Он его наградил, аж на зависть.
И на грудь, обжигая и плавясь,
прямо в душу, а там клокоча
озаренье сползало с плеча.
И тогда, заведясь, закипев,
он давил на куплет, на припев.
Не загнали, ни пряник, ни плети
в тот уют, где печали и грусть –
он твердил, - всё равно, на столетья
я когда-то от вас оторвусь.
И от вдоха, до вдоха, хоть тресни,
он строчил эти самые песни
(до упора строчил, до утра) –
от балды, от души, от нутра.
И прилипнув к строке, прикипев,
он грузил, то куплет, то припев.
На дорожку присев, по старинке,
за улыбкой волнение скрыв,
с циферблата сдувая соринки,
уходил, улыбаясь, в отрыв.
Мы пеняли ему на усталость, -
поберёгся б ты, парень, на старость,
чтоб не виснуть без сил на вожже…
только он оторвался уже.
Ну, а мы?
Стали мы его тенью,
кто в растерянности, кто в смятенье.