Осень
Вас когда-нибудь отлюбливала жизнь настолько, что вы были бы готовы вскрыть себе вены ржавым консервным ножом после сытного ужина перед телевизором? Или повеситься на простыне после очередного приятного рабочего дня прямо посреди своей уютной гостиной? Никакой трусости типа прыжка с крыши или горсти снотворного с водкой. Нет, нет, нет. Если уж не удержал свою жизнь в своих руках, то сделай это хотя бы со своей смертью.
Однажды со мной было нечто подобное. Помню, это был обычный пятничный вечер. С неба лило так, словно кто-то там, наверху, решил сделать нашу планету голубой до самых последних участков суши.
Я пришел с работы в 8 вечера. Съел тарелку супа. Вымыл посуду и тщательно убрался в квартире. Принял душ и надел свежую одежду. Проверил, точно ли оплачены все счета.
Затем прошел в ванную.
Никаких предсмертных записок, прощаний и прочей слюнявой чуши.
Закатал рукава рубашки до предплечий, включил теплую воду в раковине. В правую руку взял острое лезвие. Подумал, что зря, наверное, надел белую рубашку... Но не переодеваться же снова. Я уже сложил все свои вещи, аккуратные и чистые.
Пусть будет белая.
Заткнул сливное отверстие раковины пробкой. Сунул в теплую воду левое запястье. Выключил кран. Минуту раздумывал, какую вену резать первой. Проблема современных самоубийц в том, что они режут поперек. И их успевают откачать. Жалкие неудачники. На самом деле, резать нужно вдоль, вспарывая голубые упругие полосочки живой ткани под кожей. Это значительно сократит шансы очнуться в реанимации вместо разрекламированного Ада.
Почувствовал начало приступа истерии - так всегда бывает, если я долго не могу сделать выбор. Поэтому, плюнув на все, выбираю самую толстую вену, похожую на бледно-голубого червяка.
Второе правило успешного самоубийцы - это вода. Она должна быть не холодной, а примерно температуры твоего тела. Чтобы кровь не могла свернуться.
Осторожно подношу лезвие к левому запястью, примериваясь к вене. Из крана в раковину падает капля, отзываясь звоном в кафельной тишине ванны.
Легкое сожаление. Скорее его заглушить, пока не передумал...
Острое лезвие почти касается теплой, бледной кожи.
Вдруг раздается дребезжание дверного звонка. Так громко и резко, что лезвие, порезав кожу пальцев, падает в раковину, опускаясь на дно.
Громко чертыхаясь, я хватаю белое полотенце, чтобы остановить красные капли из пальцев. Чувствую, как к лицу приливает кровь от стыда и смущения. Как будто меня застали за онанированием или просмотром порно с участием животных.
Замираю, прислушиваясь. Может, показалось?
Тут же раздается еще один звонок, чуть длиннее первого. На место смущению приходит раздражение и следом - ярость. Кого там черт принес в 12 ночи?!
Я шагаю к двери и, открыв ее рывком, замираю с открытым ртом от удивления. На пороге стоит Лера, насквозь мокрая, даже тушь растеклась по щекам. Так мы и стоим, уставившись друг на друга, минуты полторы.
- Я тебя разбудила? - спросила она, наконец.
Я чуть сдвинулся в сторону, пропуская ее внутрь:
- Ну... что-то вроде того...
Помню, когда мы познакомились, она назвала свое имя и смущенно добавила:
- Кажется, родители ждали мальчика...
Валерия. Валера. Лера...
Я иду в ванную за полотенцем для нее, стараясь не думать о том, что сейчас было бы, если б она не завалилась ко мне среди ночи.
Выпускаю воду из раковины. Прячу лезвие в шкафчик. Швыряю испачканное кровью полотенце в корзину для белья.
Мельком увидев свое отражение, замираю напротив зеркала, слишком шокированный, чтобы двигаться. На меня смотрит бледный, запуганный человек лет двадцати с небольшим, подавленный и безнадежный. Молодой человек, решивший умереть одним дождливым, осенним вечером...
Дрожащими руками плескаю себе в лицо холодной водой. Все тело вдруг пронзает ужасная слабость, такая, что приходится держаться за раковину, чтоб не упасть.
Лера стоит посреди комнаты, глядя куда-то в стену. Стоит, потому что сесть некуда. Однажды мебель начала так сильно давить, что я выкинул все. Теперь в комнате была только надувная кровать, вешалка, телевизор с ДВД на полу и ноутбук. Никаких стульев, кресел, шкафов... Мебель ворует пространство.
Я накинул Лере на плечи полотенце. Она вздрогнула - не слышала, как я подошел. Тушь с щек она уже стерла ладонью.
Я растирал ее плечи, избегая смотреть в глаза. Мне казалось, она обязательно узнает, ЧТО я собирался сделать, если я посмотрю в ее глаза.
- Заболеешь нахрен, - пробормотал я, не в силах выдержать молчания. Еще чуть-чуть и сорвусь. Еще бы чуть-чуть... Руки трясутся - тянет что-нибудь разбить. Сердце колотится как бешеное. Бах-бах-бах-бах...
Ее губы касаются моих, неуклюже и торопливо, целуют мой подбородок. Пальцы вцепились в мою рубашку. И в них та же нервная дрожь, что и в моем теле. Не удержать.
Наверное, если бы она сказала что-нибудь про любовь, я бы выкинул ее за шкирку на лестницу. Но она прошептала, срывающимся голосом:
- Пожалуйста... Только один раз. И утром я уйду, обещаю. Пожалуйста...
Я так и не понял, что заставляет ее голос так дрожать: сдерживаемая страсть или сдерживаемые рыдания. Слишком был поражен и просто стоял, чувствуя ее губы на своей коже, горячие и влажные от дождя. Подбородок, шея скулы...
Наверное, если бы она пришла в другой день, я бы налил ей чаю и лечил полночи, объясняя, что в этой жизни к чему, чувствуя свою зрелость и мудрость рядом с маленькой, влюбленной дурочкой.
Но сегодня я совсем не ощущал себя сильным и мужественным. Мне просто нужно было немного тепла рядом, немного нежности...
Поэтому я прижал ее к себе крепко-крепко, сжав волосы в кулаке и целуя так, будто в последний раз. Будто утопающий, вырвавший еще один, свой самый последний, самый важный глоток воздуха.
Будто я только пару минут назад собирался умереть...
Когда я просыпаюсь, ее уже нет в квартире. Эта девочка умеет держать слово.
Я закладываю руки за голову, уставившись в потолок. По нему бегут маленькие трещинки,сливаясь в паутину. Прямо как наши жизни - нить за нитью.
Вспоминаю вчерашний вечер и кровь снова приливает к щекам - я стыжусь. Вспоминаю, как стоял в ванной, примеряясь к венам, и краснею.
Мама всегда говорила, что я чересчур чувствительный. Слишком быстро и остро на все реагирую. За день до неудавшегося самоубийства я, пьяный и жалкий, стоял на лестничной площадке возле Ее двери. Она была в белом, коротеньком халате.Красивая до боли в глазах. Смотрела на меня и улыбалась.
-Ты с ним?
-Зачем ты пришел?
Какие-то обрывки в памяти... Ее красные губы. Смеющиеся глаза.
Меня шатает. Приходится держаться рукой за перила. Она морщит нос.
Я долго смотрю на нее, не способный найти нужных слов. Все, что я могу выдать это тихое и хриплое, умоляющее:
-Вернись...
Она смеется. Берет мое лицо в свои ладони и нежно говорит, будто я идиот:
-Дурачок. Это пройдет. Все будет хорошо.
-Прошу тебя... ты нужна мне...
Ее смех. Я падаю на колени. Выходит Он. Менязаменитель. Вышвыривает меня из парадной.
Такси.
Ночной город.
Блюю из окна...
Ванная.Лезвие. Лера.
Лера.
Лера не звонит. Вообще никогда. Я звоню ей сам. Эта девочка помогает ни о чем не думать. Как вечный моторчик, полная совершенно идиотских идей. Сначала она серьезно раздражала меня. Но это лучше, чем быть одному.
Затем я уже не мог без той чуши, что рождалась в ее хорошенькой головке. Например, я не понимал, какого черта нужно вставать в выходные рано утром, чтоб поехать на залив. Залив никуда не денется. Как есть - так и будет. Но аргументы на нее не действовали:
-Я хочу сделать фотографии утреннего залива. Брось, ты и так все время дрыхнешь!
Я ворчу, она смеется.
Электричка наполнена маргинальными личностями и стариками, постоянно ходят продавцы газет и вязаных носков, что-то кричат...
Лера сидит напротив меня, вставляя в древний фотоаппарат советской фирмы Зенит пленку.
-Зачем тебе эта рухлядь? - я так раздражен, что мне хочется вывести ее из себя тоже. Но это бесполезно. На ее лице улыбка от уха до уха. У меня же мерзнут руки.
-Сам ты рухлядь. Это классика.
-Сказала бы, я бы взял свой цифровой.
-В цифровых души нет. А этот - как киндерсюрприз: нащелкал и жди, пока проявишь.Романтика!
Глядя на ее улыбку, сложно не улыбнуться в ответ.
Мы покупаем мороженое у толстой женщины с усталыми глазами. Стаканчики. Ванильные,с изюмом и орешками. Прямо как в детстве.
Она сдержала слово после той ночи - не приходила и не звонила. Я нашел ее сам. Не знаю, зачем. Просто сидел на подоконнике, смотрел вниз с девятого этажа, на дождь и листья на асфальте. И чувствовал себя, будто в клетке.Хотелось выйти и не быть одному.
И я позвонил ей. Она обрадовалась, предложила встретиться в центре.
Мы сидели в каком-то кафе, полном удивительно отвратительных людей. Лера что-то рассказывала, а я не слушал. Меня отвлекало уродство окружающих. Я ни на чем не мог сосредоточиться - сидел и мечтал об атомном взрыве. Прямо сейчас. Прямо в эту секунду. Только б мои мучения прекратились и вся эта суета, все эти человечки были стерты с лица земли.
На мою ладонь легла прохладная ладошка Леры. Только тогда я понял, что так яростно вертел чашкой, что расплескал большую часть кофе. Я поднял глаза.
Лера улыбалась.
Она сказала:
-Давай поедем к тебе.
Я лежу в кровати, поглаживая кончиками пальцев ногу Леры,рисуя на ее коже круги. Мысли текут плавно, от одной к другой. Неконтролируемые и неудержимые, они сами собой возвращаются к Ней. К Ее губами, Ее улыбке, Ее глазам…
В тот вечер мы сидели на кухне. Моя сигарета прогорела до фильтра, но я так и не сделал ни одной затяжки.
- Почему ты уходишь?
Она качает головой:
- Тебе не понравится мой ответ.
- И все же?
Она улыбается:
- Другого нашла….
- Почему здесь так мало мебели?
Голос Леры выдергивает меня из воспоминаний. Я успел забыть, что она здесь. Я осматриваю комнату:
- А зачем ее много?
- Ты мебельный аскет?
Я улыбаюсь, поворачиваюсь на бок и целую ее в плечо.Она хмурится.
- Что-то вроде того. Мебель угнетает. Все эти мерзкие шкафы, ящики… кладбище ненужных вещей. Без них лучше.
Она молчит, упрямо глядя на голые стены. Я провожу пальцами по ее нахмуренным бровям.
- Телевизор смотришь? – спрашивает внезапно.
- Неа, - протягиваю я лениво. – А что? Хочешь посмотреть?
Не представляю Леру, уставившуюся в телевизор. Это настолько не ее. Кажется, все, что происходит за пределами этой комнаты,совершенно ее не волнует.
Случайно вспоминаю, что Она любила смотреть вечерами новости… черт возьми.
- Давай выбросим его в окно! – неожиданно выдает Лера.
- Просто отдам кому-нибудь потом…
- Нет! – она вскакивает, внезапно взбудораженная. –Давай выбросим! Прямо сейчас!
- Зачем?
- Хочется, - подбежала к плоскому агрегату и ухватилась за один край. – Ну, давай!
- Брось. Ложись обратно. Пусть стоит. Мы можем убить кого-нибудь.
- Плевать!
В ней сейчас было так много непонятной детской капризности: стоит полуобнаженная, взъерошенная, нервная. Ее раздражение искрило в воздухе, передаваясь и мне. Я сел:
- Я сказал «нет»! – затем добавил чуть мягче, увидев удивление и обиду на ее лице: - Просто иди спать.
Некоторое время она молчала, глядя в пол. Затем вдруг начала подбирать свою одежду с пола, натягивая ее:
- Мне домой пора.
На секунду я даже потерял дар речи:
- Какого черта?! Сейчас два часа ночи!
- Машину поймаю.
- Лера, - я сделал вдох, чтобы успокоиться. – Лер, просто ложись спать. Завтра выбросим этот чертов телевизор на помойку, если так хочешь.
- К черту завтра, - бросила она, направившись в прихожую.
- Мать твою, - я вскочил, выходя из себя. Догнал ее и схватил за запястье, повернув лицом к себе: - Да что с тобой?! Совсем рехнулась?!
- Ты собирался себя убить,- сказала она тихо и спокойно, глядя мне прямо в глаза. – А теперь жалеешь долбанный телевизор. Лицемер.
Мой рот открывался и закрывался, открывался и закрывался, но из него не выходило ни звука. Наконец, я справился с собой и прохрипел:
- Откуда ты знаешь?
Она неопределенно пожала плечами. Моя рука безвольно сползла с ее запястья.
- Лицемер, значит…
- Первостепенный,- кивает она.
Я поднимаю голову.Она смотрит на меня, как на жука под микроскопом. Берет на слабо.Испытывает. Что ж, отлично.
Я разворачиваюсь на пятках, открываю окно. Затем беру этот чертов телевизор и швыряю его об стенку. В окно летит видеопроигрыватель.
- Довольна? – спрашиваю, а сам прислушиваюсь, не зовет ли кто-нибудь с пробитой японской штуковиной башкой на помощь.
Она посмотрела на разбитый, треснувший телевизор.Осколки рассыпались по полу бриллиантовой крошкой.
- Тапок у тебя, конечно, нет?
Я отрицательно качаю головой, переводя дыхание.
Она усмехается и, скинув платье, залезает обратно в кровать, роняя по дороге:
- Дурак психованный.
Зима
Если посильнее оттолкнуться и закрыть глаза - кажется,что летишь.
Ветер бьет прямо в лицо, щеки колют острые маленькие иголочки, и кажется, что задохнешься – так быстро летишь, что легким не хватает воздуха.
Я отпускаю руки в стороны, стараясь усилить это ощущение бестелесности и полной свободы. И через секунду качусь по притоптанному белому снегу.
Санки-ватрушки останавливаются метра на четыре дальше от меня, а Лера, радостно хохоча, подбегает и падает на меня сверху, осыпая снегом, смехом и счастьем. Я смеюсь вместе с ней. Переворачиваюсь на спину и тону, тону, тону в этой бесконечной небесной синеве. И мне кажется, небо смеется мне в лицо, такое яркое, такое солнечное.
Перед глазами возникает радостная мордашка Леры. Ее волосы выбились из-под шапки, щеки раскраснелись. Глаза горят. Она целует меня в горло сухими горячими губами,а затем аккуратно кладет прямо на лицо снежную глыбу. И хохочет, быстро поднимаясь.
Я отплевываюсь, хохоча вместе с ней. Снег тает,оставляя на лице противные капли.
- Пойдем пообедаем? – спрашиваю я, поднимаясь. Затем кидаю в нее снежком. Мимо.
- Давай еще раз съедем, и пойдем! – она берет санки за веревку и бегом бежит в гору, тащит их за собой. Я тороплюсь следом за ней.
Взобравшись на гору, встаем в очередь с такими же великовозрастными идиотами, как и мы.
Лера дышит тяжело, хрипло, никак не может отдышаться. Я прижимаю ее к себе.
- Все хорошо?
- Угу. Подъем крутой…
- Ты не заболела? Может…
- Наша очередь! – перебивает она и плюхается на ватрушку. Я ставлю одно колено в сани, другим отталкиваюсь от земли.
И мы летим, летим, летим…
Ее смех разрывает свист в моих ушах.
А потом она пропадает.
Ее нет день, два, три.
Она не звонит мне и не отвечает на мои звонки.
Я сижу на подоконнике и не знаю, куда себя деть.
Я везде таскаю телефон с собой, даже в ванную. На случай, если она позвонит.
Но звонок так и не раздается.
Пять дней. Неделя.
Две.
Сначала я думал, она меня бросила. Просто не смогла попрощаться. Испугалась сцены или еще чего.
Потом решил, что могло что-то случиться, и испугался. И нашел ее по телефонному номеру.
Стоял перед ее дверью в одном из спальных районов, с удивлением осознавая, что ни разу не был у нее дома.
Палец вдавливает синюю кнопку звонка до упора. Секунда,две, три, четыре, пять. Отпустить.
Сначала не происходит ничего. Просто тишина. И мне начинает казаться, что я либо ошибся адресом, либо ее нет. Что-то случилось, и ее нет.
Но потом слышу знакомый голос, чуть хриплый и слабый:
- Кто там?
Даже не знаю, что и ответить…
- Это я…
Тишина. Узнала.
- Что ты здесь делаешь? – к концу вопроса ее голос звучит совсем тихо, как будто она догадалась, какую удивительную ерунду спрашивает.
Я вскидываю брови:
- Ты издеваешься? Я, черт возьми, волновался.
- Со мной все в порядке.
- Да, спасибо, что сообщила.
- Извини… Я просто… нехорошо себя чувствую. Не хотела тебя волновать.
Она закашлялась.
Черт. Я так волновался, что она просто ушла от меня, и даже не подумал, что она могла просто простудиться или сломать ногу, или еще чего. Захотелось дать себе подзатыльник.
- Ты заболела? У тебя есть лекарства? Лер, открой дверь.
- В-все в порядке.
- Да, я понял. Открой дверь. Или я ее просто выломаю, -кажется, она раздумывала, правду ли я говорю. – Обещаю, выломаю ее к чертовой матери.
Я оглядел дверь. Хрен ее выломаешь, пожалуй.
Но, кажется, Лера недооценивала свою дверь. Послышался звук открываемого замка и через секунду я вижу ее.
Бледная, с горящими глазами и красными, сухими губами,она стояла передо мной в спортивных брюках и теплом свитере, обнимая свои худые плечи.
- Извини, что не позвонила. Я в порядке. Видишь?
Она говорила так странно. Отрывисто. Быстро произносила два слова, потом пауза, потом еще два. Будто боялась сказать что-то лишнее.Будто старалась себя сдержать.
Я кивнул, жадно оглядывая ее с ног до головы. Кажется,она похудела. Как же давно я не видел ее. Только сейчас понял, насколько безумно мне ее нехватало. В желудке разрасталось что-то горячее, острое и очень болезненное, будто ком.
- Вижу. Грипп?
- Вроде того. Тебе лучше уйти. Не хочу тебя заразить. Я позвоню, когда выздоровлю.
Она сжала губы.
Вела себя так, будто хотела, чтобы я поскорее ушел. Как будто она была не одна.
Я снова кивнул.
- Ты одна?
- Да. Слушай…
- Я понял. Ты позвонишь, когда выздоровеешь. Угу.Может, придумаешь, что-нибудь получше? Ну, типа там, «извини, я встретила другого, он выше тебя и богаче». Или хоть что-нибудь правдивей чертового гриппа?
Я пнул дверь ногой. Она ударилась об стену с глухим звуком и замерла.
Лера уставилась на меня молча.
Затем ее губы дрогнули, будто она собиралась что-то сказать.
Но в следующий момент она закашлялась, согнувшись пополам. И этот страшный кашель все не прекращался, только усиливаясь до такой степени, что она упала на колени.
Она падает на колени и из ее горла, сквозь удушающий кашель и рвоту вырывается кровь.
Так страшно, что я силой удерживаю себя, чтобы не сбежать.
Я так растерян.
Опускаюсь возле нее на корточки, стараясь не вляпаться в кровавую лужу. Внутри бурлит непонятная смесь страха и брезгливости.
Её душат кашель, рвотные спазмы и рыдания.
- Все в порядке, - шепчет она между двумя приступами кашля. Ее голос слаб, я еле могу расслышать слова.
- Лер, - я кладу руку на ее плечо. Она дрожит крупной, нескончаемой дрожью. До самых костей.И она такая горячая, вся в лихорадке.
- Все в порядке, - произносит более твердо, откидываясь спиной на стену, садясь прямо на пол. Вытирает дрожащей рукой окровавленные губы. - Просто я умираю.
Весна
- Бояться - это нормально.
Я надеваю пиджак и беру из вазы самое красное яблок. Улыбаюсь весьма неискренне:
- Я не боюсь.
Вру.
На самом деле, я в ужасе.
С каждым днем она словно тает на моих глазах, становится все прозрачней. Худеет и худеет.
Она переехала ко мне.
Точнее, слова "давай жить вместе" никто не произносил. И лингвистически это не очень верно. Скорее, "давай умирать вместе"...
Не знаю, я просто взял ее сумку, пока она была в больнице, закинул туда вещи и отвез к себе. Больше у нее никого нет.
Мне страшно прикасаться к ней. Но не потому, что она стала такой хрупкой и тоненькой, что, кажется, можно сломать одним грубым движением.
Я просто брезгую. Я просто боюсь заразиться, хоть это глупо и невозможно. Хотел бы я быть благородным. Но не могу.
Поэтому стараюсь задерживаться на работе. Говорю, что срочные дела.
На самом деле, я просто не хочу видеть ее. Смотреть в ее усталые глаза.
Она все понимает. Но никогда не упрекает меня. Просто смотрит своими огромными, понимающими глазами. Они одни еще живы в ней. Больше нет смеха. Больше нет странных идей. Больше нет утреннего залива.
Хотя, вру. Залив есть. Еще осенью она принесла мне его, обрамленного рамкой. Теперь залив всегда с нами – висит на стене прямо напротив кровати. Вместо телевизора.
Она старается не касаться меня, не целовать, даже по плечу не гладит. Мы спим на разных краях кровати. Точнее, сплю я. Она практически перестала.
И с каждым днем я все сильнее ненавижу ее. А заодно и себя.
Однажды во время рабочего дня звонит Она. Та, о которой я так давно не вспоминал. Ее голос раздается в моей трубке, пробуждая воспоминания о красных губах, смехе, запахе… Я думал, никогда не забуду ее. Как же здорово я ошибся.
Она что-то говорит в трубку о том, куда я пропал, что соскучилась и тра-ля-ля. Я перебиваю ее вопросом:
- Ал, ты чего хотела?
Она смеется.
Я думаю, что с удовольствием сейчас затолкал бы ей в глотку свой телефон.
- Понимаешь, у меня кран течет. И я просто не представляю, что с этим делать!
- Сантехника вызвать.
- Он приходил, но совершенно ничего не сделал. Знаешь же, какие там работают. А ты же умеешь. Я помню. Заодно поболтали бы. Мы так давно не виделись…
Я говорю Лере, что задержусь на работе и еду чинить кран.
Алла встречает меня в коротеньком белом халатике. Ее губы такие же пухлые и красные, как и раньше. Она радостно улыбается и обнимает меня. Говорит, я выгляжу устало. Я говорю: «Ммм? Где кран?».
За десять минут чиню ей кран, заменив прокладку. Мои подозрения, что позвали меня не просто так, усиливаются.
Когда я выхожу из ванны, Алла возится на кухне с бутылкой вина. Увидев меня, улыбается и протягивает бутылку мне, вместе со штопором. На автомате открываю, краем глаза замечая какую-то еду. На автомате делаю пару глотков вина из бокала, что она мне протянула.
- Мне пора.
- Уже? Ну, ты мне так помог, честное слово! Как мне тебя отблагодарить?
Я смотрю на нее долго и молча.
Она говорит:
- С ним у меня давно все кончено. Его нет.
Я молча протягиваю руку и дергаю за кушак ее халатика. Легкая, скользкая ткань расходится в стороны, раскрывая передо мной ее тело, совершенно обнаженное и чудесное. Случайно вспоминаю Лерины худые руки, ключицы, впалый живот…
Чтобы отогнать эти мысли провожу кончиком пальца по ее груди.
Алла приоткрывает губы, делая судорожный вдох.
И тогда я думаю, что пошло бы все к черту. Я просто хочу почувствовать себя свободным.
Я прижимаю ее к себе, целуя в рот, размазывая красную помаду по нашим лицам. Ее рука не мешкая направляется к моей ширинке.
Я просто хочу сделать вид, что у меня все нормально. Хотя бы на время, на несколько минут.
Я подсаживаю ее на стол, освобождаясь от брюк.
И больше ни о чем не думаю. Просто голый инстинкт. Никаких мук совести, просто секс.
Муки совести приходят позже, когда я возвращаюсь домой.
Несмотря на то, что я принимал душ у Аллы, у меня все равно чувство, будто я весь в этой чертовой красной помаде. Я еле отмыл тело от этих следов, от ее поцелуев и ласк.
Я делаю вид, что ничего не было. Только становлюсь все более раздражительным и злым. Я прихожу после работы, и меня всегда ждет ужин дома, несмотря на то, что, я знаю, с каждым днем ей все тяжелее его готовить. Но она никогда не жалуется.
Мы сидим на кухне и я вожу ложкой по тарелке супа, вполуха слушая Лерину болтовню и желая, чтоб она, наконец, заткнулась.
- Знаешь, я прочла на христианском форуме сегодня...
Я бью ладонью по столу так, что посуда подскакивает. Лера вздрагивает, уставившись на меня.
- К черту христиан и их форумы. Его нет. Бога нет, ясно? Никто не присматривает за нами. Никто не считает грехи. Мы одни. Никого больше нет!
С минуту она молча смотрит мне в глаза. Потом спокойно произносит:
- И что, это повод так орать?
Я опускаю глаза, изучая хлебные крошки на столе.
- Я трахался с другой..
Тишина.
- Пошел к черту.
Тарелка с супом летит в стену.
- Пошел к черту, понял?!
Вслед за тарелкой летит сахарница.
- Пошел к черту!!!
Она так резко встает, что стул падает на пол. Так медленно, будто в замедленной съемке.
Я хватаю ее за худые запястья. Она пытается вырваться, царапается и кусается, и рыдает. И бьет все вокруг ногами, до чего может дотянуться. Впервые, наверное, за все наше знакомство она настолько выходит из себя, дав волю своему страху и горю.
- Это ты виновата! Это ты виновата, - ору я ей прямо в лицо. - Я ненавижу тебя!
- Я умираю! - орет она в мое лицо и замирает. - Это я умираю, понял?!
- Да! Это ты! Ты бросаешь меня!... Чертова сука, ты оставляешь меня одного!
На ее лице такой шок. Наверное, такой же, как и на моем.
Я падаю на колени и обнимаю ее талию, уткнувшись в живот, так сильно, что, должно быть, ей сложно дышать:
- Прошу тебя... Почему ты не можешь остаться со мной? И я ничего, ничего не могу сделать. И я ненавижу себя, потому что все бесполезно. Где твой чертов бог?!
Наконец, мне становится ясно. Почему было отвращение, и ненависть, и другая женщина... Я так не хотел терять ее и потому отталкивал всеми силами. Чтобы не было больно потом.
Ее пальцы зарылись в мои волосы, поглаживая голову так нежно.
И я рыдал в ее мягкий, родной живот...
Лето
Хотел бы я сказать, что после этого случилось чудо и она выздоровела. Что любовь побеждает все и мы жили долго и счастливо... Очень жаль.
С каждым днем она становится все слабее. Хотя не любит показывать этого. Но кое-что все же изменилось. Она больше не пытается казаться непобедимой и скрывать свои чувства. А я каждый вечер обнимаю ее, целую глаза, губы, нос, ладони и шепчу "я люблю тебя". Она плачет. Слезы медленно текут по ее щекам. Но она улыбается мне и целует так нежно и так страстно.
И я благодарен за каждый наш новый день.