородами блестит,
В снегу озябшая берёза,
Слегка прихвачена морозом,
У старого плетня грустит.
Стоит наш Толя у крылечка,
В груди вибрирует сердечко.
Всплеснула матушка руками,
Отец глядит из-под бровей.
Устал порхать над облаками,
Домой вернулся «соловей»
С утра натопленная печка,
С утра же сваренная гречка,
Приятно пахнет молоком,
Отец маячит с кулаком.
Ругает сына–прохиндея:
То по лбу пальцем постучит,
То диким зверем зарычит.
А сын, от ужина балдея,
Сидит у печки за столом,
Играя с ложкою–веслом.
Проходит день, второй, и третий.
Отмылся в баньке, не спеша.
И вот опять в минуты эти
Куда-то просится душа.
И шепчет он своей мамане:
— Душа меня в туманы манит,
Туда, где очень много света,
Где могут оценить поэта,
Где могут угостить «Агдамом»,
Туда, где множество друзей…
— Куда ты рвёшься, ротозей?
Какой «Агдам», какие дамы?
Сидел бы дома у печи,
Да ел бы вдоволь калачи.
* * *
В деревне что - печаль да скука,
И страсти здесь совсем мелки.
Здесь вечерами воет сука,
Ей подпевают кобельки.
Под вечер «телек» свой включая,
Сидит крестьянин и скучает,
И в зимний вечер, как баран,
Глаза таращит на экран.
А на экране целый день
Мелькают рожи демократов,
Лопочут что-то про Саратов.
Такую кажут дребедень!
Сидишь, глядишь, скребёшь за ухом,
Сосед идёт, в руках «литруха».
В селе у нас свои законы:
Я вился в гости с пузырём,
Тебя посадят под иконы,
И бражным удивят ведром.
Закуска – хлеб ржаной, да сало.
Бутылку мигом засосали.
Вторую начали сосать,
Да сало с хлебушком кусать.
И вот поэт наш, Чердаков,
Избрав лирическую тему,
Читать пытается поэму,
Про умных и про дураков.
Крестьяне слушают поэта.
Начало есть, конца-то нету.
Допили водку, сало съели,
А выпить хочется ещё.
Больших запасов не имели,
Хозяйка хвалится борщом.
— Какие щи! Зачем нам каша! -
Кричит подвыпивший папаша
И, на пол смахивая миску,
Опять кричит:
— Желаю виски!
Старуха бедная, бледнея,
Ругая деда дурагоном,
Достала банку с самогоном,
И сразу стали всё роднее.
И долго тянется беседа -
Сосед гуляет у соседа.
* * *
Недолго наш герой романа
В деревне пузо наедал,
И, спрятав деньги в два кармана,
Он дом родимый покидал.
Без лишних слёз, без сожаленья,
Он оставлял своё селенье.
Пешком с мешком,
Хрустя снежком,
Он шёл заснеженной дорожкой
Туда, где город на реке
Едва виднелся вдалеке,
Уже знакомый нам немножко.
Ульяновск - город небольшой,
Его люблю я всей душой.
* * *
Живу я скромно, одиноко,
В малосемейке я живу.
Люблю глазеть в окно в бинокль
И видеть всё, как наяву.
И часто, морду скосоротив,
Смотрю в окошко, что напротив.
Мадам, в чём мама родила,
Вершит домашние дела.
А я смотрю, разинув, рот,
Какая грудь, какие плечи,
Душа волнуется весь вечер,
Она же зеркало берёт
И чешет волосы гребёнкой,
А я смотрю, глупей ребёнка.
Живу я с дочкой, дочь – принцесса,
Купить ей надо то да сё.
Момент рабочего процесса -
Крутить сей жизни колесо.
Сижу – гляжу, лежу – пишу,
И свежим воздухом дышу.
Кручусь, как белка в колесе,
Люблю мечтать о колбасе.
Живу, как белая ворона,
Но иногда мне по утрам
Несёт соседушка сто грамм,
И на закуску макароны.
— Давай сосед! – кричит она, -
Махни-ка рюмочку до дна!..
Моя соседка - чудо в перьях,
Имеет сына–малыша,
И алкаши, ломая двери,
И в ночь-полночь сюда спешат.
Набьются в тесную каморку,
Закрутят крепкую махорку,
Закурят разом - волком вой,
Малыш её едва живой,
Уже с психическим изъяном,
На кухню, бедненький, бежит,
От страха, видимо, визжит.
А мать его, как обезьяна:
Вина две кружки ей дадут -
И трахать на балкон ведут.
— Ах, эти черти алкаши!
С утра пораньше глянешь - пьяны.
Поют частенько от души,
Без балалайки и баяна.
Шумел, как мышь, деревья гнули…
Кому-то нос уже свернули,
Кому-то откусили ухо,
Кому-то нож воткнули в брюхо.
Звенит от визга голова,
Блатует пьяная Лариска.
Её подруга без прописки
Уже живёт здесь года два,
А вместе с ней и муж-брюнет.
Порядка не было, и нет.
А тут ещё поэт ретивый,
Большой мороз ругая рьяно,
Бежит быстрей локомотива,
В окно стучится утром рано:
— Вставай, приятель! Дверь открой! -
Кричит в окошко наш герой.
Я дверь поэту открываю,
И гнев души едва скрываю:
— О! Боже мой! В такую рань
Встречать гостей - такая мука.
Хотелось закричать мне:
— Сука! -
Но прошептал я тихо:
— Дрянь…
Но что же делать, раз пришёл.
Я дверь открыл, поэт вошёл.
* * *
В моей квартире тесновато,
Душа не радуется гостю.
На дочь смотрю я виновато,
Глаза её сверкают злостью.
Поэт–бродяга у стола,
Давно похожий на осла,
Присел на стул, давно скрипящий,
И голосом своим хрипящим
Он начал вешать нам лапшу,
Что скоро станет всем известным,
И нос утрёт поэтам местным:
— Поэму длинную пишу, -
Воскликнул Анатолий басом, -
Поэма будет супер-класса!..
Часа четыре Чердаков
Рассказывал про суть сюжета,
Витал он выше облаков,
Мелькали грязные манжеты.
Он языком молол без лени,
Тряслись от хохота колени,
Глазами хлопал, да икал,
Про водку что-то намекал.
— Башка трещит! – лопочет Толя, -
Вчера я лишнего хлебнул,
К тебе вот в гости завернул,
Мы не устроим ли застолье?
Давай мне денег, я отдам,
В «тридцатом» продают «Агдам»!..
— Ах, Толя, Толя Чердаков,
Ты надоедливый, как муха.
Ты знаешь, я же Коробков,
Могу заехать тебе в ухо.
Ты знаешь, денег я не дам,
С тобой ли пить хмельной «Агдам»?
Я пил с тобой уже однажды,
Когда ты умирал от жажды.
Ты помнишь город Мелекесс?
Ты Сашку Никонова помнишь?
Я думал, ты от бражки лопнешь,
Потом плясал ты, как черкес,
Потом рыдал всю ночь, как баба,
И утомлял слезливым ямбом…
Да, было дело, как-то раз
Мне с ним пришлось бывать у друга:
Взъерошенный, как дикобраз,
Он походил на трактор с плугом.
Он на прохожих наезжал,
И что-то спьяну им брюзжал.
Кричал он женщинам вдогонку,
— Идёмте кушать самогонку! -
И хохотал, как бармалей.
Кричал он Никонову Сашке:
— Ну, открывай же флягу с бражкой!
Поэту кружечку налей!..
Ах, Сашка, Сашка! Милый Сашка!
Крепка была из мёда бражка.
* * *
Итак, наш пьяный Чердаков
Сидит в гостях у Коробкова.
Среди квадратных дураков
Он «ерундицею» подкован.
Сидит, глядит, башкою вертит,
Лопочет что-то о бессмертье:
— Когда я буду знаменитым,
Меня воздвигнут из гранита, -
Кричит мне Толя в ухо басом.
А за окном снежок кружится,
На землю нехотя ложится,
А пилигрим всё точит лясы.
Лопочет что-то мне про ужин,
Но гость такой и мне не нужен.
Я сам в период перестройки
Едва свожу концы с концами.
Теперь ли нам лежать на койке
И бредить царскими дворцами?
— Пора, дружок, уже пора
Иметь свой трактор у двора.
Земли кусок, овец отару,
Ведь ты ещё совсем не старый.
Езжай-ка ты в село Теньковка!
Чего ты бродишь, как цыган,
Хмельной ругая ураган?
Ведь есть крестьянская сноровка…
Езжай в деревню, друг, к отцу,
К родному милому крыльцу.
* * *
Ну, вот и всё, мой друг-читатель,
Я вас немножко утомил.
Но вот беда, поэт–мечтатель
Прошёл уже немало миль
По жизни сей, где мы живём
И ежедневно хлеб жуём.
Куда же мы идём–бредём?
Чего же в жизни мы найдём?
Не знаю я, но дни, мгновенья
В небытие летят, летят.
Вполусерьёз, полушутя,
Я порастратил вдохновенье
На эти глупые сонеты,
А радости-то в них и нету.
Василий Коробков.
1991 г.
P.S. В 1995 году отрывок из поэмы "По секрету всему свету"
был опубликован в газете "Град Симбирск" и вызвал
недовольство у некоторых прототипов упоминаемых в ней
ульяновских поэтов. С весёлым восторгом встретил поэму
только сам главный герой Анатолий Чесноков (Чердаков).