Врут, ох врут те, кто пишет: "...дни мои сливались воедино, и я уже не мог отличить пятницы от среды, месяц от месяца...". В слиянии времени дело не во внезапно настигшей беде или раздумьях. Время и так, и так целостно. Я не ощущаю физического толчка, когда понедельник становится вторником. Дни мерно утекают меж пальцев, пока я строю планы о будущем. Они сливаются, когда все стабильно - от сытости и размеренности, сливаются, когда сидишь на ледяном троне горя - потому что мысли застывают. Я совсем разучился излагать то, о чем думаю - проклятое блаженное одиночество, в которое смотреть так же страшно, как ночью в колодец - кто знает, что там на дне, под слоем покачивающихся звезд? Моя высокопарность сведет меня в могилу, как, впрочем и вас. Тогда и встретимся, откушаем сырой землицы. А ведь действительно интересно - гроб ведь гниет со временем, и в разложившийся рот покойного сыпятся комья чернозема, падают на отросшие волосы. Нет, так тоже не лучше, еще гаже, претензия на декаданс. Вот уж чего от меня не дождетесь. С чего мы там начали, с дней? Так их масса накрыла меня пополудни в один из вьюжных январей, когда еще не убрали с заснеженных дорог скукожившиеся шкурки мандаринов, да и отпустила к слякотному апрелю. Был званый бал, дворец сиял... Ну и так далее. А бывают званые балы? Или только званые вечера? Едино. В любом случае мои старые соплеменники (мы же все в людском племени) позвали меня на общее сборище. На кострище-пепелище-капище. Отсутствующую радость от встречи отмечали с особым размахом - в театре. Я, сумрачно отражая сумрачную погоду, слушаю телефонные восторги. Меня не видели сто лет. А как было бы славно вновь встретится, тряхнуть стариной! (параллельная картинка в голове: "Здорово, старина! Тряхнем тобой?"). Черт меня дернул согласиться. Я почти видел в зеркале его гладковыбритую рожицу и серый костюм (никаких эспаньолок, бровей домиком и карминовых губ - черт не должен выделяться из толпы). Я даю согласию, тренькающе кладу все еще расшаркивающуюся трубку на рычаг (ах, я бука), нашариваю снятый за время разговора тапок и перемещаю себя в пространстве к шкафу. Не иду, а перемещаю. Я - предмет интерьера собственного дома. Сдается меблированная квартира с хозяином без в/п. Долго и тупо пялюсь в груду вещей. Протягиваю руку за чем-то поприличнее, и меня пугает моя отливающая старой фотокопией желтизна. Скоро я обрасту водорослями.
Четыре часа. Неумолимая бабушка Время. Полубезумная старушка в засаленном чепце. Мы пьем чай, пока я разглядываю стрелки часов. Странный диагноз - психическое заболевание. Мне нравится. У Времени на столе, на кружевной скатерти, вазочка с букетом васильков. "Все васильки, васильки. Красные, желтые всюду..." Куртка и асфальт, примерно в одной цветовой гамме. Я самый стильный житель мегаполиса - серый, как тянучка жизни.
А, дни, я так и не закончил. Я чувствую себя старой брюзжащей ерундой бессмысленного назначения, как щеточка для бровей, только хуже. Она хоть не ноет. Дни. Я прыгаю с разбегу, затаив дыхание, в их холодную воду, надеясь на быстрое течение, азарт, борьбу и новые берега, но меня прибивает к берегу, как бревно. Обсохнув бочками на солнце я уже не прыгаю, а неторопливо отплываю с планами менее грандиозными, чем до этого - сплавиться на деревообрабатывающий завод, к примеру, но вместо этого попадаю в озерцо, плаваю по кругу, а солнце в зените и озерцо превращается в болото. Повезло тем, кто доплыл до перемалывающего все человеческое водопада. На входе в театр обдувает теплым воздухом - не представляю себе, почему. Наверно, чтобы посетитель блаженно выдохнул и смирился с тем, куда он попал. Много, много людей. Люстры, лестницы с колоннами, звон бокалов - мы же сюда есть пришли, в конце концов. Фуршет - святая святых обжор: стоя больше помещается.
- Какие люди! Боже мой, ты все-таки выполз из своего подземелья, дитя Короленко! - меня лезет обнимать блиноликий лиловогубый Друг.
Потом их становится все больше, и губы каждого следующего ярче предыдущих. Мать твою, упыриный сбор. Хотя нет, упыри - они довольно милые. Был у меня один такой, пока не ушел в школу работать. Там ему и конец пришел - стал директором, забыл о том, что он нежить.
К одиннадцати все были пьяны. Я спрятался в один из уголков театра, где-то между туалетом и лестницей на балкон и вертел в руках бутылку "театрального ликера" - три четверти водки, пять столовых ложек кофе, сгущенка - до крышечки, взболтать. И всерьез намеревался ее выпить. Если я - нигде не работающий неудачник в легком помешательстве, то могу себе позволить. Атмосфера декораций, пожилых дамам, играющих молодых, кошкофильных старушек и дешевой пудры. Занюхивать такое по этикету принято томиком "Гамлета". И именно в этот момент синегубый Друг настиг меня.
- Я хотел с тобой поговорить, - сказал он мне, дыша в лицо коньяком. Коньяк пахнет клопами.
- Слушаю? - полувопросительно ответил я, стараюсь вложить как можно больше интонаций из разряда "пошел вон". Но он пьян, и это не действует.
- Зачем люди так живут? - грустно спросил он, нежно краснея расширившимися сосудами.
- Как именно?
- Врут друг другу. Мне вот только что все внизу говорили, что любят меня, а на самом деле врали, - я подавился "театральным".
- С чего ты это взял?
- Ты же знаешь, что все дружат компаниями. Вот смотри - там трое, дружные. И каждый из них за сегодняшний вечер вылил ушат грязи на других. А зачем они говорят тогда, что друзья?
Он выпил больше, чем я думал. У него проблемы с бизнесом. Он стареет. Какая пошлость.
- Потому что они люди. Люди всегда врут.
- А зачем?
- Потому что люди боятся пустоты, которая царит внутри них, - я и не заметил, как перестал говорить о людях, как о "нас", - Эту давящую пустоту можно подслушать, приложив стакан перевернутым дном. Поэтому ее заполняют хоть чем-то.
- А почему они не дружат по-настоящему? - у Друга нос покрылся капельками пота.
- Потому что на это требуется умение. Мало тех, кто умеет дружить. Много тех, кто дико, животно боится, - ликер развязал мне язык. Пью из горла, как идиот.
- А чего боятся-то?
- Себя. Я вот боюсь себя.
- А почему они спят, если не любят друг друга? - подростковые вопросы.
- Потому что так удобнее. Они создают подобие жизни, как в театре, - и я обвожу бутылкой вокруг. Невозможный диалог.
- Я устал так жить.
- Ты просто слишком много выпил.
- Нет, ты тоже боишься. Я не пьян вовсе.
Друг вдруг отошел от балюстрады, на которой почти висел, выпрямился и бесстрастно глянут мне в глаза. Так на меня смотрели только животные в зоопарке - холодно, ровно, отстраненно. Нездешне.
- Ты дерьмо! - сказал он мне вдруг.
- Я знаю, - ответил я, - А ты - нет?
- Не-а. Я лемур.
- Кто-о?!
- Лемур, - он улыбался мне улыбкой бонзы.
- А поконкретнее?
- Я недавно умер, но не нашел покоя в царстве мертвых. С тех пор брожу по земле, награждаю людей безумием.
- Странная награда.
- Мог бы мне спасибо сказать! - вдруг обиделся Лемур, - Ведь это я тебя тогда...
Не могу сказать "я вспомнил все". Но яркие картинки вспыхивали и гасли одна за другой. Огромные светящиеся в темноте глаза. Подвалы и пещеры. Трехглавая вонючая тварь. Черт, я вспомнил все! В моей раскуренной сигарете, дрожа, сгорали миры.
- Мне не нравятся твои глаза. В них боги и монстры за ширмами из двояковыпуклых линз. Темнота зрачка ничего не скрывает, они пляшут, дергая тонкими ножками, на сомом дне. Они дешевка - папье-маше осыпается, оголяя проволочный каркас. Мне скучно здесь и сейчас, с тобой. Кентавры на черно-золотых вазах натянули луки. Ты под перекрестным огнем. Нет пути вне: не веришь - дуй в лемуры. Веришь - в лары. Пуст, как вересковые поля Англии - будь человеком. А жалкие игры в умственные расстройства здесь никому не интересны. Куда идешь? - ноздри Лемура раздувались, он полон изнутри языческих обрядов. Весталки вбивали сандалиями в мостовую, гетеры мраморными пальцами держали чаши с вином, гадали по бараньим внутренностям гаруспики, курились фимиамы. Тиберий не подарит мне 2 миллиона сестерциев. В меня не бросят черных бобов, как Ромул пытался успокоить лемура Рема.
Я плюнул под ноги Другу и медленно спустился по лестнице. Все лиловогубые твари смотрели мне вслед, не моргая. За ногами тянулись липкие нити, у выхода потирали лапки пауки величиной с хряка. Они сведут меня с ума. Уже свели. Но никто не в силах отобрать у меня право быть Одному. Окопаюсь в квартире, буду держать оборону. Ха-ха-ха, театральный шепот и пауза.
Боже, не знал я — крепка твоя кара.
Клятвой великой легко поклялся.
Закон твой презрел, зашел далеко,
Дело твое в беде нарушил…
Грехи мои многи — как сделал — не знаю.
Боже, уйми, отпусти, успокой зло в сердце…
Или это шумерские фокусы?